Две жизни комэска Семенова - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 12

— Ты что здесь богуешь? — зловеще процедил Клюквин. — Я думал — за тобой сила, а ты голый! Или на две тачанки понадеялся? Да тебя мои ребята в капусту порубят!

— Испугал! — усмехнулся Семенов. — В Кривой балке весь мой эскадрон дожидается! Как выстрелы услышат… Иди, мразь!

Ухватив притихшего Клюквина левой рукой за сорочку, а правой сунув маузер под челюсть, Семенов потащил его на крыльцо. По дороге шепнул:

— Ошибешься — с удовольствием вышибу тебе мозги! А мы уйдём по-любому!

Вокруг штаба уже собрался клюквинский эскадрон. Но с первого же взгляда командир «Беспощадного» понял: уйти им не помешают — настроение у бойцов не то. Клюквинцы выглядели растерянными и не знали, как себя вести. Все уже осведомлены о причинах резких действий «Беспощадного» и понимали, что правда не на их стороне. А если ещё дойдёт до пальбы по своим, то дело кончится расформированием эскадрона и расстрелами… Ко всему прочему, наставленные на них «Максимы» тачанок, и ручные пулемёты «ангелят» охлаждали боевой дух и не располагали к необдуманным действиям, а печальное положение командира ставило в оценке ситуации завершающую точку.

— Все в порядке! — крикнул Клюквин с крыльца. — Наши гости уже уходят. Я их провожу и вернусь. Никто не скачет следом!

На всякий случай, комэска-три запихнули в тачанку и на ходу выбросили в степи уже далеко за околицей, когда стало ясно, что их никто не преследует. Клюквин долго смотрел вслед, а потом сплюнул и, скособочившись, пошёл обратно.

Когда приближались к Сосновке, Иван Семенов придержал коня и подождал Сидора:

— Спасибо, братуха, ты мне жизнь спас!

— Третьего дня ты мне, теперь я тебе, — ответил Сидор. Повязка на его плече пропиталась кровью. — Квиты будем!

— Какие счеты между братьями! — скупо улыбнулся Иван.

Когда прибыли в расположение, то оказалось, что «Беспощадный» находится в полной боевой готовности, и комиссар Буцанов уже собрался вести его на логово Клюквина. Семенов скомандовал отбой и никак этот факт не прокомментировал, но про себя действия комиссара оценил и одобрил.

Глава 2

На гражданской войне только пушки в цене…

По небу плывут белые облачка, свежий ветер — как привет из мирной жизни, густо пронизан запахом вызревающих злаков. Продовольственный обоз, прибывший позавчера, был на редкость наварист: не только мука и лук, как обычно, но ещё и перловка, и квашеная капуста, и свёкла, и даже немного тушенки. В такую погоду да при таких обстоятельствах, пришедшее из штаба полка сообщение о том, что в связи с выравниванием линии фронта эскадрон будет отдыхать несколько дней, а то и неделю, откликнулось в красноармейцах давно забытым спокойствием и умиротворением. Выпадали и раньше «Беспощадному» такие дни — считай, краткосрочный отпуск, только редко. И каждый раз после этого случалась настоящая мясорубка, перемалывающая четверть, а то и половину эскадрона. Но о плохом в такие моменты не думается, особенно когда сошлось одно к одному: погода, постой в дружественно настроенном селе, продвижение по всему Южному фронту, предвещающее победу Мировой революции.

— Чем займем людей, Иван? — спросил Буцанов. — Соревнования были, учения постоянно идут, надо бы им праздник устроить…

— Самое время назначить банный день, — ответил Семенов. — Пусть ребята расслабятся и отдохнут — кто знает, сколько кому еще жизни отмерено…

Комиссар это решение одобрил. Впрочем, они жили душа в душу, и разногласий между командирской и партийной властью практически не было. Такое взаимопонимание случалось редко — чаще командир и комиссар грызлись, как кошка с собакой, писали друг на друга рапорта и ставили палки в колеса. И все ради того, чтобы доказать — кто главней…

— Мы тут с комиссаром посовещались и решили вечером устроить праздник по случаю наших побед над белой гидрой по всему фронту, — объявил комэск на утреннем построении.

— А также в честь храбрости, верности делу революции, соблюдения строгой воинской дисциплины и высокой сознательности бойцов «Беспощадного», — торжественно добавил Буцанов. — А сейчас — банный день!

— Ура-а-а-а! — раскатисто прокричал строй.

— А праздник с самогонкой? — звонко выкрикнул кто-то. Семенову показалось, что это Васька Сергеев — известный бузотер из третьего взвода.

Вопрос был справедливый: какой же праздник «насухую»?

Комэск и комиссар переглянулись. Буцанов кивнул: дескать, не возражаю.

— Раз комиссар согласен, то и я не против, — сказал Семенов.

По рядам пронёсся одобрительный гул.

— Но чтоб себя блюли и меру знали! — добавил он строго. — Под ответственность взводных командиров!

— За малейший проступок вводится сухой закон, — подытожил Буцанов.

— Правильно, комиссар, — кивнул Семенов. — Так что, гулять — гуляйте, а за порядком присматривайте!

— Товарищ командир! — раздалось из строя. — Разрешите обратиться?

— Разрешаю.

Строй расступился, вышел невысокий скуластый боец в стареньком, но чистом и отутюженном кителе.

— Мы тут с мужиками покумекали, — сказал боец. — Сейчас дичи в лесу много. Дозвольте… то есть, разрешите охоту снарядить.

Семенов улыбнулся.

— Сам с утра подумывал… да потом патронов жалко стало… Ну, так и быть, — махнул он рукой совсем уж по-свойски, будто с приятелями договаривался. Бойцам это нравится.

— Только не из винтовок шмаляйте, а то людей постреляете. Ружья возьмите, выберите самых метких: от взвода по два человека, не больше. И рыбалку заодно организуйте. Ушицы поедим.

Бань в Сосновке — чуть не в каждом дворе. Выбрали получше да почище, на каждый взвод, отрядили бойцов на заготовку дров и веников. Через пару часов над трубами курился дым, бойцы по очереди заходили в маленькие избушки, откуда выскакивали красные, распаренные, исхлестанные вениками, с криками обливались холодной водой из колодца и, одевшись, садились в тенек, расслабленно курили, травили байки и громко хохотали.

Охотники разошлись по окрестным перелескам бить фазанов и зайцев, рыбаки рассыпались по берегу удить рыбу. Трое самых заядлых, пользуясь всеобщим благостным настроем, отпросились на озеро в полутора верстах к северу, под самой линией фронта: местные раззадорили их байками про водящихся в озере гигантских сомов. Те, кто с купеческой жилкой, предались радостям свободного обмена: меняли у сосновцев гуталин на сало, муку на соль и чай, по курсу два к одному — сэкономленную перловку на выманенную из крестьянских запасов гречку.

Иван позвал к себе Сидора — посидеть, побалакать за жизнь. Поддавшись общей благодушной атмосфере отдыха, братья устроились возле штаба, под развесистой шелковицей, за столом с горячим самоваром и кусочками колотого сахара в расписной плошке. Душевно почаевничали и уже собирались идти париться, когда быстрым шагом во двор вошел Буцанов — в расстёгнутом кителе, хмурый и злой.

— Что случилось? — Семенов сразу догадался: комиссар пришёл с плохой вестью. — Докладывай!

Комиссар присел на колченогую табуретку, оглянулся — не слышит ли кто, повернулся к столу.

— Только что сообщили: в бане увидели у Федунова на шее золотую цепочку с крестиком, — сказал Буцанов. — Он ее сразу снял, но Петрищев заметил и сигнализировал. И знаешь, у него ведь всегда физиономия кислая, а тут прямо просиял весь!

— Так-так-так, — Семенов вздохнул, потёр ладонью лицо. — Не о Петрищеве речь… Это какой Федунов? Такой невзрачный, вроде как пришибленный? Молчит всегда?

— Ну да. Ты ещё ему сапоги с френчем отдал. Себе не взял, а этому…

— Точно… я и забыл… Так откуда у него золото, комиссар? Он же крестьянин, из бедноты, золото не то, что в руках не держал — даже не видел!

— Вот то-то и оно, — Буцанов посмотрел исподлобья на комэска. — Боюсь, дело тут нечистое…

Семенов отодвинул от себя недопитую кружку.

— Лукин!

Ординарец, поправляя на ходу ремень, подбежал к столу.

— Иди к Коломийцу, скажи, чтобы задержал Федунова из второго взвода.