Безвыходное пособие для демиурга (СИ) - Никора Валентин - Страница 72

«Ну что ты меня совсем за кретина держишь? Думал, конечно. Но знаешь, как захватывает сама ткань повествования? Лера, все гораздо сложнее. Я просто зависим от этого текста. Пока он льется у меня из головы – я ощущаю себя великим, но как только я пытаюсь подойти к нему осознанно – сразу превращаюсь в жалкого пигмея, укравшего чужую идею, и не знающего, как ей правильно воспользоваться».

«Да в порядке я, не заигрался и не записался. Это мучительно стыдно, но я тебе все сказал. Я не могу изменить текст, потому что меня затем и украли, чтобы я написал уже придуманный кем-то роман. И не говори, что это подло. У романа нет иного автора, кроме меня!»

Вот этого великодушия я и боялся! Как она не понимает, что может все испортить? Ей кажется, что она совершит благодеяние.

«Слушай, Лера, а давай их всех обманем».

«Ты должна сохранять обе версии: с моим и с твоим продолжением на флешку. В случае любого сбоя в сети или атаки вирусов, или еще чего, ты сможешь вытащить меня, и, уже когда все кончится, вернуть мне мой роман. Как бы там ни было, но это моя интеллектуальная собственность. Вот это будет самый геройский поступок. Я не уверен, что все получится, что матрица позволит мне вести эту двойную игру, но попытаться стоит».

В ответ не появилось ни символа.

«Лера, ты где?»

«Ты кто, черт побери?»

«Сволочь! Как ты смеешь?»

«Слушай, да мне плевать, кто ты и что думаешь! Бог ты там или засранец, сидящий в бункере и испытывающий на мне галлюциногенное снадобье, я вот что тебе скажу: не было во вселенной никакого романа о моем инквизиторе! И если он был придуман, то именно мной в прошлых жизнях, и я пришел, чтобы забрать то, что принадлежит мне по праву!»

– Ты, ты! Да я тебя… – я даже не заметил, когда, в какой именно момент, я начал кричать на ноутбук, размахивая кулаками.

Я вдруг вынырнул из кошмарного сна и увидел себя со стороны: сходящего с ума, бьющегося с химерами собственного разума, никого по настоящему не любящего.

Спятить на том свете – да, этим может похвастаться далеко не каждый писатель.

Ведь чтобы сойти с ума даже в реальности, нужно сначала на него взойти. А почти все наши деятели культуры – марионетки, обеспечивающие тылы себе и своим семьям – не более того. Они все выполняют разные социальные и политические заказы, и всем им платят вовсе не за какой-то талант, а за то, что они правильно просчитывают, что нужно в данный момент кесарю, и – выдают это за идеологию.

И ведь совсем недавно я глухо завидовал этим бездарям!

Все они пишут не сердцем и не умом, и даже не интуицией. Они просто трафаретчики, такие же, как основная масса педагогов, копирующих какого-нибудь Сухомлинского или ученых, цитирующих в своих работах других ровно столько, что для личного научного тезиса в монографии на двести страниц остается один единственный абзац. И за это они получают свои титулы, прибавку к жалованию, гонорары.

Они становятся почетными членами разных сообществ, но вот смерть уравнивает всех. И что остается на книжной полке обычных людей? Просто старые сказки, которые мать читала в детстве, или художественные книги, заставившие сделать важный жизненный шаг.

Академики и лауреаты так и остаются там, по другую сторону жизни, они варятся в своем котле, и нам, нормальным людям, они абсолютно не интересны. Они карабкаются по служебной лестнице, становятся профессорами – но разве они создают что-то затрагивающее сердце и душу?

Вся научная литература любого деятеля культуры, чем бы он фундаментально не занимался, оказывается на помойке.

А вот стишки школьницы почитывают. И романы тоже. Причем, не потому что это нужно по программе, а по велению сердца. Просто, чтобы отдохнуть.

Но сейчас я, как раз, похож на культурных людей, которые презирают жизнь, считают, что они утонченные, чувствительные и ранимые натуры. Их снобизм, на чем бы он ни основывался, создает из них эту особую когорту. И теперь я становлюсь одним из них?

Дался мне этот роман?

Все писатели за свое бумагомарание получают деньги, причем такие, что можно спокойно жить и нигде не работать.

А что получил я, кроме смутного удовольствия, граничащего со страхом? Где я оказался, ведомый проклятым даром, и что будет со мной потом, когда я вернусь?

А что если я – просто научный эксперимент?

Я пишу, потому что у меня к этому патологическая склонность. Но если мне можно внушать слова и образы, то в реальность вернется не просто великий автор одного романа, но живое оружие, управляемое прямо из этой пещеры.

Моими новыми мыслями потом можно убирать политических конкурентов, особенно, если имя мое станет известным, и оно прикроет меня от следователей прокуратуры.

Обвинение писателя в том, что он описал преступление, совершенное им самим – что может быть круче для пиара?

Мне нужно просто будет писать у всех на виду, а в это время убийства будут происходить так, как и были заложено в мою голову. И кто после этого сможет меня обвинить, если будет такое железно-бетонное «алиби»?

Из этого сделают шоу.

Например, пригласят на телевидение в реальном времени, где на глазах у всей страны я придумаю громкое заказное убийство, такое же скандальное, как гибель Листьева, – и оно произойдет именно в это время. Я буду на полной «прослушке» ФСБ, для чистоты, так сказать, эксперимента. И это перевернет представления обывателей о нашем безумном мире. Сенсация – это ключ к успеху!

Но вопрос в том, что так жить дальше я не хочу. Знать, что помогаю убивать, но при этом не марать ручек, зарабатывать на чужом горе – это, собственно, карьера политического деятеля, а не писателя, и мне она противна!

Но вряд ли меня отпустят просто так, и не станут диктовать условия. Более того, если мне даже удастся вырваться, приватизировав и свой роман, это ничего кардинально не изменит.

Ну, издам я эту книгу, ну, промучаюсь пару десятков лет, поседею от собственной бездарности, а потом сам, на задних лапках, приползу к пещере, вымаливать вдохновение.

Это место, где я, оставаясь самим собой, поднялся на такой литературный уровень, который мне и не снился, и оно действует на меня, точно наркотик.

Похоже, я уже не смогу жить дальше без приступов этого черного вдохновения, но не факт, что эту свою обретенную уникальную способность я вынесу вместе с собой в реальность.

Возможно, это временное помутнение рассудка, изменение формы самосознания, аномалия, существующая только здесь, и более нигде.

Пещера и ее каменный страж, так или иначе, позволят мне взлететь на самую вершину Олимпа, они сделают меня звездой, сияющей над возней кандидатов и докторов наук, они защитят меня от выпадов злобных критиков, которые сами не в состоянии родить ни строчки. Я смогу даже больше не учиться, если захочу. Все так, но потом придет расплата.

Пещера сломает меня, поставит на колени.

Для мира я буду гением, но никто не будет знать, что на самом деле я – узник, прикованный цепями славы, и никуда мне не вырваться, потому что только в волнах черного вдохновения я найду блаженство, и, наверное, свою смерть – тоже.

Вот именно поэтому мне вовсе не нужно возвращаться.

Но Лера…

Как же я останусь здесь один? И зачем?

И никто никогда не узнает, что со мной стряслось.

И роман об инквизиторе издаст другой, совсем бездарный мальчик, который будет во сто раз хуже меня, потому что вот его-то не будут мучить ни совесть, ни раздумья о влиянии книг на общественность. Это непременно будет циник, который никого и ничего, кроме себя, любить не может.

Неужели я откажусь от книги, чтобы отдать все, о чем мечтал, какому-то выскочке?

Я обхватил голову руками.

Боль ползла по мне, точно туман, она вышла откуда-то из затылка, вернее, эпицентр ее был между затылком и основанием шеи. Я даже не знаю, что там находится.