Тридцать три - нос утри - Крапивин Владислав Петрович - Страница 11

– Не кобра, а безобидный уж. Хоть узлом завязывай – не укусит...

Ужей в окрестностях лагеря было множество, их не боялись даже девчонки. И все согласились, что Глебка по натуре своей смирный, как уж. Кроме того, ужи отмечены были желтыми пятнышками, а Глебка – редкими желтыми веснушками. Впрочем, они были почти незаметны.

Но “уж”, слово слишком короткое, неудобное. И стал Глебка не “Уж”, а “Ужик”. Это еще больше ему подходило...

Несмотря на тихий характер, “лагерным тютей” Глебка не сделался. Его не обижали. Сперва, с подначек Мумы, пробовали приставать, но Глебка смотрел в ответ с какой-то непонятной жалостью. Не к себе, а к обидчику, Серые глаза его за очками были спокойными и снисходительными: “Странные вы люди. Что за радость изводить человека?” И любители изводить один за другим отступились.

Ужик не участвовал ни в шумных играх, ни в проказах и дисциплину почти не нарушал. Почти – потому что однажды вожатая Валя подняла крик: узнала, что ее пионер Глеб Капитанов без спросу ходит к реке.

С рекой шутки были плохи, Она – совсем не широкая, но быстрая, вся в упругих струях течения и воронках. Купаться в ней разрешалось не везде, а только в одной заводи, в огороженном “лягушатнике”. Да и то под строгим наблюдением вожатых и физрука Бори. Пацаны из ближней деревни – те купались где угодно, потому что смелые и без нянек-воспитателей. Но смелость обходилась им недешево: почти каждое лето кто-нибудь из деревенских тонул.

Поэтому насчет реки правило было железное: без спросу и в одиночку на берег ни шагу. И вдруг – самовольщик! Нарушитель! И ни кто-нибудь, а тихий Ужик!

Ужик в ответ на вопли и упреки Валентины пожимал плечами и негромко ей втолковывал:

– Ну, посудите сами, что со мной может случиться? Я же просто сижу на берегу и ничего не нарушаю. Даже близко к воде не подхожу. Только так, чтобы камешек бросить.

– Все говорят: не подхожу! А потом не успеешь оглянуться – уже барахтаются по уши в воде!

– Да зачем же я полезу барахтаться, если я совершенно не умею плавать?

– А что ты тогда там делаешь?

– Ну... я сижу и смотрю. Мне нравится смотреть на течение...

Другого бы пропесочили на вечерней линейке и дали бы такой строгий выговор, после которого, если еще одно замечание, – сразу домой. Но тут Валя только рукой махнула. Потому что Глебка никогда не врал. Раз сказал, что не лезет к воде, значит оно так и есть.

В самом деле, чего ему соваться в воду, если и правда плавать не умеет? Он не купался и тогда, когда в лягушатнике плескался весь третий отряд. И даже одежду не снимал.

Он ходил в мешковатых серых брюках и в рубашке с длинными рукавами, Наверно, стеснялся своего бледного ребристого тела и тощих незагорелых рук и ног. В палате, когда все укладывались в постели, он старался поскорее залезть под одеяло. И койка его была самая дальняя, в углу.

...И вот теперь этот Глебка Ужик стоял тут, почти рядом с Винькой. По пояс в лопухах.

Винька глянул сквозь мокрые ресницы:

– Чего тебе?

Другой бы тут же выпустил в ответ колючки: твое, мол, какое дело? Где хочу, там гуляю, ты это место не купил. Но Ужик тихо объяснил:

– Я не знал, что здесь кто-то есть... Ладно, я пойду, если мешаю... – И повернулся спиной. Уши у него были, будто круглые крылышки, шея – тонкая, с желобком, который зарос рыжеватым пухом. А под просторной ковбойкой горбатились треугольные лопатки. И Виньке почудилось в Ужике то же одиночество, что в нем самом.

– Глебка, да ты чего? Сиди тут, если тебе надо. Мне разве жалко...

Конечно, это было не по-здешнему, не по-лагерному. И то, что Винька сказал не “Ужик”, а “Глебка”, и сам его тон – слишком мягкий, даже виноватый.

Ужик обернулся. Глянул сквозь очки, словно спросить о чем-то хотел. Не спросил. Потрогал зачем-то нижнюю губу, подумал, кивнул:

– Тогда я побуду здесь.

– Садись вон на то ведро.

– Ладно... – Глебка устроился по плечи в лопухах. Боком к Виньке. Помолчали. Сильно пахло гнилыми бревнами и репейным соком.

Глебка посмотрел вверх и вдруг осторожно спросил:

– Ты, наверно, по дому соскучился, да?

Следовало возмутиться: “Чё выдумал! Какое твое дело!” Винька промокнул ресницы и выдохнул:

– Ага...

– Это понятное дело, – сказал Глебка полушепотом, – оно со всеми случается.

“Только не с такими, как Мума”, – подумал Винька.

– Только не с такими, как Мума, – слово в слово повторил его мысль Глебка. Будто прочитал. И добавил: – Потому что такие, как он, – деревяшки.

– А ты скучаешь? – спросил Винька шепотом,

– А чего бы я сюда приходил, – так же шепотом отозвался Глебка. И все смотрел вверх. И в очках отражалось вечернее небо. – Здесь хорошо дом вспоминается.

– А ты на какой улице живешь?

– На Октябрьской. Недалеко от пристани.

“У-у”, – подумал Винька. Это было очень далеко от его дома, на другом краю города. Но, чтобы Глебке стало приятно, он сказал:

– Тебе хорошо. Там, наверно, из окон пароходы видать.

– Из окон не видать. Но там рядом обрыв, с него пристань видна и вся река до поворота... Только я больше люблю смотреть на паровозы.

– Почему?

– Ну... так. Там под обрывом, у воды, рельсы в несколько рядов, и по ним все время туда-сюда паровозы с вагонами движутся. Возят грузы на пристань и обратно. Сверху так интересно смотреть. Будто игрушечная железная дорога на столе... Ты, может, видел такую за стеклом в “Детских товарах” на Первомайской?

Винька видел. В те времена такая игрушка была великая редкость. Иногда дорогу включали. В эти минуты у витрины собиралась толпа – и ребятишки, и взрослые. Не толкались, не огрызались друг на друга, маленьких пропускали вперед.

Стоило это железнодорожное чудо триста рублей – сумма для Винькиных родителей непомерная. Для Глебкиных, видимо, тоже.

Но Глебке-то и ни к чему эта игра, раз рядом с ним настоящая дорога. Вернее, под ним . “Как на столе”...

– Кажется, там и станция есть, да? Я когда ходил на пристань, видел. Домик с башенкой...

– Конечно, есть! – почему-то сильно обрадовался Глебка. – Станция Река. Там моя мама работает диспетчером!

Хвастаться мамой, которая работает бухгалтером, было глупо. И Винька сказал: