Аз Бога ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 88

И в ту ночь, когда возвратился от Свенальда, Святослав лег почивать под открытым небом и только отыскал свою звезду, как услышал Шорох шагов. Кто-то склонился над ним, и судя по дыханию – не кудесник Дрема. Взгляд, устремленный ввысь, князь вернул на землю и вдруг позрел – Малуша-ключница…

Фарро манила в путь – земля не отпускала…

Едва простившись с матерью в Почайне, он со старшими сыновьями поехал в Родню, чтоб привезти их матерей и, сняв опалу, водворить на место, в терем, но силой взятые в жены боярышни вдруг заупрямились.

– Мать свою прогнал, а ныне рабыню ее прогони, Малушу. – потребовали они. – Вместе с сынком. Тогда вернемся в Киев.

В Родне досужие умы молву пустили: дескать, князь вернулся и Ольгу выгнал; перечить сей молве напрасно, да и на руку было: когда напраслину болтают о путнике, знать, не изрочат путь. А стали б говорить: “Княгиня в Царьград пошла, чтоб веру поискать и мужа себе”, – уж точно от длинных языков ни веры не найдет, ни мужа.

– Довольно уж я горя принес, – сказал Святослав женам своим. – Теперь токмо радость творить и возможно. Не стану никого прогонять и устои ломать, не мною установленные.

– Мы волхвовали. И на воде, и на огне, и на тучах – повсюду один и тот же знак: беда будет Руси от сей ключницы и ее сына! – боярышни взяли его за обе руки, не просили, но с мольбой смотрели. – Он наших сыновей погубит! Сам сядет править и назовет себя – каган! И рок Руси изрочит!

Он не поверил им, поскольку мыслил, что жены сии от ревности говорят слова такие, от любви к своим сыновьям, Ярополку и Олегу, с которыми княгиня разлучила. Мол-де, Малуша с Владимиром в тереме, а мы в Родне сидим, в опале. Вот теперь наш черед жить в радости, а ключнице – страдать.

– Не будет мира и согласия в великокняжеском тереме – во всей Руси его не будет, – сказал Святослав. – Мне след теперь токмо по Правде жить, инно не исполнить рока. Хочу, чтоб вы домой вернулись.

И сыновья стали просить матерей, но те на своем стояли и корили еще князя:

– Мы ведаем – ты явился в Русь светлейшим князем. Ужель не зришь, что округ тебя сети плетут? Как округ матери твоей плели? Зри, княже, зри!

– Иное зрение открыто мне – Пути земные, которыми и след пройти. – ответил он. – Коль стану не зреть, а озираться – и очи затворятся, и Пути, и путеводная звезда Фарро померкнет на небосклоне.

– Тогда нам не по пути, – сказали последнее свое слово жены-боярышни, а ныне суть волхвицы, и остались в Родне.

Так Малуша и была одна в тереме, однако на глаза не показывалась, а князь ее не звал. И сын, ею рожденный, Владимир, при ней состоял и к отцу не шел, но братьям своим старшим твердил:

– Ужо придет мой час. Я сяду на коня! Не скажете более – рабичич, сын рабыни…

И вот явилась ключница, опустилась у изголовья, воздела руки над ним, думая, что князь почивает, и приворотный заговор стала читать.

Не ведала того, что всякий заговор, даже волхвиц сведомых, не возымеет действия.

– Не тщись, Малуша, все напрасно, – сказал внезапно князь, и вздрогнула жена, хотела убежать, но он взял за руку.”

Горячая была рука…

– Томлюсь я, княже… – пролепетала. – Столько лет ждала… В холодном ложе мне не Спится, душа к тебе летит.

– А моя – к звездам…

– Поди ко мне, возьми меня… Ведь ты назвал женой?

– Сие случилось от черных чар. Покуда разум спал, страсть мною владела и буйство плоти.

– А под светлыми чарами я тебе не люба?

– Не спрашивай, Малуша, и не искушай. Ступай в свои покои.

В ее словах зазвучали ревность и обида:

– По роднинским женам твое сердце сохнет. Меня забыл… Но вспомни: боярышен ты силой взял. А я сама хотела, чтобы ты от матери меня похитил. И отдалась тебе, поелику ты люб мне был.

– Молчи, – он руку отпустил. – И прочь ступай.

– Знать, ныне стала не по достоинству тебе? Ты – Великий князь, я – суть рабыня…

Святослав смотрел в небо, искал звезду свою, но взор земля тянула.

– Добро, скажу тебе. Был невоздержан я, и повинуясь чарам, утратил рок. А ныне волхву Валдаю дал обет воздержания. Растративши силу, мне не одолеть пути, отпущенного роком, и не исполнить предначертаний Рода.

– Да есть ли путь милей, чем к ложу жены? Позри, я же красна… Дай руку? Се мои перси, муж, а ниже – лоно… Горячий сок струится… Пути иного нет, токмо ко мне. Иди сюда, забудь предначертанья…

Князь отдернул руку и сел, услышав лукавство сквозь шепот обольстительный; почудилось, змея ползет к нему…

Она же не отстала, обвила плечи, шею.

– Твой рок со мною быть…

В сей миг на улице послышался кричащий скрип телег, в ворота застучали. Малуша подскочила и стремглав умчалась в терем. Вскочили сыновья, привратники, боясь будить князей, заговорили шепотом, однако из-за ворот тележным скрипом доносился голос:

– Князь звал меня! И я пришел! Отворяйте!

– Стой до рассвета, покуда князь не встанет, – отвечала стража.

– Я на ногах уже, впустите воеводу! – велел Святослав.

Стража светочи запалила, открыла ворота и впустила две телеги. Остриженный Свенальд сдернул попоны с возов и меч выдернул из ножен, стал бить сосуды – наземь потекло золото, серебро и драгоценные каменья.

Ручьи струились, блистая под светочами…

– Се моя жертва, – промолвил воевода. – Даю, чтоб ты позволил, князь, за веру послужить. Здесь все, что заработал, что сотню лет копил. Возьми себе. Я более не наемник.

Князь обошел возы, ногою поправ сокровища, посмотрел, прикинул.

– Не велика и жертва… Что есть суть злато? Тут токмо блеск один. Вот ежели бы дал придачу, иная речь…

Свенальд неторопливо достал из воза голову с седой бородой, бросил к ногам Святослава.

– Довольно ли сего?

Мертвая голова смотрела черно и пристально, как ворон, если бы сидел над жертвой, распластав крыла…

Волновалось в ту пору Русское море, и небо, укрытое тучами, весь путь было низким и непроглядным, а вкупе с сумерками туманы менялись дождями, дожди туманами. Метало корабль по гребням волн, стрибожьи ветры рвали паруса и плакала навзрыд наяда – в пору хоть назад возвращайся, да ведь в другой раз не отпустит Святослав. Потому сморенная зыбью княгиня на немой вопрос морехода махала платком в сторону Царьграда и лежала пластом, не пила и не ела – постилась по велению инока Григория, с коим и отправилась в путь. Неделю в устье Днестра стояли, ожидая погоды и попутного ветра, затем в одной из дунайских проток сушили весла. И еще несколько раз становились на якорь в бухтах у булгарских берегов,

А перед Царьградом в Босфоре унялось море и солнце утром поднялось над водами – тотчас же Ольга истолковала это как добрый знак, и Григорий подтвердил, дескать, не легок путь твой к истинной вере, что страху натерпелась в плавании – суть проказы старых ее кумиров, кой не желают отпускать от себя княгиню. Да слава богу, все позади!

Бледной и измученной приплыла она к ромейским берегам, но от того была еще краше. Корабль встал в гавани Царьграда средь множества иных кораблей со всего света, купеческих и посольских: столь парусов и мачт не зрела сроду – будто лес стоит! Захотелось ей поскорее ступить на священную землю, велела княгиня подать сходни и на берег сошла. Да тут же и упала наземь! Не держала ее ромейская земля, от долгой качки на море и суша качалась под ногами. И не успел инок Григорий подхватить ее, поелику стар был и нерасторопен. Хотела Ольга встать – не может, плывет все, кружится, а в очах уж пестро стало. На миг токмо прикрыла она веки, дабы сил набраться, но открыла глаза и видит, над ней стражник стоит, толстый, жирный, будто кабан откормленный. Весь в кожаных латах, сверкающий шлем на голове, у пояса короткий меч и кинжал, но без порток!

В руке увесистая палка…

– Эй ты, шлюха! – на греческом крикнул он. – Напилась вина, не держат ноги? Убирайся вон!

Княгиня чуть не задохнулась от дерзости такой, но слова молвить нет сил. Тут инок Григорий наконец-то подоспел, руку подал: