Безвыходное пособие для демиурга (СИ) - Никора Валентин - Страница 37

Я осознал это, ужаснулся и глубине обмана, и той пропасти, в которую падал.

Я думал, что Орден меня предал, но так ли это? Мой долг перед живыми заключался в том, чтобы остаться в пылающей библиотеке, чтобы сгореть вместе с книгой, чтобы, умирая, пресечь дорогу злу в наш мир.

Я мог оставить фолиант, выйти под серебряные пули, умереть с высоко поднятой головой.

А что я выбрал?

Да, это «Некрономикон» сделал меня невидимым. Это благодаря магии мертвецов мне удалось уйти из библиотеки. Мы спасли друг друга. Видимо, иначе быть не могло.

Над столом вспыхнуло черное зарево. В сером плотном тумане оно казалось короной, венчавшей дипломат, книгу и телефон. Я понял, что меня засекли.

Оперативники уже мчались сюда, за мной. Но душу мою уже вытягивало. Я попытался отшатнуться от мрака, загородиться рукой, но потерял сознание и рухнул вниз…

Очнулся я в сумраке. Плечо пылало от боли. Я приподнялся и увидел прилипший к бицепсу талисман. Серебро прожгло рукав, оно держалось, вплавленное в кожу.

Я оторвал талисман и охнул от боли. Рана запеклась, пахла паленым, но после того, как талисман оказался у меня в руке, пошла кровь. Серебро шипело и плавилось. Руны давно уже слились в бессмыслицу. От печати не осталось и контуров.

Я поднялся на ноги.

Сколько у меня еще времени?

Успеют ли наши оперативники, не пристрелят ли они меня на пороге, точно бешеного пса?

Призовет ли «Некрономикон» нового, пока еще живого, хранителя вместо меня?

И тут я услышал шаги. Это была торопливая поступь палача.

Группы захвата врываются по-другому. Это я знал точно.

Значит, это не я бросил вызов дьявольской книге, а меня использовали как проходную пешку. «Некрономикон» отдал меня в алчные руки другого хранителя.

Как я, вообще, мог надеяться, что будет иначе?

Щелкнул замок. Дверь беззвучно приоткрылась.

На пороге стояла смерть.

Правь. §4. Синдром стигмата

Я почувствовал боль по всей левой руке, дернулся, опрокинул на себя чашку с остывшим кофе, и закричал, ощущая, как в ладони плавится и пузырится серебро защитного талисмана.

Я закричал скорее от страха, нежели от боли.

Вскочив, я уронил на штаны недоеденный кусок хлеба, который шмякнулся мне на колени той стороной, на которой был майонез. Через мгновение я стоял в комнате облитый и перепачканный.

Плечо тоже горело, точно на нем выжгли клеймо. Я терпел и страшился увидеть даже не позорную лилию, а оттиск настоящего талисмана. Я понимал, что этого быть не могло, но еще пару минут не был готов узнать, что же заставило меня так страдать.

Моя любимая красная кружка, валялась подле меня.

Я глянул на ладонь – красная, но ожога не было. Это радовало. Возможно, плечо тоже сильно не пострадало.

Я поднял кружку и обнаружил трещину вдоль ручки от края до самого днища. В этом доме все ломается: и телефоны, и кружки!

Впрочем, это, конечно, не так. И во всем я сам виноват.

Ладно, битье посуды – к счастью. Значит, я непременно вырвусь из западни, которую попытался расставить богам, да в которую сам же и вляпался.

Это все оттого, что я начал вживаться в текст рассказов. Я стал чувствовать, так же, как мои герои! Похоже, у меня синдром стигматов.

Когда-то люди так переживали за Христа, что у них появлялись раны на руках и ногах. Именно в тех местах, где они нарисованы на распятии. Темные мещане Средневековья даже не задумывались над тем, что человек не может висеть на кресте, прибитый к нему за ладони: тяжесть тела просто разорвет плоть. Руки должны быть крепко привязаны и лишь потом – пробиты гвоздями.

Но у стигматов не было следов от врезавшейся в кожу запястий веревки, а это значит, что они оживляли не правду, не то, что произошло на самом деле, а образ событий, что сформировался в их голове под воздействием учения церкви. Они вовсе не несли истину о Христе, но – лишь свои личные мифы. Однако все эти стигматы были реально существующими людьми.

Я дописался до того, что начал не просто отождествлять себя с героями, но и вынес вымышленное увечье из рассказа. Я сам стал настоящим стигматом. Рана, полученная от воображения, все еще болела.

Первая моя попытка очнуться в волнах черного вдохновения привела к смерти главного героя, а меня – к ожогу.

Я прошел в ванную комнату, швырнул грязную одежду на пол.

На плече не было никакого рунического рисунка – просто пятно. Это был не химический и не термический ожог. Заживет, и следов не останется. Похоже, меня предупредили, а в следующий раз за своеволие мне тавро поставят уже на лоб, причем настоящее, несмываемое.

Мне стало, по-настоящему, страшно.

Я встал под душ и закрыл глаза. Вода била меня по затылку, стекала по телу, обволакивая серебристыми змеями. В этом было что-то воистину магическое, запредельное.

Никогда раньше не думал, что можно смывать грязь не только с тела, но и с души. Вот сейчас мне казалось, что вода сносит с меня какую-то ментальную желтую пыльцу, въевшуюся в поры кожи.

Да, разыгралось у меня воображение, нервы стали ни к черту.

Но плечо и ладонь все еще покалывали. Вот как это могло быть? Я писал рассказ. Я попытался осознать самого себя – и меня чуть не убили вместе с мятежником?

Если последняя точка рассказа разделяла меня и моего героя на двух индивидуумов, то опиши я агонию инквизитора, для меня все навсегда тут бы и закончилось?

Возможно, мне нужно постараться не касаться больше темы гибели главного персонажа.

Как там актеры говорят: какую гибель сыграешь в кино, такая кончина тебя в итоге и настигнет. Похоже, в актерских байках есть доля истины. Они ведь тоже, на время, перевоплощаются, примерно так же, как я ныряю в омут своих безумных рассказов.

Вот только как об этом вспомнить, когда отождествляешь себя с героем и напрочь забываешь, что ты – Герман, обычный студент, начинающий писатель, а вовсе не могущественный чернокнижник.

И мне не так-то просто осуществить задуманное. Одной воли для пробуждения недостаточно.

Это как с гипнозом: чтобы вывести из транса, необходим человек, хлопающий в ладоши. Чтобы очнуться в рассказе, нужен какой-то толчок извне, сигнал к пробуждению. Что-то вроде будильника…

Я чувствовал, как желтая грязь стекала с меня мутными потоками, как она обвивала меня, словно струящийся песок. Вода была какой-то особенной. Она напоминала гладкую кожу. Я чувствовал что-то похожее на скольжение змей по телу.

Мне казалось, что с меня сходит не только невидимая грязь, но даже чужеродные мысли, которые я начал считать своими. Я словно лишался частицы самого себя, и в то же время понимал, что, на самом деле, вода вырывает с корнями нечто такое, что принадлежать мне просто не может.

Глаз я не открывал: мало ли что мне примерещится!

После видения призрака Леры я перестал воспринимать этот мир, как нечто данное и статичное.

Возможно, я, в самом деле, нахожусь в своей квартире, и никуда из нее не выходил, а сам превратился в привидение, которое бродит по другому измерению и время от времени выглядывает в реальность.

Еще бы понять, когда я в следующий раз окажусь в реальном мире? Вот только что это мне даст? Бродить среди людей, которые проходят сквозь тебя – как-то неуютно.

В такую безрадостную жизнь я всегда успею вернуться, а вот досадить богу, заставляющему меня писать о встрече инквизитора и «Некрономикона» – это нужно сделать незамедлительно! Не хочу, чтобы моими руками стерли жизнь с Земли!

Где-то в подъезде грохнули железными дверями, раздались удаляющиеся шаги по лестнице.

Нет, все-таки этот мир материален: он имеет вес, цвета, запахи. Я же вот не выглядываю сквозь стены, и это хорошо. Я живу, но просто в каком-то другом месте. Я, так сказать, стал на время иным. Зато, когда я вернусь домой, стану мудрее…

Итак, чтобы посрамить богов, мне нужен будильник, но не в «ноуте». Он должен быть механическим, а не электронным. Все, что программируется – все ненадежно в этой квартире. Сознание пещеры легко изменит параметры любой программы.