Четыре пера (ЛП) - Мейсон Альфред - Страница 9

Как хорошо, что никто вокруг не знал об этих перьях. Он не мог бы приблизиться к партнерше без опасения, что она отвергнет его и с презрением о нем отзовется. Но пока он не боялся. Да, по правде говоря, ему это было безразлично, плевать, как его назовут. Он потерял Этни. Гарри смотрел на нее, а потом обводил взглядом гостей в тщетной надежде найти хоть кого-то подобного. В зале были хорошенькие, грациозные, даже красивые девушки, но Этни выделялась особой красотой. Широкий лоб, идеальный изгиб бровей, спокойные и ясные серые глаза, пухлые яркие губы, которые могли быть и нежными, и решительными, и королевская грация осанки делали ее особенной, и так будет в любом окружении. Гарри смотрел на нее с отчаянным удивлением, потому что когда-то ему выпал шанс быть с ней рядом.

Лишь однажды она не выдержала, и то только на секунду. Она танцевала с Фивершемом и, посмотрев на окна, увидела, что бледный и холодный дневной свет просачивается из-за задернутых штор.

— Смотри! — сказала она, и Фивершем внезапно почувствовал вес ее тела на своих руках. Лицо ее потеряло цвет, стало усталым и серым. Глаза плотно закрылись, а затем снова открылись. Он решил, что Этни упадет в обморок. — Утро наконец! — воскликнула она, а потом таким же уставшим, как и лицо, голосом добавила: — Но почему мне так больно?

— Тише! — прошептал Фивершем. — Потерпи немного! Еще несколько минут — совсем чуть-чуть! Он остановился и подождал, пока к ней вновь не вернулись силы.

— Спасибо! — сказала она с благодарностью, и их снова закружил яркий вихрь танца.

Странно, что он должен призывать ее к храбрости, а она благодарит его за помощь; но ирония этой удивительной мгновенной перемены отношений не тронула никого из них. Этни слишком устала от напряжения последних часов, и Фивершем понял по той ее временной слабости, по ее вытянутому лицу и глубокой боли в глазах, как глубоко ее ранил. Он больше не говорил «Я потерял её», он вообще больше не думал об этой потере. Он слышал ее слова «Но почему мне так больно?» и чувствовал, что они постоянно будут звенеть в его ушах, сказанные именно с её интонацией. Он был уверен, что услышит их в конце сквозь голоса всех присутствующих на его похоронах, и услышит в них осуждение. Поскольку это было неправильно.

Бал вскоре закончился. Последний экипаж уехал, а оставшиеся в доме устремились в курительную комнату или поднялись наверх и отправились спать. Фивершем, однако, задержался в зале с Этни. Она поняла почему.

— В этом нет необходимости, — произнесла она, стоя к нему спиной и зажигая свечу. — Я сказала отцу. Я ему все рассказала.

Фивершем склонил голову в знак согласия.

— Тем не менее, я должен подождать и увидеть его, — сказал он.

Этни не возразила, только обернулась и быстро взглянула на него, недоуменно хмурясь. Ожидать её отца в таких обстоятельствах — это как будто доказывало определённую смелость. Она и сама почувствовала некоторую тревогу, услышав звук открывающейся двери кабинета и приближающиеся шаги. Дермод направился прямо к Гарри Фивершему. На этот раз, в виде исключения, он выглядел тем, кем и был — глубоким стариком. Он остановился, смущённо и растерянно глядя в лицо Фивершема. Дважды Дермод открывал рот, пытаясь заговорить, но слова не шли. Наконец, он отвернулся к столу и зажёг свечу. Потом снова обернулся к Фивершему, так резко, что Этни сделала шаг, чтобы встать между ними, но Дермод только смотрел на Фивершема, довольно долго. В конце концов он взял свечу.

— Что ж... — начал он, остановился, обрезал ножницами нагар с фитиля и начал снова: — Что ж... — и снова остановился. Свеча явно не помогла ему подобрать нужные слова. Он перевёл взгляд с лица Фивершема на огонёк, на такое же время, но так и не смог придумать, что говорить, однако понимал, что должен сказать что-то. Наконец, Дермод неловко произнёс: — Если захотите виски, топните два раза ногой, и слуги поймут.

Потом тяжело зашагал вверх по лестнице. Пожалуй, снисходительность старика оказалась для Гарри Фивершема достаточно суровым наказанием.

Когда Этни наконец осталась одна в своей комнате, уже совсем рассвело. Она раздвинула шторы, широко распахнула окно и вдохнула холодный свежий утренний воздух, как глоток родниковой воды. Этни глядела на пока ещё тускло освещённый мир, и в нём ей виделся образ грядущих дней. Высокие тёмные деревья казались чёрными, одиноко и мертвенно белели извилистые дорожки, а лужайки казались тускло-серыми, хотя на них, как сетка изморози, лежала роса. Однако, несмотря на видимость спокойствия, это всё же был шумный мир — на ветках уже пели дрозды, под склонёнными деревьями слышалась музыка реки Леннон, с шумом бегущей между берегов. Этни отошла от окна.

Тем утром, прежде чем уснуть, ей предстояло многое сделать. Поскольку природная основательность требовала от Этни немедленно положить конец всему, что связывало её с Гарри Фивершемом, она хотела, чтобы с того момента, как проснётся, ни одна вещь не могла потревожить её память. И она с упрямой настойчивостью принялась за работу.

Но она передумала. В процессе сбора его подарков она передумала. Каждый подарок имел свою историю, и дни до этой ужасной ночи, омрачившей ее счастье, один за другим медленно всплывали в ее памяти. Она решила оставить одну вещь, принадлежавшую Гарри Фивершему — мелочь, не представляющую ценности. Сначала она выбрала перочинный нож, который он когда-то одолжил ей, а она забыла вернуть. Но в следующий миг отбросила его, и довольно поспешно. Поскольку она была ирландской девушкой, то пусть и не верила в суеверия, предпочла на всякий случай не рисковать. В конце концов она выбрала его фотографию и заперла ее в ящике.

Она собрала вместе остальную часть подарков, тщательно упаковала их в коробку, завязала, написала на ней адрес и отнесла вниз в зал, чтобы слуги отправили ее утром. Потом вернулась в свою комнату, взяла его письма, сложила небольшой стопкой в камине и подожгла их. Выпрямившись, она сидела в кресле в ожидании, пока пламя поглощало их, переползая от листа к листу, обесцвечивая бумагу, и смотрела, как письмо почернело будто от пролитых чернил и в конце остались лишь похожие на перья хлопья пепла — белые хлопья, похожие на белые перья. Едва затухли последние искры, как она услышала осторожные шаги по гравию под своим окном.

Струился яркий дневной свет, но рядом на столе все еще горела свеча. Быстрым инстинктивным движением Этни протянула руку и затушила ее. Потом она сидела прислушиваясь, очень неподвижно и твердо. Некоторое время она слышала только пение черных дроздов на деревьях в саду и пульсирующую музыку реки. Позже она снова услышала шаги, осторожно отступающие; и против собственной воли, несмотря на формальное избавление от писем и подарков, ею внезапно овладели не боль или унижение, а чувство подавленного одиночества. Она оказалась в пустом мире руин.

Она быстро встала со стула, и ее взгляд упал на скрипичный футляр. Со вздохом облегчения она открыла его, а некоторое время спустя один или двое гостей, спавших в доме, случайно проснулись и услышали плывущие по коридорам низкие душевные звуки скрипки. Этни не знала, что в ее руках посланная Дюрансом скрипка Гварнери. Она лишь поняла, что у нее есть компаньон, готовый разделить одиночество.

Глава шестая

Наступил вечер тридцатого августа. Прошел месяц после бала в Леннон-хаусе, но сельских обитателей Донегола все еще волновала тема исчезновения Гарри Фивершема. Горожане на бегущей вверх улице и дворянство за обеденными столами сплетничали к полному удовольствию. Утверждалось, что Гарри Фивершема видели в то самое утро после бала, и без пяти минут шесть (хотя, по словам миссис Брайен О'Брайен, было десять минут второго) все еще в костюме и с бледным как у самоубийцы лицом, поспешно идущего по дороге к мосту Леннон. Предполагали, что лишь рыбацкие сети могут раскрыть тайну.