Твари Господни (СИ) - Мах Макс - Страница 51

"И, слава богу", – неожиданно для самого себя решил Кайданов. Не нужно им это было, вот в чем дело. И не любовь это была, что бы он тогда себе ни вообразил, а влюбленность. Просто Лиса была рядом. А если тебе двадцать восемь и рядом с тобой молодая девушка приятной наружности, то, вероятно, вы вместе. А вместе, в их тогдашнем понимании, могло означать или дружбу, или любовь. Вот он и повелся на привычную модель социального поведения. Какая же это любовь, если тогда, на улице, когда в их жизнь вошел Некто Никто, он об Алисе даже не подумал? Нет, не так. Подумал, разумеется, но все-таки совсем не так, как, например, думал сейчас о Рэйчел. Значит, не любил. Любил бы, все могло повернуться иначе. Однако не случилось.

Случилось другое, но вот какое дело. То, что он Лису по-настоящему не любил, Кайданов понял уже через несколько месяцев разлуки, и произошло это именно тогда, когда он осознал наконец, какое она на самом деле чудо, и каким же он был мудаком, что этого не заметил раньше. Но было поздно. Дороги их разошлись, да и "постижение" Кайданова было не сердечным, то есть относящимся к области чувств, а насквозь рассудочным. И он эту разницу почувствовал, хотя до конца, по-видимому, тогда не понял. Но вот теперь все разом к нему и пришло, и любовь – "Значит, все-таки любовь?" – и понимание. Получалось, что, если бы не Рэйчел, так бы дураком и жил. Но однажды в его жизни появилась Викки, и…

"Нет, – решил Кайданов. – Не так просто".

Ничего с ее появлением не изменилось. Викки была всего лишь очередной его женщиной. Не больше, но и не меньше. Подруга, и не более того. И правда, которая так неожиданно открылась перед Кайдановым на его собственной свадьбе, была, что называется, не из приятных. Ни одна из тех женщин, с которыми свела его жизнь за эти четверть века, в сердце Кайданова не задержалась и не оставила там никакого следа. Не то, чтобы он их просто забыл. Вовсе нет. Он всех их помнил, такая уж у него была замечательная память. Просто воспоминания эти были какими-то никакими. Нейтральными, что ли? Когда в памяти, как в архиве, сохраняются только факты, но не чувства. И даже Ольгу, с которой они были вместе почти целый год и смерть которой, он искренне оплакивал, Кайданов, оказывается, не любил тоже. Тогда что же произошло теперь? Ведь у него не было ровным счетом никакой причины любить Рэйчел, да и у нее – если быть справедливым – причины любить его не было тоже.

– А ты, Чел? – спросил Монгол, но Кайданов молчал. Он все еще находился под впечатлением чуда, случившегося между ним и Рэйчел, и тех простых истин, которые ему так неожиданно и с таким огромным опозданием открылись в тот миг, когда встретились их глаза. И если и этого мало, то было ведь и еще одно открытие. Встретив ее взгляд, услышав ее слова, вдохнув жаркий воздух Чистилища, несущий ее запах, Кайданов вдруг осознал, что значимыми могут быть не только слова, но и интонации. Что послание, содержащееся в движении ее ресниц, блеске глаз или рисунке губ много важнее для него, чем смыслы слов, произнесенных в ответ на вопрос Монгола.

– Чел, – мягко позвала его Рэйчел. – Чел с тобой все в порядке?

Сейчас в ее глазах появилась тревога. Тревога за него, а не обычный бабий страх, что жених сбежит из-под венца.

"Откуда же ты знаешь, что я не сбегу?"

Но она знала, разумеется. Вот в чем дело. А тревога… Рэйчел, единственная из присутствующих на свадьбе, знала, какой он на самом деле. На той стороне.

"Та сторона… ", – он смотрел на нее, как зачарованный, и не мог отвести взгляд.

– Извини, – сказал он вслух и успокаивающе улыбнулся. Однако открытие, сделанное мгновение назад, было такого рода, что переварить его так сразу, оказалось совсем непросто. И скрыть свое состояние от чужих глаз тоже было трудно, потому что, хоть там, хоть здесь, человек остается человеком, а быть вечным – днем и ночью – игроком в покер не каждому дано. А случилось с Кайдановым нечто совершенно невероятное. Что называется, открылись глаза, и он осознал, что, глядя на Рэйчел, видит не смешливую рыжую девчонку, на которую раньше в Городе даже внимания не обращал, а настоящую Рэйчел, которая спала сейчас в его объятьях на той стороне. И это не было иллюзией, порожденной любовью и памятью, а являлось истинной правдой. Личина исчезала, словно и не было, и видел он сейчас настоящую женщину, а не ее маску.

– Да, – он повернулся к Монголу. – Да, я готов, – Кайданов почувствовал, что, хотя с формальной стороны, он все сделал правильно, но на самом деле смотреть он сейчас должен не на Монгола, а на Рэйчел. – Хочу! – поправился он и все-таки повернул голову к невесте и не просто увидел, а всем телом ощутил, как вспыхнула она под его взглядом. – Желаю! – он поднял глаза к "слепому", без солнца или луны небу. – Взять в жены женщину, именующую себя здесь и сейчас Рэйчел, – привычки подпольщика это не вторая натура, как принято говорить, а первая, и, если Рэйчел взбрело в голову, назваться настоящим именем, то его, Кайданова, долгом, как мужа и командира, было обезопасить свою жену и своего бойца, запудрив всем присутствующим, кто бы они ни были, мозги.

… взять в жены женщину, именующую себя здесь и сейчас Рэйчел, – сказал он, снова опуская взгляд и глядя теперь прямо ей в глаза. – И жить с ней в мире и любви, – "Боже мой, да где же мне взять для тебя, милая, этот мир, если кругом война?!" – До тех пор, пока смерть не разлучит нас! – и, не дожидаясь формального приглашения, которое должен был, по идее, сделать Монгол, Кайданов шагнул вплотную к Рэйчел, обнял ее, чувствуя, что обнимает не личину, а живую женщину, и поцеловал так, как никогда в жизни еще не целовал. Но и то сказать, ее ответный порыв был так же нов и полон чувств, как и его собственный.

"Господи! – это была последняя здравая мысль, мелькнувшая в голове, прежде чем кровь, смешанная с любовью, нежностью и совершенно незнакомым Кайданову пряным вином счастья, ударила в виски и напрочь стерла из сознания все посторонние мысли. – Господи, возьми меня, но сохрани ее! Это все, о чем я тебя прошу!"

6

Она очнулась в холодной пустоте, и испуг ее стал естественной реакцией на неопределенность положения и отсутствие света, звуков и вообще каких-либо внешних раздражителей. Однако именно полное отсутствие ощущений – она не чувствовала даже собственного тела – осознанное в следующее после пробуждения мгновение, Лису, собственно, и спасло. У нее ведь имелся кое-какой – за двадцать-то пять лет! – специфический опыт волшебницы, и ощущение "без ощущений" было ей давно и хорошо знакомо. Это ее несколько успокоило, не позволив удариться в панику. Впрочем, спустя еще несколько мгновений Лиса обнаружила, что не все так просто, как хотелось бы. Во-первых, кое-что она все-таки чувствовала, и это было неправильно, потому что холодно под Звездным небом не было никогда. А во-вторых, здесь не было звезд. "Черные небеса" имелись, а звезд не было. И все-таки откуда-то Лиса твердо знала, где она находится, хотя, вроде бы, отсутствие звезд и холод такой уверенности противоречили. Удивление позволило окончательно освободиться от бремени страха и вспомнить себя, что оказалось совсем не просто, но в конце концов удалось сделать и это. Оставалось лишь разобраться в том, что здесь не так и почему.

Своего тела она совершенно не ощущала, и это было нормально. Так обычно и бывает, хотя с полдороги никто не возвращается. Обычно нет, но почему бы не попробовать? Лиса еще не вспомнила, что там и как, но уже знала, что со "Звездным небом" что-то случилось. Вполне основательный повод, чтобы вернуться, не так ли?

Она настроилась на "возвращение" и чуть напряглась, останавливая "движение вверх", которое, в принципе, уже прекратилось и само, и "упала вниз", как было принято говорить в Городе. Упала и тут же получила разом все "тридцать три удовольствия". Едва Лиса оказалась в собственном теле, как кожа вспыхнула огнем, так будто вся ее поверхность представляла собой один большой ожог. И одновременно нестерпимо зачесались все проклятые внутренности, весь тот ливер, о существовании которого человек обычно даже не помнит. Особенно мучительным был зуд в легких и пищеварительном тракте, который Лиса – по этому гребаному зуду – могла проследить сейчас на всю его долбаную длину. Но хуже всего было то, что возникшая из небытия голова сразу же стала тяжелой и наполнилась сводящим с ума визгом, буквально лишившим ее способности думать.