Злые компаньоны - Перкинс Майкл - Страница 11

Глава пятая

Мама, можно?

После этого доза увеличилась. Энн продолжала задирать юбку, чтобы показать мне какую-нибудь новую часть этого мира. Космограф пришел бы в восторг от ее бедер, покрытых симпатичными волосиками, которые я завивал языком, прижимая к ее коже, и затем приникал к ним ухом. Каждая завитушка пела, снова приглашая меня пройтись по канату над пропастью к наслаждению. Энн не собиралась извиняться передо мной за сцену с Тиной, но я знал, что в душе она стыдится проявленной тогда жестокости. Тину я больше не видел.

Я не разговаривал с Энн много дней после той ночи, и она оставила меня в покое. Я слушал радио, вращая ручкой почти каждый час, чтобы поймать новый звук, и старался делать так, чтобы он звучал громко. Не то чтобы я сердился на Энн; я просто смаковал пережитое.

Спустя три или четыре дня, когда мне надоели женские запахи в этой квартире и неиссякающий поток наркоманов «на заработках», торговцев героином и гомосексуалистов, шествующих через дверь, кошки, настроение Энн, в лучшем случае хранившей угрюмость на физиономии, я отправился глотнуть свежего воздуха.

Воздух был столь едким, что в моих глазах запрыгали влажные звездочки.

Я потягивал джин с тоником в баре на авеню В, болтая с маляром по имени Тони, у которого раньше брал деньги в долг, когда вошла Полетт. Полетт зашла позвонить, и я наблюдал, как она ищет монету, набирает номер и пять минут орет на кого-то. Я заказал еще выпить и отошел от Тони, который собирался рассказать мне все о возникших у него неприятностях с подружкой. Я скользнул в соседнюю с телефоном кабинку.

— Эй, Полетт, — сказал я, когда та повесила трубку. Она оглянулась, словно не веря, что кто-то может вот так запросто заговорить с ней. Испугавшись, готовая бежать или плясать, она подошла и встала рядом с кабинкой, пытаясь рассмотреть меня через свои выписанные по рецепту солнцезащитные очки, вызывающе выставив одну ногу, что могло означать и приглашение и угрозу.

Полетт решила разыграть эту сцену до конца.

— Ты как раз тот, кого я хотела видеть. Я разговаривала…

— Прекрати, Полетт.

Это прозвучало как оплеуха, и пробежавшая по ее телу дрожь подтвердила это. Никто другой не заметил бы этого, но я уже раз терпел Полетт три месяца и знал каждую точку, мышцу и окончание нерва на ее теле с тонкой костью.

— Ты не изменилась. Ты похожа на ту же помешанную на сексе уродину, какой я тебя подобрал.

Я невольно ухмыльнулся. Мне в голову пришла мысль отвести ее к Энн в качестве трофея. Я схватил ее за руку, притянул к себе и толчком усадил напротив.

— Полетт, ты отличное угощение для члена, но если не будешь говорить потише, я оторву тебе титьку.

Мне показалось, что это достаточно театрально и может встряхнуть ее, но она встала, собираясь уходить. Захватив ногами ее лодыжки, я снова вынудил ее сесть.

— Отпусти меня. У мня встреча.

— С тем парнем, на которого ты орала по телефону?

— Не твое дело.

Я протянул руку под столом, ухватился за ее бедро и повернул его. Полетт сделала вид, будто собирается заорать, но для этого она была слишком фригидна.

— Ты будешь сидеть здесь со мной, пока я не допью свою рюмку. Потом мы куда-нибудь сходим вместе.

После трех рюмок мой голос достаточно охрип, чтобы справиться с этим, но она читала «Историю О», и моя угроза, как и боль, вынудила ее заткнуться. В ее глазах пробудилось любопытство.

— Терпение иссякло? — были ее последние слова, прежде чем я скрутил ее бедро, как это с ней никто не делал. Мои пальцы поползли по деревянному столу к ее платью и по дороге опрокинули рюмку. Я разорвал ей платье до пояса. Лицо Полетт стало белым, как ее лифчик. Спиртное капало ей на колени, а она сидела неподвижно, впитывая холодную жидкость, как статуя. Я превратился в голубя и улетел.

— Я пошел в сортир. Когда вернусь, ты у меня отсосешь.

Заперев дверь в сортире, я вытащил иголку, самую обычную швейную иголку, какую стащил у матери и носил с собой многие годы. Я потянул свой член рукой, писая то на пол, то в раковину. Покончив с этим, я оттянул до конца коричневую крайнюю плоть, окаймлявшую кончик, и проткнул ее иголкой подальше от отверстия. Кровь не появилась. Я надавил, но ничего не было. Когда я вернулся, Полетт скрепила платье двумя английскими булавками, к тому же она заказала себе выпить. Кровавую Мэри. Она хотела что-то сказать, но ее голос нельзя было расслышать.

— Накрась губы. Твой рот высох, как фаршированная рыба.

Получился шикарный разговор. Мне стало стыдно.

Полетт ничего не сказала, пока красила губы. Ее губы стали блестящими и довольно влажными. Затем она взглянула на меня. На мгновение, глядя в ее глаза, мне показалось, что Полетт отпустит какую-нибудь остроту, но я опередил ее.

— Здесь этого нельзя делать. Лезь под стол.

Полетт с тревогой огляделась, видно, изголодавшись по этому, но фригидность все же давала о себе знать. Однако она скользнула вниз и исчезла под столом. Над баром работал телевизор, играла команда «Джайентс».

Упершись локтями в колени, я допил ее напиток и ждал. Полетт расстегнула молнию так, будто подобной ерундой она занимается каждый вечер, и забралась в мои трусы. Я вообразил ее сидящей на корточках и вынудил свою проклятую штуку выпрыгнуть ей навстречу, наблюдая, как польские эмигранты у бара стреляют сквозь зубы друг в друга струйками пива.

Полетт задержалась у иголки, как я и ожидал, но ненадолго. Она не из тех. Она подула на иголку и затем подняла ее языком всю целиком. Полетт тут же стала грызть ее зубами. Чтобы не подпрыгнуть, я прикусил кубик льда. Словно пилой она отрезала мой член. Мои глаза подергивались, вопреки охлаждающему воздействию кубика льда. Возможно, именно поэтому ко мне подошел крупный поляк и сел рядом.

— Мне надо поговорить с тобой.

— А что такое?

— Разве ты не подмигивал мне?

Поляк действовал без обиняков. Я засунул пальцы в уши Полетт и стал управлять ее головой, ибо почувствовал что-то в своем позвоночнике.

— Ты не подмигивал?

Поляк не отвязывался, оскорбляя слух своим акцентом и обоняние своим вонючим дыханием. Мне захотелось блевать, и я еще глубже воткнул пальцы в уши Полетт.

— Нет! Ты толстопузый педераст! — крикнул я, кончая в этом липком рту с неровными краями, который застрял между моих ног. Под давлением иголка вылезла наружу, и боль стала невыносимой.

Поляк сильно ударил меня по лицу в тот момент, когда увидел, что у меня глаза вылезают на лоб. Удар рассек мне губу, но я был готов сказать ему спасибо за то, что он отвлек мои мысли от головки члена.

— Ты назвал меня педерастом? Я убью тебя, — пробормотал он, но я не обращал на него внимания, ожидая нового появления моей Венеры. Полетт ждала, пока поляк не убрался в свой рай, и выплыла из-под стола с растрепавшимися по лицу волосами. Она посмотрела на себя в зеркало пудреницы, новым взглядом оценивая потери. Полетт взяла мой не очень чистый носовой платок, стерла кровь и начала причесываться. Никто у бара не обращал на нас никакого внимания. Игра все еще продолжалась.

— Пей это дерьмо, — велел я ей. Она пила красную жидкость, не останавливаясь и облизывала губы, пока те не засверкали.

— Тебе ведь нравился вкус крови, — сказал я.

— Я бы не отказалась пройтись по тебе лезвием бритвы.

Это было сказано без всякого чувства, будто она знала, что я не обижусь. Мы просто обсуждали вопрос об удовольствии.

— Мне хотелось бы воткнуть язык тебе в задницу, а затем откусить у тебя одно яйцо.

— А мне бы хотелось до боли колотить твои титьки.

Мы продолжали в таком духе, пока не устали от этой игры. После чего дружно расхохотались. Я не думал, что мы оба станем вместе смеяться над чем-то — мои отношения с ней были серьезны, как на панихиде, и столь же непроницаемы, как склеп. Любые шутки отпускались в мой адрес.