Книга Нового Солнца. Том 2 - Вулф Джин Родман - Страница 70

На мне вместе с воздушной оболочкой был еще и шерстяной плащ; я завязал его на поясе, соорудив нечто вроде подола, в который положил свой ящик. Изо всех сил оттолкнувшись здоровой ногой, я прыгнул.

Сам себе я казался легким, как перышко, и ожидал, что буду подниматься медленно, всплывая вверх, как плавают меж снастей моряки, о которых мне рассказывали. Вышло иначе. Я прыгнул так же – ну, может быть, чуть сильнее, – как прыгают все здесь на Ушасе, но прыжок мой не замедлился, как замедляется здесь почти сразу любой другой. Начальная скорость моего прыжка нисколько не снижалась – я летел вверх стрелой, и это было кошмарно и прекрасно.

Скоро мне стало по-настоящему страшно, потому что при всем желании я не мог ни за что ухватиться; я летел и летел, проделав уже половину пути, рассекая пустоту, как меч, воздетый ввысь в миг торжества.

Сверкающий трос мелькнул мимо меня, слишком далеко, чтобы дотянуться. Я услышал приглушенный крик и не сразу понял, что он сорвался с моих собственных губ. Впереди маячил другой трос. Вольно или невольно я рванулся к нему, как рванулся бы на врага, поймал и уцепился за него, чуть не вывернув руки из суставов, а свинцовый ящик едва не задушил меня моим же плащом. Обхватив заледенелый трос ногами, я перевел дух.

В садах Обители Абсолюта в великом множестве водились алюатты, но они боялись людей, потому что слуги низшего ранга (землекопы, привратники и другие такие же) то и дело отлавливали их силками для своего стола. Я часто с завистью смотрел, как эти твари бегают по веткам и не падают – казалось, они вовсе не знают о жадном голоде Урса. Теперь я сам стал таким зверьком. Почти неощутимое притяжение напоминало, что где-то внизу простирается палуба, но это было не более чем воспоминанием воспоминания: когда-то я, наверно, как-то умудрился упасть. Я припоминал, что вроде бы помнил это падение.

Трос же походил на степную тропу – продвигаться по нему вверх было так же просто, как спускаться вниз. Его плетение давало мне тысячи зацепок, и я на четвереньках карабкался ввысь, как неторопливый зверек, скачущий по бревну.

Вскоре я добрался до перекладины реи, державшей нижний грот-марсель. Оттуда я перепрыгнул на другой трос, более тонкий, а с него – на третий. Взявшись за рею, державшую его, я обнаружил, что мне не нужно хвататься за нее – и без того ничтожное притяжение исчезло вовсе, и серо-бурая громада корабля просто плыла рядом со мной, почти скрываясь из виду.

Над моей головой в безмолвии высились один за другим серебряные паруса, почти такие же необозримые, как до того, когда я начал взбираться по снастям. Справа и слева расходились мачты соседних палуб, как оперение стрелы или скорее как множество рядов оперенных стрел, ибо за ближайшими ко мне стояли другие мачты, разделенные по меньшей мере десятками лиг. Словно пальцы Предвечного, они указывали в разные стороны вселенной, а их верхние стаксели казались сверкающими блестками и терялись среди звезд. Здесь я уже мог выполнить задуманное и забросить свой ящик в пустоту, чтобы кто-нибудь, из другого мира, другого рода, если будет на то воля Предвечного, мог бы найти его.

Две вещи удерживали меня и, во-первых, не столько соображение, сколько память, память о моем первоначальном решении, принятом, когда я писал те строки и все сведения о кораблях иеродулов были мне в новинку. Я решил выждать, пока наше судно не проникнет в ткань времени. Я уже доверил первую рукопись моей истории библиотеке мастера Ультана, где она сохранится не дольше, чем сам наш Урс. Эту же копию я предназначил – изначально – для другого творения; если я не выдержу предстоящего великого испытания, я все же смогу послать часть нашего мира – пусть и ничтожную частицу – за границы вселенной.

Сейчас я смотрел на звезды, на солнца, которые так далеки, что планеты, вращающиеся вокруг них, неразличимы, хотя иные из них, должно быть, больше, чем Серенус, и на вихри звезд, такие далекие, что целые миллиарды кажутся одной-единственной звездочкой. Я поразился, вспомнив, что всего этого было мало моему честолюбию, и задумался, стало ли больше честолюбие (хотя мисты утверждают, что и ему есть пределы) или же вырос я сам.

Во-вторых – тоже, наверно, не соображение, а всего лишь позыв и непреодолимое желание: я хотел взобраться на самый верх. В свое оправдание я мог бы сослаться на мысль, что такой шанс может больше не представиться и что мое высокое положение не позволяет мне остановиться там, куда простые моряки забираются всякий раз, когда к этому их обязывает работа. Все это – лишь рационалистические объяснения, но сама попытка содержала в себе нечто величественное. На протяжении долгих лет я не знал радости ни в чем, кроме побед, а сейчас я снова чувствовал себя мальчишкой. Когда я захотел взобраться на Башню Величия, мне и в голову не пришло, что Башня Величия сама может пожелать вскарабкаться на небо; теперь я стал опытнее. Этот корабль поднимался за пределы неба, и я хотел подняться вместе с ним.

Чем выше я взбирался, тем легче и опаснее становился мой подъем. Я полностью лишился веса. Раз за разом я прыгал, хватался за какую-нибудь перекладину или трос, вставал на него и прыгал снова.

После дюжины таких прыжков мне вдруг пришло в голову, что нет нужды останавливаться, пока я не окажусь на самой верхушке мачты, что я могу добраться туда одним прыжком, если только не прерывать полет. Тогда я метнулся, как ракета в праздник Летнего Солнцестояния; мне нетрудно было вообразить себе их свист и хвосты красных или голубых искр.

Паруса и тросы проносились мимо меня бесконечной чередой. В какой-то миг мне привиделось что-то золотое с малиновыми прожилками, словно бы висящее между двух парусов; спустя некоторое время я решил, что это либо какой-то инструмент, помещенный поближе к звездам, или же этот предмет был забыт на палубе, пока какая-нибудь незначительная перемена курса не позволила ему уплыть прочь.

А я все летел вверх.

Показался грот. Я потянулся к фалу. Здесь они были немногим толще моего пальца, хотя каждый парус мог бы покрыть десяток полей.

Я промахнулся и не смог достать до фала. Мимо промелькнул другой.

И еще один – по меньшей мере в трех кубитах от моей руки.

Я попытался извернуться, как пловец, но смог лишь поднять колено. Сверкающие тросы снастей были широко разведены друг от друга даже внизу, где на одной этой мачте их насчитывалось больше сотни. Теперь передо мной не оставалось ничего, кроме облака стартопа. Я чиркнул по нему пальцами, но не смог ухватиться.

2. ПЯТЫЙ МАТРОС

Мне пришел конец, и я это понимал. На «Самру» в помощь моряку, упавшему за борт, с кормы свисала длинная веревка. Имелась ли такая веревка на этом корабле, я не знал; но даже если и так, мне не было бы в этом проку. Беда (чуть было не написал «трагедия») в том, что я не упал за поручни и меня не уносило за корму, я поднимался над лесом мачт. И я продолжал подниматься – точнее, удаляться от корабля, потому что так же запросто мог бы падать головой вниз – с той же скоростью, с какой прыгнул вначале.

Подо мной – во всяком случае, под моими ногами – корабль казался удаляющимся серебряным материком; его черные мачты были тонкими, как ножки сверчка. Вокруг меня горели бессчетные звезды, сверкая во всем своем великолепии, какого никогда не увидеть на Урсе. Одно время – не потому, что я думал о чем-то, а совсем наоборот – я искал его; он должен быть зеленым, думал я, как зелена Луна, но тронутым белым цветом там, где ледяные шапки закрыли наши стылые земли. Я не нашел ни Урса, ни оранжево-малинового диска Старого Солнца.

Тогда я понял, что смотрю не в ту сторону. Если Урс еще вообще виден, то он должен быть где-то наверху. Я посмотрел туда, но увидел не наш Урс, а все растущий, вращающийся, клубящийся водоворот цвета смоли, чернее сажи. Он был словно огромный вихрь пустоты; но его окружал тонкий обруч яркого переливистого света, будто в нем танцевали мириады звезд.