Аз Бога ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 86

– Наемник, чужестранец и за веру?

– Мне на руку сие, ступай и позови. А там испытаем веру!

Претич ушел, но скоро и вернулся, один, без воеводы. Глядел еще мрачнее, не прятал недовольства, и зная – без Свенальда и впрямь не быть дружине, – угрюмо доложил:

– Не идет сей хитрый лис. Сказал, уже ходил. Теперь пусть князь сам попросит. Идти придется, Святослав…

Хоромы Свенальда стояли близ Лядских ворот, и несмотря на это, Святослав пешком отправился, избрав за правило ни верхом, ни в повозке не ездить по Киеву, чтоб привыкал народ. Иные кланялись при встрече, коль ехали верхом, то спешивались, говорили: “Здравствуй, светлейший княже!”, иные лишь кивали, вид делая, что кланяются, а большинство и вовсе воротило нос. А были и такие, что вслед, как стрелы, метали острый взгляд, цедя сквозь зубы: “Ужо придет час, расплатимся с тобой…”. И верно б расплатились за прошлое, будь при нем оружие, хотя б кинжал иль засапожник; однако князь выходил со своего двора с открытой десницей и в белой рубахе с обережными знаками, не сшитой, а сотканной руками Рожаниц. Напасть на безоружного, даже на кровного врага, не позволяла совесть.

Лишь однажды каленая стрелка свистнула и вонзилась у ног. Святослав выдернул, сломал ее и, бросив, пошел дальше, не оборачиваясь. Но за спиной услышал звон мечей, потом короткий вскрик, и скоро сыновья подъехали, таща на веревке боярыча в кольчужке.

– Он стрелял, отец! С поличным взяли! Со всех сторон стал подступать народ – зрели пытливо, молча…

– Снимите веревку с боярыча! – потребовал отец. – Поставьте на ноги.

– Сам встану! – крикнул тот и, повозившись, встал. – Как жалко! Промахнулся!.. – Из-за угла стрелу пустил! – хором воскликнули Ярополк и Олег, блистая очами. – На меч, возьми!

Две рукояти к нему протянулись, ухватистые, приятные для длани.

– Что промахнулся – жаль, – промолвил Святослав. – Я худо сотворил тебе?

– Сестру мою взял силой! А холуи твои отца ударили плетью!

– Прости меня, – князь поклонился. – Что ты хочешь? Сестры у меня нет, чтобы отдать тебе, и нет отца, чтоб ты ударил плетью. Как же воздать за позор?

– Отец, вы квиты! Он же и на нас с мечом пошел! – ярились сыновья. – Сопротивлялся! И сдаться не хотел на милость!

– Сопротивлялся? Добро!.. Добро, что сдаться не хотел. Пойдешь в мою дружину? – князь снял веревку с его запястий. – Коль в будущем худое сотворю – спина моя открыта, еще раз испытаешь судьбу…

И далее пошел, оставив боярыча посередине улицы…

Весть после этого по Киеву быстро разнеслась, и молва пошла, дескать, Святослав, как его мать, христианскую веру принял и ныне стал прощать.

Свенальд уверен был, что князь придет, и потому не отлучался со своего двора, занимаясь любимым делом – чистил лошадь на конюшне, выпутывал репьи и пыхтел от усердия. А сам был не причесан, уж желтые от седины космы доставали плеч и скатались, ровно потник. На Святослава лишь брови поднял и отвернулся.

– Ну что, варяже, позвеним мечом?

– Ну наконец-то сам пришел, – проворчал он. – Захлопотал, засуетился, как позрел на звезду востока, и воеводу вспомнил. Знать, припекло!

– Не я пришел, а мой срок, суть время собираться с силами… Так что же, позвеним?

– Коль просишь – позвеним, – не скоро отозвался он, и взяв стамеску, принялся чистить стрелку копыта.

– Поставь условия и цену назови, как при дедах водилось.

Наемник старый снял лишний рог – давно не езживал, не истерал копыт о дороги, – вогнал стамеску по рукоять в дубовый столб.

– Мои условия тебе известны, князь. А слово мое твердо.

– Послужить за веру? Не знаемое дело, чтобы варяг заморский и славный витязь, хлеб добывающий мечом, живот свой отдал не за злато, а от любви к земле чужой. Ты сам-то слышал о простаке таком?

– Нет, княже, я не слышал… Пусть буду первый.

– Я тоже не простак, абы в сие поверить и по рукам ударить.

– Ты не простак, – ворчливо протянул Свенальд и поиграл бровями. – Зреть приходилось и на лукавство, и на коварство дерзкое, когда ты дань собрал с древлян. Никто из князей так не провел меня.

– Ну так оставь потуги и скажи, сколь получить желаешь, – предложил Святослав. – На себя и дружину. И чём заплатить, если не златом, какими частями и в какие сроки. Иль снова по голубю от дыма и по воробью?

Воевода гребнем конским попробовал космы свои расчесать, раз с треском протянул, другой, затем корявой рукой пригладил волосы и поднял веки: зеницы выцвели, как у слепого…

– Я слишком стар, князь, чтобы лгать… Стар для всего на свете: чтоб злато скапливать, именье заводить, жен и детей и блага прочие. Признаюсь ныне: всю жизнь двуликим был. Служил и двум, и трем господам одновременно, кошт получая с дани, дары и плату. Была охота!.. Но теперь ни хитрость, ни досужий ум – все не в радость, ибо и для сих деяний стар.

Свенальд никогда не изрекал подобного обилия слов, и потому скоро притомился, дух перевел. Почудилось – придремал на миг, словно одряхлевший мерин, однако вновь заговорил:

– Мне путь един остался, князь. Все испытал, изведал и вкусил, да токмо никогда за веру не служил. Сказал ты, я варяг заморский, но где моя отчина – не ведаешь. А я ее утратил, но любо б обрести. Дабы в Последний Путь уйти не из чужой земли, а из родной. Так дозволь хоть перед кончиной испытать то, что ежечасно испытывали все твои деды – за веру мечом позвенеть, за землю русскую. Чудес я зрел довольно, однако чудно мне, как сие происходит – отдавать живот свой не за злато, но за отчину и други своя?

– Коли все сказал, меня выслушай, витязь, – так же неторопко промолвил Святослав. – Я бы не прочь, и служба твоя за веру мне груз с плеч – не платить наемнику, а ежели учесть, что казна пустая, так и вовсе благо. Да был бы ты один! А как дружина? Или она тоже сослужит за веру?

– Не твоя забота, князь. Как я, так и дружина. Законы у нас суровы.

– Ведомы мне ваши законы! Не твои ли витязи бежали от ромеев, когда отец мой ко времени не заплатил, и вы оставили его с малым числом средь царских легионов? Бежали! И ты напереди! Наемнику отступать не позор, ежели нарушены условия договора. Когда же за веру и отчую землю воюешь, уж лучше убитым быть, нежели бежать, живот спасая. В сем и есть чудо, коего ты не позрел!.. Отец проиграл ту битву – я не могу проиграть! Потому и не желаю в поход идти с ненадежной дружиной. В самый суровый час брошен буду и под мечи супостата поставлен. Тебе ли не знать, Свенальд, какой сладкой чудится жизнь, когда смерть на плечи вскочила! Ты же не раз изведал, какая дума в голове, когда вскричит над головою Карна? Все облетает пылью, все обращается в прах. Вот и спросишь в тот миг: “За что я живота лишаюсь?”

На сей раз наемник так долго молчал, что казалось, уж и не заговорит более, истративши все словеса. Ходил-бродил по своему двору, и то в одном месте землю ковыряет сапогом, то в другом ее ногой попирает, то в третьем. Крапиву всю прошел за конюшней, порылся, ровно жук, в старой навозной куче и, наконец, на камень сел.

– Послушав тебя, еще более хочу за веру, – промолвил он и в очи посмотрел. – Не отвратил ты, княже, напротив, жажду пробудил. И юный пыл души… Ужель мне поздно обычаи менять?

– Пожалуй, поздно…

– Ну, знать, пора! Коль осень на дворе, пора и мне суть на крыло подняться!

Проводив князя, Свенальд вновь взялся чистить коня, гриву распутал, мягкой щеткой обласкал бока и круп. Остался не расчесанным хвост: собравши на себя репьи со многих полей и земель, он неприступен был, как крепость, портил вид, и многие на улицах смеялись, когда наемник выезжал.

– Позрите, люди! У Свенальдова коня заместо хвоста веревка! – кричал какой-нибудь несмышленый юнош. – Эй, воевода! Ты привяжись уж ею, чтоб из седла не выпасть!

И улетал от плети в подворотню, смеясь и корча рожи.

Теперь же сам Свенальд, позрев на хвост, вдруг засмеялся, как умел – действительно веревка! Канат суть корабельный! Не легкость от него коню, когда он скачет, а вериги: коль не тянул бы он и не вязал к земле, глядишь, конь взлетел бы.