Две жизни комэска Семенова - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 1

Данил Корецкий

Две жизни комэска Семенова

Часть первая

Первая жизнь комэска Семенова

Глава 1

Эскадрон «Беспощадный»

Июнь 1919 года

День был хороший: тепло, но не жарко, желтое солнце холодновато просвечивало сквозь облака, как золотая десятка — символ свергнутого царского режима. Дул легкий, наполненный духом разнотравья, степной ветерок, всполошенные выстрелами вороны поднялись из недалекой лесополосы и с тревожными криками, отчаянно хлопая крыльями, кружили в небе. Осторожная птица, недаром, по слухам, триста лет живет! А все потому, что подальше от людей держится, особенно если у них в руках ружье или даже палка… В последнее время развелось этих черных падальщиков немерено — наверное потому, что корма стало в избытке. Вот и сейчас, предвкушая поживу, не улетают прочь, кружат над полем, рассматривая глазами-бусинками то, что происходит внизу. А там идет лютый и жестокий бой — красный эскадрон «Беспощадный» схватился с конниками генерала Шкуро.

Сшибаются шашки, летят искры, пахнет лошадиным потом, порохом, кровью, страхом, смертью. Командир эскадрона Семенов, как всегда, мчался впереди и, срывая горло, орал «Ура-а-а-а!» Не потому, что хотел, или так положено — оно само рвалось из глубины организма, из самого нутра, то ли для того, чтобы испугать противника, то ли — чтобы почувствовать свою силу и утихомирить поднимающийся в душе страх. Сзади и впереди трещали выстрелы, над головой, справа и слева свистели пули своих и врагов, он инстинктивно втягивал голову в плечи, понимая, что это не поможет и можно надеяться только на судьбу.

Когда две конные лавы сблизились, он навел прыгающую мушку на скачущего навстречу краснолицего штаб-ротмистра, пальнул наудачу — раз, другой, третий… Удача оказалась на его стороне: несмотря на рваный ритм скачки двух коней, она соединила прямой линией ствол маузера с грудью штаб-ротмистра — после третьего выстрела тот послушно опрокинулся на спину, слетел с седла, зацепившись ногой за стремя, и понесся дальше, спиной вспахивая, словно плуг, мягкую, уставшую от крови и истосковавшуюся по семенам землю. Семенов перевел огонь на ординарца, прикрывающего командира с наиболее уязвимой левой стороны, куда трудно доставать шашкой. Рядового удалось свалить четвертым выстрелом, тот упал правильно, если считать правильным то, что он ни за что не зацепился, был перемолот подкованными копытами и, расплющенный, остался позади, нарушив строй и вызвав сумятицу среди соратников, лошади которых ржали, поднимались на дыбы, шарахались в стороны и падали, что давало преимущество налетающему противнику.

Семенов сунул маузер в деревянную кобуру с табличкой «Товарищу Семенову за храбрость и беспощадность к контрреволюции от Реввоенсовета»: стрелять во время рубки не приходится — круговерть рукопашной перемешивает всех так, что можно перебить своих. Поэтому надежда только на верный клинок. Комэск привстал на стременах и крикнул во весь голос:

— Ша-а-а-ашки во-о-он! — с лязгом выдергивая свою из ножен.

И началось! Конный бой это не фехтование с кружевными узорами, вышиваемыми изящными клинками шпаг или тонкими иглами рапир, с обманными финтами, обводами и ложными выпадами; и даже не пешая сабельная дуэль с каскадом крестообразных ударов, которыми обмениваются поднаторевшие в таких делах польские паны — их сабли приспособлены для этого дела, так как имеют перекрестье. У казачьих шашек — что донских, что кубанских, что терских, — гарды нет. Это дает возможность свободно крутить их вокруг кисти и перебрасывать из руки в руку, но делает фехтование невозможным: скользнет клинок по клинку — и посыпались пальцы…

Нет, кавалерийский бой — не каскад отточенных хитрых приемов, перенятых от итальянских бретеров и французских дуэлянтов, это грубая, прямолинейная и стремительная рубка! Налетел, рубанул, понесся дальше, налетел, рубанул, увернулся от бокового удара, противник вылетел навстречу и рубанул тебя… Успел закрыться — со звоном сшиблись клинки, поскакал дальше, рубанул следующего; не успел — упал с разрубленной головой или отсеченной рукой… Кто-то налетел сзади, если некому прикрыть — на этом твой бой закончился, если товарищ подмогнул — продолжаешь жить и отнимать жизни у врагов…

Комэск мчится вперед, за ним ординарец и трое бойцов из личной охраны прикрывают спину. Кругом крики, ржанье, лязг стали, редкие выстрелы. Боевой клин разрезает ряды противника. Навстречу, с перекошенным яростью и страхом лицом, несется молодой корнет, он наметил целью Семенова, и уже занося зловеще отблескивающий клинок, приподнимается на стременах, а комэск не успевает поднять свой! Только и осталось, что вытянуть руку вперед — корнет сам налетел на острие и был проткнут насквозь. Семенов с трудом успел выдернуть шашку: еще миг и он бы остался безоружным. Некстати вспомнилось, что при колющих ударах восемь человек из десяти погибают, а при рубленых — восемь из десяти выздоравливают…

Семенов несется сквозь вражеские ряды, картина боя, как калейдоскоп: деталей не рассмотреть, только общие планы. Он отрубил руку одному беляку, разрубил плечо другому. Сам словно заговоренный: как всегда пули и клинки не причиняют ему вреда. Размахивая окровавленной шашкой, он мечется по полю боя и оказывается там, где намечается перевес белых: его появление укрепляет дух своих и внушает страх врагам.

Постепенно наметился перевес красных, но они не ослабляли натиска и враг дрогнул, побежал. Комэск догнал и зарубил еще одного, осмотрелся, оценивая обстановку. На плечах отступающего противника эскадрон ворвался в село.

За сельским овином семеновские конники, не пригибаясь и не торопясь, с некоторым бахвальством добивали убегающих белых, и Семенов сходу, спружинив на стременах, кинул коня вправо — туда, где был сейчас нужнее. Взметнулись из-под копыт комья утрамбованной земли, Чалый легко, в охотку, перемахнул через плетень и пошёл чеканным галопом в сторону крепенького бревенчатого дома, из окон которого отчаянно отстреливались наиболее упорные беляки. Услышал по поредевшему перестуку за спиной: не все за ним последовали, не все метнулись под белогвардейские винтовки. Часть конников задержалась у овина — там, где безопасно. Когда удалось разминуться со смертью, хочется передохнуть, отдышаться… Это понятно, но бой ведь еще не окончен!

«Надо будет, — подумал, — вычислить хитрожопых. Отругать перед строем, а то и наказать в воспитательных целях… Я же никогда не перевожу дух…»

Это верно. Останься он даже один, комэск Семенов и не подумал бы придержать, пустить Чалого в обход стреляющего дома. Он знал — кожей чувствовал и нутром: пока не покидает его боевой кураж, пока ныряет в самое пекло — смерти он не по зубам. Удача с ним и служит беспрекословно, как мать его когда-то служила старому барину.

Он пригнулся к холке Чалого, вдыхая окатившую его волну тёплого конского пота — пьянящий запах, навсегда отныне связанный с горячкой боя. Несколько пуль просвистело совсем близко, за спиной рухнул и захрипел подстреленный конь, послышались крики придавленного красноармейца. Забор перед домом сгорел задолго до боя, торчали чёрные головешки вместо столбов: гражданская накатывала на Сосновку не в первый раз.

Семенов подлетел к дальнему углу. Его заметили — худощавый рядовой, по пояс высунувшись из окна, навел винтовку… Осадив Чалого, комэск спрыгнул, скользнул за пузатую дубовую бочку, чтобы опередить выстрел… Он чувствовал, что не успевает, но беляк вдруг надсадно крякнул и, уронив винтовку, повис на подоконнике. Будто соревнуясь с командиром в бесшабашности, застреливший белогвардейца всадник влетел прямиком на крыльцо и, оглушительно гикнув, выпрыгнул из седла. Молодой конь неловко топтался передними копытами по мешкам с землей — бруствером брошенной огневой позиции.

«Никитченко», — узнал спешившегося бойца Семенов. — «Мирон, кажется. Хороший боец. Растёт на глазах…»