Аз Бога ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 92

– Дань взял? – изумился каган. – Чем же взял, коль с вятичей, ты говорил, людьми только можно брать?

– Людьми и взял! Увел пять тысяч!

– Но Русь не продает рабов! И рынков не имеет!

– Для своего войска взял! Отдал под власть Све-нальду…

– Это нам на руку, – успокоил богоподобный, – Он посеял ветер – то, что и нужно, чтобы разгорелись тлеющие искры. Не мешай ему.

Ушел каган-бек, но осталась тревога: неужто не погасить зарю, рассеивая свет иной? Отчего же нет явных всходов на Руси, как в других землях и царствах, где изгнанников властители приближали к себе, производили в советники, использовали как послов и даже как посадников? Отребье – к голытьбе, царей свободы – к царям: по достоинству принимали, и более всего за то, что они из страны, где возвышался Митра, что несут с собой я излагают мысли, давно бродящие в умах аристократов многих просвещенных стран. Плати и потребляй! Вот что подспудно зрело в мире, замшелом, опутанном тенетами старых представлений и законов. – В Испании этот ветер промчался бурей, поднял волну повыше, чем в Хазарии, поскольку там за плату можно было откупить право на грех, и скоро факел Митры вспыхнул в чванливой Византии, и даже грубые германцы восприняли закон, и их рабы на невольничьих рынках стали намного дешевле.

В Руси же по-прежнему царила тьма, и первые ростки так и не дали побегов. Но зарево сияло! А те, кто разносил свободу, бродили во мраке, как неприкаянные, и на них показывали перстами, при этом говоря:

– Дивитесь, люди, вон идет блажной!

И подавали милостыню…

Того хуже, какой-то срок спустя Приобщенный Шад новую весть принес. И по тому, как сразу на колени пал – дурную…

– О, всевидящий! Мои лазутчики только что донесли: власть свободы пала в Новгороде! А цари свободы теперь плывут по Днепру с гирями на ногах, чтобы ни сбежали, а чтоб не страшно было, пред каждым чаша, в которой трава курится. Мало того, Святослав велел родовым князьям собрать в своих землях всех, кто был изгнан от нас и в Русь пришел. Тем временем он заключил союз с дикими гузами – врагами нашими, и отдал им как дар! Всех – царей свободы и безродный сброд! Кочевники связали их одной веревкой и увели в дикие стели. Там след пропал. Не изгнанников то повязали, о божественный, а твои руки! Позволь мне отомстить Святославу!

– Что ему месть твоя, профан? И как ты мыслишь мстить? – вскипел богоподобный. – Войско послать – это война надолго, а мне нужна блестящая и скоротечная победа. А что ты еще можешь?

– Когда еще князь неразумным был, по твоему совету я матери его отправил одну рабыню – краше ее, пожалуй, только сама княгиня. Она подарок приняла, поскольку падка… А Святослав взял ее в жены! И от нее родился сын, именем Владимир. Так этого княжича можно похитить с помощью матери-рабыни!

– И что же далее? – заинтересовался каган.

– А будет сын в твоих руках – значит, и князь в руках!

Булгары, откуда вышел род каган-беков, тоже были сыновьями Тогармы, но кочевой дух, внедренный в кровь и плоть, не извелся за четыре века, как бы не старались богоподобные властители Хазарии. Их приобщали к Таинствам, вводили в первичный круг знаний, которым не обладали простые смертные, и все равно, когда они касались дела чуть посложнее, чем рвать конями врага или рубить головы осужденным согражданам, у земных царей проявлялся разум дикого степняка. Ничего мудрее он не в состоянии был измыслить, как взять княжича в заложники и выставить условия.

И кажется, с новым, поколением каган-беки все больше отдалялись от разумной жизни, тупели и дичали.

Богоносный не ощутил желания закричать на него или ударить – все напрасно! Можно бы низвергнуть весь их род и посадить земным царем другой, из белых хазар, но за Приобщенным Шадом стоит весь черный круг, и ничего кроме распри и смуты не поимеешь.

– Принеси мне в башню жертвенное золото, – распорядился каган. – И ступай. Без слова моего ни к чему не прикасайся!.. И еще… Доставь травы Забвения… Той самой, которую курят цари свободы и мнят себя богами. И чашу с углями!

– Я слышал, Всемогущий, травы подобной нет. Купцы лукавят и продают отраву из черных стран, – заметил робко каган-бек.

– Ты принеси, а я определю, что за трава! – прикрикнул богоносный.

Когда же Приобщенный Шад внес чашу и пучок невзрачных листьев, каган метнул их на огонь и бережно вдохнул лиловый дым. Вскружилась голова, и тронный зал поплыл, как на волнах ладья. Мир сладких грез открылся: будто он мальчик, торгует в лавке, где пахнет свежим хлебом, но отщипнуть и съесть нельзя – хозяин запрещает, а можно только крошки собрать и ссыпать в рот. И вот после захода солнца ему дают краюху с печеной бурой коркой и медную монетку. Он бежит в лачугу, и по пути, возле ворот Саркела, покупает горшочек молока и сыр козий величиной с ладонь. И дома, забившись в угол, со вкусом ест, разжевывая долго хлеб с сыром, смакуя молоко…

Нет ничего прекраснее на свете! Ну разве что владенье миром…

Трава сгорела на огне и дым унесся в щель бойницы. Зал тронный погрузился во мрак, но в памяти еще бродила, как призрак, картина детства…

А ровно в полночь небесный покровитель обрядился в голубой хитон и дверь открыл в подзвездное пространство.

За мраморным столом, где были хлеб, вино и гроздья винограда, в самых разных позах – кто в скорбной, кто развалясь, а кто и полулежа – сидело тринадцать рохданитов. Лес миртовых посохов! И звезд мерцающих, будто на ночном небосклоне…

И если бы не эти божественные знаки, можно подумать, что под купол проникла или откупила право войти свора бродяг вселенских, отребье, недавно выброшенное из страны. Одна часть платья – рванье, до дыр изношенное, другая – словно у купца; обуты кто в сандалеты, кто в сапоги, кто в лапти или вовсе босы, на головах же от камилавки до чалмы и скуфской шапки.

Во главе стола сидел самый убогий – косой, так что не понять, куда глядит, беззубый и большеголовый. Каган мог бы поклясться, что прежде здесь ни одного из них не видел.

– Что скажешь нам, богоподобный? – заговорил он, блуждая взглядом по пространству. – Что заря на Севере по-прежнему горит, а Русь свободы не приемлет?

– Истинно так, о, великие путники! – Великий каган низко поклонился, но тут же был одернут.

– Довольно гнуться! Садись и говори! Вот, пей вино, ешь виноград и хлеб… И говори! У нас тут вышел спор… Так почему твой боговдохновенный закон и ценности его не имеют места в славянских странах?

Не успел каган и рта открыть, как полулежащий в вальяжной позе рохданит вскочил и закричал:

– Ты бы еще у стены спросил! Или у каменного болвана, что в степи стоит!.. Я все сказал! Огнем свободнее выжечь их огонь! Бессилен встречный пал!..

– А та помолчи, моя вторая суть! – обрезал его большеголовый. – Я не тебя спросил.

– Ну жди, сейчас тебе ответят, – заворчал тот и уж откровенно разлегся на скамье.

Богоносный каган помнил, с кем имеет дело, и оскорбление воспринял как должное. Он сел у края стола и, ощутив ком в горле, отхлебнул вина.

Вдруг горьким показалось вино, что молоко на медную монету…

– Ну, говори! – поторопили его со всех сторон. – И только без ужимок и прикрас. Все, как есть! У нас тут по-простому. И не бойся, наказывать не будут.

– Этот божественный путник, – каган указал на лежащего, – сказал, что я каменный болван в степи. Но я согласен с ним.

– Что каменный болван? – недобро усмехнулся один из рохданитов в чалме с рубином.

– Нет, превосходный! Что встречным палом огонь в Руси не погасить. Свободу там никогда не примут и ценности ее не прорастут на этих землях.

– Я что сказал?! – вновь подхватился и вскочил лежащий. – Верно начал, каган! А почему?

– Молчи, вторая суть!

– Молчу!

– Во всех славянских странах нет и не было от веку рабства, – проговорил богоподобный. – Вам, о бессмертные, это известно…

– Известно, говори еще! – поторопил большеголовый.

– Всю историю свою они не знали ни пленений, ни изгнаний, ни прочих бед. Они вольные! А кто имеет волю, тот свободы не приемлет, ибо она – удел рабов.