Приключения тележки, памфлет, сатира - Тершанский Енё Йожи - Страница 23

Тележка продолжала служить разделочным столом. Вокруг нее поднялась несусветная суета и толчея.

В ту ночь, просачиваясь из убежищ, по улице неслись аппетитные запахи бульона, жаркого, котлет из конины.

Те, кто поначалу крутил носом, уверяя, что скорей умрет с голоду, чем возьмет в рот хоть кусочек конины, наелись теперь до отвала, признав, что, если не обращать внимания на мелочи, лошадушкино мясо — превосходный питательный продукт.

Артистка Вера Амурски тоже сперва заявила категорически, что даже печку свою не позволит осквернить стряпней из конины. Но потом, все-таки вняв мольбам, не только выдержала запах, но даже попробовала в конце концов лошадиного жаркого и нашла его вполне съедобным.

Одна лишь тележка испытывала некоторые неприятности от того, что лошадиное мясо превратилось в весьма ходкий продукт общественного питания, ибо поверх земли и битого кирпича, поверх ледяного покрова прибавилось на ней еще и кровавое месиво, оставшееся от разделанных лошадиных туш.

Теперь каждый, взглянув на тележку, всем существом ощутил бы отвращение и брезгливость. Впрочем, чувство отвращения и брезгливости было вполне уместно и своевременно также и в других точках земного шара. Это был, так сказать, крик моды в человеческом обществе вообще.

Очень даже объяснимое самоубийство

Теперь уже и в самом деле нетрудно понять, что вид грязной, обледеневшей и окровавленной тележки способен был отпугнуть кого угодно.

Но тогда каждую ночь, словно огромные фантастические бабочки, опускались с неба немецкие парашюты, которые доставляли в осажденные районы Буды боеприпасы и продовольствие.

И вот как-то ночью один такой цилиндрический ящик с боеприпасами на красном парашюте опустился непосредственно возле тележки.

Немного погодя на гору обломков, перегородившую улицу, лег еще и белый парашют.

На белых парашютах в осажденные районы доставляли — также в жестяных ящиках — перевязочные материалы, спирт, шоколад и консервы.

Эсэсовская часть, разместившаяся в доме номер девять по улице Пантлика, обнаружила в ту ночь в подвале корчмы замурованный кирпичом тайник, где корчмарь припрятал в больших количествах спиртное. Причем это был первоклассный ром, коньяк и ликеры.

Служба в эсэсовских частях к этому времени состояла в том, что каждый эсэсовец четыре часа отдыхал, а следующие четыре часа бодрствовал у пулемета.

В таком состоянии полного душевного и физического истощения спирт — лекарство и благословение.

Немцы, обнаружив эти солидные запасы, набросились на них и разом выпили все. Это не осталось без последствий. Они орали, пели, стреляли, изрядно потревожив спокойствие жильцов дома. Однако службу свою, впитавшуюся в плоть и кровь этих служак, несли исправно, с точностью часового механизма.

Когда занялась заря, один очень молодой и очень пьяный эсэсовец выскочил из-за стола, чтобы сменить товарища у пулемета; пост находился в конце длинной улицы Пантлика.

Он вышел из подъезда и первым делом заметил на груде обломков белый парашют. Потом увидел и красный, возле тележки.

У него еще оставалось немного времени до начала дежурства, чтобы обследовать содержимое ящика, доставленного белым парашютом. Он бросился к груде обломков и, скользя и спотыкаясь, стал карабкаться вверх.

Ему удалось вскрыть ящик, и он прежде всего вытащил алюминиевую флягу, ибо знал, что в ней спирт.

Фляга была уже у него в руке, и он прикидывал про себя успеет ли вернуться и позвать товарищей.

Но в рассветной тишине вверх по улице Пантлика шагал еще один немец. Причем был это не кто иной, как командир эсэсовцев, решивший собственной персоной проверить посты.

— Эй. Ганс! — крикнул он молодому эсэсовцу. — Ты что там делаешь? Так-та-ак!

Тут Ганс, форменным образом приготовившийся к смерти скатился с развалин и, встав перед командиром во фрунт, отчеканил:

— Честь имею доложить! Спешу на пост. Хайль Гитлер! — И он вскинул руку.

Командир медленно вытащил пистолет и без всякого гнева проговорил:

— Спирт выкрал из ящика? А на другой ящик, с боеприпасами, ноль внимания? Не налакался еще?

Ганс, стоя навытяжку и слегка покачиваясь от опьянения, глубоко дышал, отчетливо сознавая, что дышит в последний раз — сейчас командир его пристрелит.

Но офицер с непонятно отрешенным видом уставился куда-то вдаль. Потом, будто только сейчас заметив молодого эсэсовца, слегка вздрогнул и неожиданно сказал:

— Дай-ка сюда флягу и ступай к своим. Эту линию обороны мы оставляем. Попробуем удержать следующую улицу, повыше… очевидно с тем же успехом. Можешь идти! Хайль Гитлер! Ганс, совсем еще мальчик, в счастливом охмелении отдал честь и ринулся к своим товарищам.

Тогда эсэсовский офицер, открутив пробку у фляги, хлебнул чистого, крепчайшего спирта. И содрогнулся с гримасой отвращения. Потом выражение лица его необыкновенно смягчилось. Он зашагал к тележке, стоявшей на углу.

Предутренний ветерок подхватил тонкий и легкий ярко-красный шелк парашюта и набросил его на обезображенную грязью и кровью тележку.

Эсэсовский офицер сел на нее. Поставил флягу перед собой и задумался.

Внезапно черты его исказились отвращением и ужасом. Быть может, в его памяти возникли пережитые кошмары? Пронеслись тени окровавленных, хрипящих жертв его?

И вдруг, словно по команде, он выхватил свой пистолет и, приставив дуло к виску, выстрелил.

Офицер соскользнул с тележки, его окровавленная голова упала прямо в слякоть, возле колеса с левым уклоном. Алое полотнище парашюта то укрывало его, то вновь открывало по капризу ветра.

Отряд охотников за головами

В мертвой рассветной тишине эсэсовская часть перебралась улицей выше.

Первую гремучую очередь, эхом прокатившуюся по склону Крепостного холма, выпустил из своего пулемета именно Ганс, словно в ознаменование собственного спасения.

В самом низу улицы Пантлика грохот выстрелов заставил встрепенуться двух мужчин престранного вида.

Один из них — с длинной бородой и в темных очках — был еврей, скрывавшийся от облав. Товарищ его был коммунист-рабочий, который его прятал.

Но, увы, как раз в ту ночь случайный пушечный снаряд снес одноэтажный домишко, в подвале которого они нашли себе пристанище. Теперь подвал был непригоден для жилья. Что же будет с его обитателями?

Запасясь надежными документами, они отправились искать себе другое убежище.

С нижнего конца улицы Пантлика, где, застигнутые канонадой, они стояли, прижавшись к стене, в глаза им бросилось прежде всего ярко-красное полотнище парашюта, трепыхавшееся возле тележки.

— Эх, а я-то было решил, что там, наверху, уже укрепили красный флаг. Но это всего-навсего парашют, видишь? обратился к товарищу рабочий.

— Теперь уж недолго ждать! — отозвался тот.

— Стой! А, ч-черт… Засекли! Останемся здесь!.. Не беги! Не прячься!

Дело в том, что из-за поворота извилистой улицы Пантлика, лестницей подымавшейся к Крепости, неожиданно показался вооруженный отряд.

Вид у этого отряда был весьма странный. Впереди шагали пять-шесть старых полицейских с длинными противотанковыми ружьями на плече. За ними следовали гуськом несколько штатских в обыкновенных зимних пальто, но перетянутых военными ремнями, с гранатами на поясе. Строй замыкали вооруженные солдаты в обычной форме венгерской армии.

Нилашистскую форму их вожака прикрывало кожаное пальто. Через плечо у него висел автомат.

Позади отряда также шествовал нилашист, и тоже с автоматом.

Первый нилашист был сам Козак, гордость улицы Пантлика, великий ее сын!

Все поведение его было до предела начальственным. Только автомат свой он несколько беспомощно передвигал туда-сюда на патриотической груди. Как будто опасное оружие его нервировало.

Причина была в том, что какой-то знаток накануне утром разъяснил ему, что во влажном и холодном зимнем воздухе автомат частенько заедает. И нужно при любых обстоятельствах ежедневно давать из него хотя бы одну очередь, в противном случае автомат может ранить своего же хозяина и даже убить разорвавшись в руках.