Алтайские сказки - Гарф Анна Львовна - Страница 12

— Все ли тут? Тут ли все? Все иль нет?

Оказывается, глухаря не хватает. Стукнул беркут своим горбатым носом по сухой ветке, стукнул еще раз и приказал молодой тетерке позвать глухаря. Свистя крыльями, прилетела тетерка в чащу леса. Видит — глухарь на кедре сидит, орехи из шишек лущит.

— Уважаемый глухарь! Мы все хотим в теплые края. Вас одного уже семь суток ждем.

— Ну-ну, не болтайте зря! В теплую землю лететь не к спеху. Сколько еще здесь орехов осталось! Неужели все это надо бросить?

Тетерка вернулась на опушку леса.

— Глухарь, — говорит она, — орехи ест, улетать не торопится.

Послал тогда беркут быстрого ястреба. Закружил ястреб над большим кедром. А глухарь все сидит, клювом скрипит, орехи из шишек выбирает.

— Ой, глухарь, тебя птицы четырнадцать суток ждут! Пора в теплые края лететь.

— Нечего, нечего торопиться, — проскрипел глухарь. — Успеем. Перед дорогой надо покушать.

Рассердился беркут и впереди всех птиц полетел в теплые земли.

А глухарь еще семь дней орехи выбирал. На восьмой вздохнул он, клюв о перья почистил.

«Нет, видно, не хватит у меня сил все это съесть. Придется белкам оставить».

И он полетел на опушку леса.

Что такое?

У кедров хвоя осыпалась. Ветки голыми прутьями машут. Это птицы две недели глухаря ждали, всю хвою склевали. Подножья деревьев белые, как снегом заметенные, стоят. Это птицы, глухаря поджидая, перья свои чистили.

Горько заплакал, заскрипел глухарь:

— Из всех птиц только я в лесу остался! Как же я буду один зимовать?

От слез покраснели у глухаря брови.

С тех пор все дети его, и внуки, и племянники, эту историю слушая, горько плачут. И у всех детей глухаря, и у внуков, и у племянников брови, как рябина, красные.

Кабарга-лакомка

У опушки черного леса, на берегу быстрой реки, возле богатых лиственниц жили дед и бабушка. Они под старость, точно зайцы к зиме, совсем побелели.

Никого, ничего у них не было, только синяя корова. Старик ночами сказки сказывал, песни свистал. Старуха шкуры звериные разминала, слушала. И так эти сказки гладко текли, что из полусонного черного леса, с высоких камней чуткая кабарга прибегала слушать. Свет костра белел на ее длинных клыках. Всю ночь слушала.

Но вот раз и днем кабарга не утерпела. Осторожно, тонкими ногами перебирая, спустилась к шалашу. У шалаша стоял полный казан молока. Кабарга опустила морду в казан, половину молока выпила.

Вернулась старуха домой.

— Шестьдесят лет под этим шалашом живем — воров не было. Кто молоко выпил?

От стыда убежала кабарга на горные уступы, поднялась на ускользающие от глаз скалы. Здесь крылатой птице негде сесть. Сюда когтистым зверям не вскарабкаться.

А утром кабарга, соскучившись по молоку, пришла легким шагом к шалашу. Опять молоко выпила и унеслась.

Рассердились старики, воткнули в землю три высоких кола и подняли тяжелый казан. Наутро прибежала кабарга, губами пожевала.

— Бшшш… — головой повела. — Пшш! Меня испугались — молоко повыше подняли.

Стукнула передними копытами — казан качнулся и выплеснул молоко кабарге на спину.

Покрылась серая спина молочными пятнами. Сколько по земле каталась кабарга, сколько о камни терлась, белые пятна стереть нельзя.

Стыдясь этой отметины, кабарга теперь к серым камням жмется, в непроходимой чаще леса прячется. Чтоб пугливую кабаргу настичь, должен охотник сказку спеть, песню засвистать. Не вытерпит чуткая кабарга, выйдет, поставит уши и слушает.

Вот тут-то и стреляют ее.

Мактанчик-таш

Была девушка Кыпту-Торко. На ней семь шелковых халатов: желтый до земли, голубой до пят, розовый по щиколотки, а еще белый, лиловый, зеленый, красный. Короче. Короче. Короче.

Она зимой шубу не носит — скажут: неуклюжая.

Она в сапогах не ходит — скажут: косолапая.

Она замуж не идет: никто ей не нравится.

Прошел год. Прошло два. Идет зима, приходит лето. Семь лет, как семь дней, ушло.

Старый сыр лучше молодого, старое седло удобней нового.

А старая злюка никому не нужна.

Заплакала Кыпту-Торко — стала доброй, стала ласковой.

Пришла к дураку Тенеку:

— Тенек-Кижи, женись на мне!

Согласился дурак.

Обрадовался отец. Зарезал тысячу овец.

Едут на свадьбу нарядные гости: шапки из собольих лапок, шубы крыты черным шелком, воротники из бобровых шкур.

Только отец Тенека сидит в драной овчине.

Обиделась Кыпту-Торко.

— Эй, — говорит, — свекор, не замерз ли ты в своей худой шубе?

— Ха, — отвечает свекор, — мне в одной худой шубе теплее, чем тебе в семи шелковых халатах.

Засмеялась Кыпту-Торко:

— Один шелковый халат стоит сорок баранов. За семь шелковых халатов отец двести восемьдесят баранов дал. А твоей шубе овечий хвост цена.

— Все-таки шуба теплей.

Рассердилась Кыпту-Торко. Поднялась с земли. Руки раскинула. Желтый рукав до колен, голубой до пальцев, розовый до кисти. А еще белый, лиловый, зеленый, красный. Вот как тепло!

— Ладно, — сказал свекор. — Сядем на коней, поедем к вечно белой горе Белухе. Кто первый коня хлестнет, тому холодней. Чей конь тише пойдет, тому теплей.

Согласилась Кыпту-Торко. Сели на коней. Едут по берегу Катуни к горе Белухе. А с горы ветер им навстречу дует. С ледяной горы ледяной ветер. Свекор свою овчину запахнул.

— Сколько за шубу дашь, уважаемая?

— Овечий хвост.

Едут дальше. Кричит ветер, снег мокрыми хлопьями плачет. Свекор руки за пазуху сунул.

— Сколько дашь за шубу, почтенная?

— Овечий хвост.

Приехали к Белухе. Повернули обратно. Свекор поводья бросил. А Кыпту-Торко еще тише едет. На целую лошадь сзади. Ветер, ах! Ой, дует! В кровь треснули губы. Свекор спрятал бороду в ворот.

— Сколько за шубу дашь?

Молчит Кыпту-Торко.

Подъехали кони к дому. Вышла мать навстречу.

— Где Кыпту-Торко?

Оглянулся свекор, а Кыпту-Торко нет.

Поехали гости по следу, увидали на каменной россыпи Кыпту-Торко. Лежит она в семи шелковых халатах холодным камнем.

Назвали люди этот камень Мактанчик-таш — Хвастливый.

Ну вот! Стоило мучиться, чтоб стать камнем! Ай-яй-яй, всего только камнем, только камнем Мактанчик!

Алып-Манаш

Вместе с небом и землей был сотворен Байбарак — богатырь, ездящий на пятнистом, как барс, коне.

Луна и звезды засияли, когда родилась Ермен-Чечен. Она быстрей травы, — как камыш, росла. Словно мальчик, диких коней объезжала Ермен-Чечен.

Рядом с ней один раз богатырь Байбарак, как медведь, встал; пал на правое колено и, крепко ухватив ее руку, сказал сквозь стиснутые зубы:

— Отныне мы вовек неразлучны.

— Всегда вместе будем, — ответила Ермен-Чечен. Крепко, злобно ударил своего серого, как железо, коня старик-отец, но молодых он догнать не мог.

Через год пришел богатырь Байбарак на старое стойбище. Сбросил с плеч мертвого барса.

— Если хочешь, старик, убей меня, как я барса убил. Твою дочь Ермен-Чечен я украл.

Разгневался отец:

— За это целый год пусть проспит твой сын Алып-Манаш, когда станет мужчиной!

Возмужал Алып-Манаш. Он никогда своего деда не видал, угроз его не слыхал. Старик Байбарак-отец и Ермен-Чечен-мать нашли сыну добрую жену. Когда Алып-Манаш год спать будет, чтоб от него не ушла. Когда Алып-Манаш будет год спать, чтобы она не убила его. Взяли они в дом девицу Чистую Жемчужину — Кумужек-Ару.