Приключения тележки, памфлет, сатира - Тершанский Енё Йожи - Страница 25

Итак, учитель музыки слегка поджарил кормовые бобы, размолол их в кофемолке, затем подмешал чуточку муки и, влив воды, нажарил из этого месива разных пышек и лепешек на растопленной в сковородке мази.

Артистка Вера Амурски заявила, что стряпня учителя музыки это позор, жаловалась на невыносимый смрад, хоть нос зажимай! Она протестовала и проклинала все и вся.

Однако при первом опыте учителя музыки артистка не присутствовала — ее не было в это время в убежище, — а майора о своем отношении к затее Андорфи не предупредила.

Майор подошел к Андорфи, колдовавшему над печкой, и с любопытством спросил:

— Что это? Лепешки печешь?

— Да, новым способом. Попробуй!

Майор попробовал лепешку и нашел ее отменной.

Тут-то и застала их артистка.

Она устроила из-за этого ужасную сцену, целую баталию: ах так, майора не удовлетворяет ее кухня! Ходит по соседям объедки выпрашивает!

Майор не знал, как и оправдаться: о, да конечно, он сразу почуял в лепешках что-то подозрительное, но… вот так и так…

Горький, но невольный юмор ситуации сделал артистку всеобщим посмешищем. Она сцепилась из-за этого с громко смеявшимися сестрами Андорфи и обеими своими родственницами. Более того, ей предстояло вступить в борьбу со всем убежищем, потому что опыт учителя музыки приобрел не только поклонников, но и последователей.

А уж новое, куда более страшное событие взбесило артистку окончательно.

Комедия черной опасности

До сих пор дом номер девять по улице Пантлика сотрясали лишь взрывы бомб, упавших поблизости.

Но в тот день на дом-счастливчик упали, пропоров его сверху донизу, четыре бомбы, к счастью маленькие, сброшенные тройкой самолетов.

В убежище это произвело чудовищное впечатление.

Здешние жильцы мало-помалу уверовали в случайно дарованную им кем-то исключительную милость. Поэтому взрыв, потрясший дом до основания, породил в убежище безобразную, ужасающую панику.

Прежде всего от прямого попадания погас свет. И тут в кромешной тьме пламя, сажа и пепел из всех очагов взметнулись разом в тяжелый, и без того удушливый воздух. Кое-где раскалившиеся докрасна дымоходные трубы вылетели из стен, из печек, угрожая пожаром. Густо повалил дым.

Крики, детский плач, пронзительный визг, истерические вопли и мольбы о помощи довели всех до полного отчаяния. Однако ничего более опасного не последовало.

Когда вспыхнул свет первых коптилок, свечек, ламп, уже можно было установить, что, не считая испуга, ничего страшного не случилось. Более того, из одной крайности всех бросило в другую.

Даже умеренное освещение позволяло увидеть, что густой дым, пыль и сажа превратили обитателей убежища в чертей, негров.

Из разных углов раздались взрывы смеха. В конце концов те, у кого нервы оказались покрепче, по собственной инициативе принялись энергично наводить порядок. Насколько было возможно, поправили очаги, проветрили помещение.

А тут как раз кончился и воздушный налет.

Обитатели убежища высыпали наружу.

И на свежем воздухе, в закатном свете дня черные от сажи и копоти люди, только что бывшие на волосок от гибели, сразу ожили, развеселились, воспрянули духом.

Снегом, водой, даже той самой мазью и песком принялись они счищать с себя липкую, неотвязную сажу. Кое-кто протряхивал одежду. А те, кому было невтерпеж, попутно искали вшей.

Над тележкой нависает смертельная опасность

День за днем, едва приближалась обычная пауза в бомбежках, Андорфи исчезал из дому, чтобы вести наблюдения.

Сегодня благодаря этому он избежал участи своих соседей по убежищу, превратившихся в трубочистов. Отнюдь не сияя белизной, обросший бородой, он все же сохранил человеческий облик по сравнению с остальными жильцами.

Вдоволь повеселившись над «копченым горе-фронтом», Андорфи выложил великую новость:

— Я слышал, что на третьей отсюда улице жильцы уже вступили в контакт с красными солдатами. Больше того, русские уже знают, что на улице Пантлика тоже нет врага. Но они хотят сперва как следует прочесать освобожденный участок, чтобы по ним не ударили с фланга. А уж тогда спокойно вступят сюда. Теперь жаль каждой капли крови.

Андорфи поведал свои новости собравшимся во дворе и перед домом жильцам, как вдруг из убежища появилась Вера Амурски, пожелавшая также услышать его рассказ.

Однако сообщение Андорфи лишь прибавило пылу истерическим стенаниям артистки.

— Я больше не выдержу! Пойми! — вскричала она, обращаясь к майору. — Если вы не поможете мне принять ванну, я сама устрою себе купание!

— Но где же ты хочешь принимать ванну, душа моя? — отозвался майор. — Квартира Безимени и для сортира не подходит — ужас, в каком состоянии оставила ее рабочая рота! Да и где взять воды на целую ванну? И дров, чтобы нагреть ее?

Дрова, принадлежавшие адвокату, все окрестные заборы, все древесные обломки, собранные на месте рухнувшего дома, — все это давно поглотили уже печки самих жильцов, госпиталя, немцев, рабочей роты. Да и воду — вернее, грязную жижу — приходилось нацеживать из уличной лужи да двух дальних колодцев, отстояв предварительно длинную очередь, то и дело вступающую в рукопашную.

Однако артистка не отступала.

— Уборку в мастерской обивщика мебели я беру на себя вместе с Аги. А вы с Янчи только воды достаньте. Хоть на полванны. Иначе, клянусь, я сойду с ума!

Безимени стоял у майора за спиной. Он сказал:

— Кадка-то цела, господин майор. Поставим ее на тележку мою и, пожалуй, за одну ездку привезем воды как раз на полванны.

— Янчи, вы душка, золото! — заверещала артистка.

И началась битва — битва за одну-единственную ванну. Волшебная улыбка артистки по-прежнему — имела здесь над всеми деспотическую власть.

Майор и Безимени, оттолкнув в сторону труп эсэсовского офицера и топориком освободив ото льда и смерзшейся грязи колеса тележки, водрузили на нее кадку и покатили к остаткам уличного озера. Количества грязной жижи, добытой ими из-под льда, оказалось недостаточно, и они пополнили ее жидкой грязью из колодца. Но в это месиво они набросали такое количество чистого льда и снега, что кадка наполнилась даже с верхом. За это время Аги и артистка с помощью лопат более или менее очистили невообразимо замусоренное жилище обивщика. Песком и снегом отскребли кое-как и ванну, так что ею уже можно было пользоваться. Оставался нерешенным лишь вопрос с дровами.

Между тем был уже поздний вечер. Они, все четверо, стояли во дворе, вокруг тележки.

— Откуда добыть дров? Или что пустить на дрова? — почесал вшивую бородку майор.

Безимени, почесывая вшивую голову, поглядел на тележку.

— Может, ее? Все равно уж на ладан дышит!

Над тележкой нависла смертельная опасность. Хозяин сам — в пылу служения артистке — осудил ее на смерть.

Топорик для скалывания льда висел на плече обивщика.

Тележка не взвизгнула: «О вы, неблагодарные! Убийцы! Так вот награда за безотказную мою службу — я гожусь еще в дело, а вы меня убиваете!..» Она покорно ждала своего конца.

Но тут майор сказал вдруг:

— Это дуб. Он только обугливается, но не горит. А сейчас еще весь водой пропитался. К тому же за то время, пока мы будем рубить тележку, можно стащить где-нибудь балку или доску.

Так и сделали. Артистка благополучно вымылась.

А тележка не только осталась цела, но и вернулась на исконное свое место — во двор дома номер девять по улице Пантлика.

Обстоятельства и мотивы популярности

Дому номер девять по улице Пантлика повезло еще раз в самый момент освобождения, ибо его избрало под штаб-квартиру советское командование, причем довольно высокого ранга.

Причиною послужило, без сомнения, то, что здание сравнительно мало пострадало.

События развивались стремительно.

Несколько дней спустя пала и Крепость.

И тут же среди развалин закипела работа: все перестраивалось либо строилось заново.