Забытые имена (сборник) - Джайлс Гордон - Страница 70

Моей заботой были резервуары, где через смесь продувался воздух, Рикье готовил аурон, а Галуа занимался сбытом. За варницами присматривали несколько местных жителей; мы выбрали их из тех, кто казался поглупее, и я был их бригадиром. Начали мы работу в январе 1929 года, но только к маю наладили процесс и до сентября добыли золота примерно на четыре миллиона франков. Большая часть пошла на уплату долгов, но чистой прибыли оставалось что-то около миллиона. Что делать с деньгами, мы, конечно, решили еще раньше, до того, как все началось. Все мы были в какой-то степени идеалистами. Нужно быть идеалистом, чтобы в наше время заниматься наукой во Франции, где заслуженный профессор получает триста фунтов в год. Нашей ближайшей целью было добыть миллиард франков и вложить их в науку, чтобы хороший научный работник получал столько же, сколько получает хороший инженер или врач, и еще оставалось бы на аппаратуру. Конечно, думали мы в первую очередь о Франции, Бельгии и Италии, где научным работникам платят хуже всего. Но не забывали и о Германии, и некоторые наши планы касались даже Англии и Америки. Теперь-то с этим покончено… Если вам удастся то, что не смогли сделать мы, не забудьте о французской науке!

— Не забуду, — сказал я.

— Мы рассчитывали, что несколько сот миллионов франков сможем получить, не привлекая к себе внимания, но, конечно, понимали, что до бесконечности это продолжаться не может. И на этот случай у Галуа был свой план. Он считал, что в мире добывается слишком мало золота; раз золотой запас растет медленнее, чем остальная продукция, это порождает падение цен и безработицу. Сейчас мы и наблюдаем этот процесс. Если бы мы делали золото слишком быстро — скажем, по 30 миллионов франков в год, — то цены поднялись бы, и весь мир стал бы таким, как Франция или Германия после войны. Идея Галуа заключалась в том, чтобы получать как раз столько золота, сколько нужно для поддержания цен на постоянном уровне.

Так вот, все шло гладко до конца августа прошлого года. И тут я получил из Парижа письмо, написанное на машинке. Обратного адреса на нем не было, но подпись стояла: Международный союз защиты интересов рантье (МСЗИР). В письме было примерно следующее:

«Уважаемый сэр,

поскольку в будущем Ваша деятельность может причинить нам неудобства, мы имеем честь предложить Вам доход в 200000 франков в год, если Вы ее прекратите. Вашим коллегам сделано такое же предложение. В случае прекращения Ваших занятий плата за первый квартал будет через неделю переведена на адрес Вашей матери. В доказательство серьезности наших добрых намерений прилагаем чек на 10000 франков.

Если наше предложение не будет принято в течение недели, мы будем вынуждены предпринять шаги к уничтожению предприятия, партнером в котором Вы являетесь».

Десять тысяч франков произвели на меня впечатление; еще больше поразило, что три дня спустя, когда я хотел перечитать письмо, бумага рассыпалась в порошок. Я химик и могу себе представить, что этого добиться не так-то просто, хотя и возможно. отсюда следовало, что в распоряжении наших врагов не только деньги, но и знания. А то, что они уничтожили эту улику, означало, что их угрозы могли оказаться серьезными.

Мы обсудили сложившуюся ситуацию. Мои товарищи тоже получили подобные письма. К несчастью, они возражали против того, чтобы обратиться в полицию, потому что не хотели раскрывать нашу тайну. Галуа полагал, что этот МСЗИР и есть то, за что он себя выдает: организация финансовой группы, заинтересованной в поддержании курса определенных бумаг, которые понизились бы в цене, если бы мы наводнили мир золотом. Мы же с Рикье считали — и, как выяснилось потом, оказались правы, — что за этим МСЗИРом стоит группа золотодобывающих компаний.

Я так и не знаю, как им удалось раскрыть наш секрет. Золото мы с Галуа отвозили на машине в банк, в Сетт. Может быть, кто-нибудь там заподозрил и выследил нас…

Мы решили не обращать на все это внимания, но позаботились о защите. У каждого появилось по автоматическому пистолету, а Рикье изготовил изрядное количество слезоточивых бомб. Оборонять нашу «фабрику» было легко, к тому же мы установили сигнализацию, а во дворе бегали две очень нервные собаки. Галуа и Рикье были энтузиасты, а я смерти не очень боюсь. Вы видите, как меня покалечило на фронте.

Он поднял свои длинные и довольно грязные волосы, и я увидел, что, кроме зубов, он лишился еще и левого уха.

— Тогда у меня были вставные зубы; недавно я их заложил, чтобы было на что жить. Но с 1916 года меня постоянно мучает боль, так что жизнь не кажется мне такой уж привлекательной — даже если за мной никто не охотится.

К концу сентября у меня на шее вскочил нарыв, и пришлось на два дня лечь в больницу, чтобы его вскрыли. Удар был нанесен, когда я отсутствовал. Рикье нашли убитым у дверей фабрики. Два швейцарских туриста присягнули, что они видели, как Галуа в ссоре застрелил его. Пули подходили к пистолету, который, как присягнул один оружейник из Марселя, Галуа купил у него; пистолет был найден около трупа. Потом появилось еще несколько свидетелей, под присягой давших самые невероятные ложные показания. Все это сделало обвинение очень убедительным. Почти одновременно некий чилийский миллионер по имени Фернандец предъявил Галуа иск на шесть миллионов франков: он утверждал, что деньги были одолжены у него на разработку технологии извлечения золота из морской воды. Он представил множество поддельных документов. Как вы знаете, суд объявил Галуа мошенником и убийцей. Я разыскал его защитника, предложил дать показания, но он думал, что это будет бесполезно, и я затаился.

Но МСЗИР нашел меня. Однажды вечером, когда я возвращался домой, на меня неожиданно напали трое… Я не хотел стрелять, чтобы меня не посадили в тюрьму, — так, наверное, и произошло бы. Мне удалось бросить в них слезоточивую бомбу, и пока они плакали, я убежал. Но с тех пор я скрываюсь. Нашу фабрику в счет долга получил Фернандец, ему, наверное, достались и наши записи, и около килограмма аурона.

Защитник Галуа даже после осуждения продолжал в него верить. Он обнаружил некоторые странные факты: выяснил, что и Фернандец и один из тех швейцарцев связаны с определенной золотодобывающей группой…

На этом разговор наш прервался: в этот момент я заметил летящую в меня гранату. До сего момента я никак не мог решить, правду ли говорит мсье Мартен или просто он очень искусный выдумщик. У меня вначале было подозрение, что он вот-вот попросит взаймы сто франков… И я даже чувствовал, что полученное мною от рассказа удовольствие стоит того, и собирался дать ему сто пятьдесят; ведь красивое вранье — редкий талант, который надо поощрять!

Однако граната убедила меня, что он говорит правду.

Но сначала она отбросила меня на тринадцать лет в прошлое. Тем, кто ее швырнул, не повезло: метание гранат во время войны было моей специальностью. Я — один из тех немногих, кто на протяжении девяти месяцев обучал гранатометчиков, не имея ни одного несчастного случая. Время от времени, чтобы продемонстрировать свое искусство, мы ловили брошенные гранаты и бросали их обратно или, вернее, вбок из окопа. Обычно этим занимался мой одноглазый и почти всегда нетрезвый сержант, но иногда и я. Правда, должен признаться, что мы заранее удлиняли дистанционную трубку. Если у вас хорошее чувство времени, это не опаснее, чем переходить дорогу с оживленным движением, но на зрителей производит большое впечатление. Один идиот сделал по поводу нас даже запрос в парламенте и добился, чтобы нам запретили так развлекаться.

Теперь граната была с длинной деревянной ручкой, по-моему, немецкой модели, дистанционная трубка у нее устанавливается на пять секунд. За дверью кафе я успел заметить двух человек в автомобиле: один сидел за рулем, другой, очевидно, был тот, кто только что бросил гранату. Автомобиль медленно отъезжал. Я прикинул, что взрыв последует через три секунды. Граната летела прямо мне в чашку; я схватил ее за ручку и кинулся, к двери. Человек, стоявший в автомобиле, ждал, что я выбегу, и выстрелил. Но он не ожидал, что я брошу гранату обратно, и поэтому промахнулся. Добежав до двери, я аккуратно забросил гранату в автомобиль, который уже набирал скорость, и бросился ничком на землю, как обычно делал, когда попадал под пулеметный обстрел.