Амнезия, или Фанера над Парижем - Купрашевич Владимир - Страница 7

Я в напряжении. Она нисколько не лучше невропатолога. Разве что ее настойчивость не вызывает такого раздражения.

– Из детства, из юности, – подсказывает Мария.

Я погружаюсь в хаос, царящий в моей голове и мне страшно.

– Знаешь, – хриплю я, – Я не могу ничего разобрать, где реальность, где бред.… Все вместе. И услышанное и увиденное… может быть, среди всего этого, есть что-то из моего, но, я уже не раз бред принимал за реальность.

– Или реальность за бред, – подсказывает Мария – Это прояснится со временем, но нужен только ориентир.

– Народный?

Мария смеется.

– Начните с женщин. Они наверняка были в вашем прошлом. И, наверное, немало.

– Ты же говоришь, что я уже с них начал.

– Ну не так же. Если не получается по каким-то подсказкам, нужно более тесное общение с ними. Ну, …

У нее славные пухлые губки и, когда они растягиваются в улыбку, в их очертании появляется что-то манящее. Куда? Я вдруг с горечью вспоминаю свое отражение в зеркале. Разве могут эти губки приоткрыться навстречу такому «красавцу»?! Понятно, что ее интерес ко мне вызван только ее работой…

– Как это? – бормочу я, хотя уже догадываюсь, о чем речь.

– Не прикидывайтесь. Разве вы не испытываете какого либо желания, когда видите хорошенькую женщину? На вашем рисунке, например.

Мария приближается ко мне так близко, что ее бедро едва не касается моего лица. Она инквизитор.

– Да, конечно, смутное…, – бормочу я

– Замечательно, – сияет Мария, будто не замечая моих страданий и отодвигается.

– Что же тут замечательного? – непонятно мне.

– Не все потеряно.

Я ухмыляюсь, но от нытья воздерживаюсь.

Наверное, мою гримасу она понимает как утомление, потому что неожиданно поднимается, хотя тема, как будто бы не исчерпана.

– Отдохните и вспоминайте, вспоминайте, цепляйтесь за каждую мелочь. Память у вас понемногу, но восстанавливается.

– Если память восстанавливается, почему же я не помню своих домогательств к какой-то уборщице?

Мария опасливо оглядывается, потом наклоняется ко мне.

– Да ничего и не было, с этой уборщицей. А то, что не помните, как вас перевели, так потому что ввели большую дозу.

Мария наклоняется еще ниже и, почти касаясь своими божественными губами моего уха, добавляет:

– Я буду давать вам только витаминки, вместо аминазина. Не проболтайтесь.

Я вижу совсем близко ее груди, чувствую их запах,…Похоже, я готов вспомнить что угодно, лишь бы она наклонилась еще чуть-чуть больше. Мои молитвы не услышаны – она выпрямляется и собирается уходить.

– Мария! – невольно вырывается у меня.

Девушка, уже шагнувшая в проход, оборачивается.

– Как ты думаешь, надолго я здесь?

– А куда вам спешить? Отдохните. Только не делайте резких движений. Я постараюсь, чтобы вас не залечили.

Я не могу допустить, чтобы она ушла и цепляюсь за нее как клещ.

– У меня еще вопрос.

– Какой?

Она смотрит на меня таким теплым ожидающим взглядом, что я сбиваюсь с только что созревшей мысли.

– Ты дежуришь и по ночам? – неожиданно для себя спрашиваю я.

– Бывает, – глаза Марии прищуриваются.

– Да нет, ты не поняла, – заметаю следы я. – Я же безобидный…

– Это, в каком смысле? – уже любопытствует она.

– Ты же читала историю.

– И что?

У меня никак не поворачивается язык назвать себя словом, которое кажется мне ругательством.

– Там же написано, что я… этот…

Мария смотрит на меня озадаченно.

– Импотент, что ли?

Я отвожу глаза в сторону и киваю.

– Ничего подобного. Скорее наоборот.

– Мне так сказали. Абсолютная недееспособность.

Мария фыркает.

– Так это чтобы вы не замышляли ничего. В этом их ошибка.

– Так я что… не безнадежный? – спрашиваю, хотя самому еще не понятно о чем я.

– Вам только надо прийти в форму, – темнит Мария и прежде чем уйти лукаво улыбается.

Не понимаю о чем они тут все. То в себя, то в форму…

Мои извилины, в наличие которых я вообще сомневался, утомляют меня ненужными рассуждениями. Может быть это перед тем как выпрямиться окончательно? По крайней мере, аминазин действует, и напрасно я уклоняюсь от лечения. Мне его надо принимать многократно умноженными дозами. После такой химиотерапии ни одному нейрохирургу не удастся обнаружить в полушариях и признаков мыслительной деятельности, и тогда интервенции памяти можно не опасаться. От одной мысли, что я, когда-нибудь, покину эту палату, мне становится дурно.

А здесь мне комфортно. Пугавшие вначале своей непредсказуемостью соседи уже воспринимаются обыкновенными, лишь немного со странностями людьми.

– Да так оно и есть, – смеется Мария, – здесь половина симулянтов. Кто от суда скрывается, кто от службы, кто приходит просто, чтобы не умереть с голода.… Но есть, конечно, и больные. Они безобидные…

– Скажи Мария, только честно, а меня ты не считаешь ненормальным?

Медсестра улыбается.

– Ну, прежде всего норма для всех разная.

– Ну, вот я не знаю, был ли раньше таким…маньяком.

– Не знаю. Если верить тем, кто вас обследовал, то нет, – смеется Мария.

– Ну да, я как бы… застойный.

– Не то слово, – сияет сестра. – Заржавевший.

– Странно. Так что же, после травмы у меня могло что-то сдвинуться? – не верю я собственным выводам.

– Вполне, только не сдвинуться, а наладиться.

– И что же, если у человека что-то не получается достаточно стукнуть его по голове?

– Это у меня телевизор, не показывает, пока по нему не стукнешь.

Только сейчас до меня доходит, что она шутит. По крайней мере, искорки в глазах выдают ее.

–Мария, я же серьезно!

Она вздыхает.

– Все очень сложно. Мы знаем только то, что ничего не знаем.

Мне кажется, что я и это где-то слышал, но смысл меня не устраивает.

– И что, все так безнадежно?

– Ну не совсем, – улыбается Мария. – На некотором уровне что-то удается.

– А как со мной?

– С вами, я думаю, мы справимся, – снова темнит сестра и вдруг добавляет: – Сообща.

Последнее слово она произносит с ослепительной улыбкой.

Мария дежурит через день и, когда ее нет, я не пью никаких лекарств. Таблетки я прячу под подушку. Благо никто не контролирует, куда они подевались. В дни ее дежурства все по-другому. Даже в палате становится светлее. Может быть, от ее идеально белого хрустящего халатика. Вообще-то она симпатичная девчушка…

– Что-то вы мне не нравитесь. Вам надо больше ходить, – замечает она в одно из дежурств. – Во-первых, вызываете подозрение своей инфантильностью. Что вам сказал доктор на обходе?

Я не могу вспомнить и воспроизвожу то, что слышал когда-то.

– Что я здесь чувствую себя как рыба в воде.

– Вот-вот. При таком заключении вам долго придется здесь плавать.

– А я никуда и не тороплюсь.

– Но это же не реально.

Мне кажется в ее голосе какая-то грусть.

– И ты хотела бы, чтобы меня выставили? – уже шантажирую я.

– Я хотела бы, чтобы вы выздоровели. Чтобы вы вернулись в свой мир.

– Что я там забыл? – не сдерживаюсь я.

Мария уже внимательнее всматривается в мое лицо.

– Вы же не преступник, чтобы скрываться. По всем анализам вы вполне здоровы и вас могут выписать в любой день. Вам надо готовиться к этому, больше общаться с людьми, среди которых будете жить. Вон там, видите, у туалета, в углу, компания. Почти все здоровые или выздоравливающие. Там с ними известный поэт, в прошлом гинеколог. Над чем, по-вашему, они ржут?

– Можно догадаться, – бормочу я, хотя понятия не имею.

– Правильно. Более живой темы для мужиков, как о женщинах, не придумать. Позубоскальте с ними – это вам на пользу.

– Вы думаете, я мужчина?– уже лукавлю я.

– Думаю да, – смеется Мария. – По крайней мере, вам надо в это поверить.

Байки, что травит Демидов, из своей врачебной практики иногда остроумны и мне даже удается пару раз хмыкнуть, но некоторые за пределами моего понимания и вызывают уныние. Мария то из одного то из другого угла необъятной палаты поглядывает в нашу сторону и, когда наши взгляды встречаются, ободряюще улыбается. Среди ржущих я, наверное, выделяюсь, потому что Демидов, в перерыве между своими номерами, озадачивает меня вопросом, кто я и надолго ли тут.