Я рядом (СИ) - Бриз Фреш - Страница 5

Темно ещё, только снег искрится, за платок ей забивается, — глаза не открыть, но идёт, пригнувшись. Ей за счастье работа эта. Хоть ходить туда зимой тяжело очень. Зато у них теперь мешки полные крупы дома стоят и пшеницы.

Надя первая встала, как старшей и положено. Молока в кружки налила, картошку, матерью согретую, из печи на стол поставила, и потом только Сашку будить.

— Вставай, лежебока! — да какая ж она лежебока, как и все работает, просто ночь ещё практически, спать хочется.

Поели сёстры и в школу собираться. Сегодня трудно будет идти, но надо. Каждый день почти ходят они теперь, и в снег, и в грязь, и в Солнце. Разве что в ливни пропускают. Потому что нет зонта у них. Два часадорога ранняя заняла. Но добрели. Замёрзли, бедняжки, но будут учиться.

Когда уже день школьный к концу подходил, Ваня в окно всё смотрел и думал, как же подруга его, Сашка, домой добираться будет. С одноклассниками, которые тоже из Жоведя, не пойдёт она, никогда с ними не ходит. И сестра её сегодня дольше задержится. Как назло мать ему сегодня строго-настрого наказала домой сразу после школы идти, не вести сегодня Сашу до Жоведя. Но мать тоже в колхозе занята, она там по бумагам работает. А значит, и не узнает мать, что ослушался сын её. Доведёт он Сашку, не бросит. Иначе, какой же он друг?

Ванька даже и не подумал при этом, как потом один обратно идти будет.

Часто дети в сугробы падали, ни на полчаса в этот день не переставал снег идти. Замёрзли оба, скорей бы до дома добраться. Но не пожалел мальчишка ни разу, что с подругой пошёл. Вот и дом их, а там печь. Быстро дети растопили её и наверх, на спальное место, чтобы согреться поскорее. Но они-то, как дети: совсем немножко дров кинули, так только разгорится чуть, а потом снова лишь тлеть будет в печи. Ну, ничего, всё ж теплее. Одеялом укрылись, дрожат и ждут, когда же печка сама согреется и их согреет. Даже и есть не хочется — только тепла. А когда понемногу пошло оно, не заметили сами, как заснули.

Зимой не так много работы, по скотине только. Потому Паша уже собираться стала. Наверное, думает, девочки вместе сегодня придут. Подождёт в школе Сашенька, когда у старшей сестры занятия закончатся, не пойдёт сама, побоится метели такой. Потому успеет Паша натопить в доме да оладий наколотить, напечь.

Уже почти на выходе из Боровичей Степан, тот, что врачом здесь, догнал её.

— Параскевия! На сани ко мне садись! Довезу, так и быть!

— А, неужто, вам, доктор, в село наше нужно?

— Нет, не нужно. Тебя просто жаль. На санях быстрее будет. Ты сама-то через лес бы шла...

— Конечно, путь короче и не так в лесу наметено.

— ...а недавно дорогу убрали парни наши. Так что быстрее и легче теперь длинной дорогой добираться.

Не стала Параскевия упираться, полезла на сани. Стеганул коня Степан и поскользили по снегу. Знал он заранее, когда домой идти этой женщине. Давно он смотрит на неё. Поначалу стыдно было, но только что-то в ней душу его затронуло, и не отпускает. Уже немного за тридцать ей, рано волосы седеть начали, но коса всё равно ещё тёмная, толстая. Больше всего ему глаза её нравились, светлые с зеленью. Добрые глаза, хоть и уставшие. Никогда кроме жены своей на женщин других Степан не засматривался, но сколько не корил себя, а всё Параскевия не идёт из мыслей.

Быстро они доехали. Степан на чай попросился, отогреться немного.

— Заходи, конечно. Ты мне помог, как же тебя не согреть-то!

Обтрусили снег с себя возле сеней и в комнату. Женщина первым делом к печи кинулась. Дровинок тех несколько, что дети подкинули, уже погасли почти, только тлели остатки и почти совсем остывшая комната была. Не сильно детвора с печкой управляться умеет, но себя хоть немного согрели и ладно. «Неужели с утра ещё тлеет?» — подумала Паша. Не заметила ни она, ни Степан в сенях за вёдрами обувь детскую, а пальтишки детвора с собой на печь уволокла. Тихо спят детки, не слышно их.

Кружку с чаем Степан из рук Пашиных принимает и задержал в своих руках ладошки её.

— Вот скажи мне, Паша, если б женат я не был, посмотрела бы ты в мою сторону?

— Бог с тобой, Степан Ильич! Что ты спрашиваешь-то у меня вопросы такие! Постыдился бы!

— Постыдился уже, не переживай. Не могу больше. — громкий голос у Стёпы, грудной. По всей комнате расходится. От родного этого голоса Ваня глаза открыл. Не успел подать знак папке, что и он тут, прислушался — не о том чём-то папенька говорит, о чём можно бы. — Запала ты мне, Параскевия. Во снах даже глаза твои вижу. Стыдно мне говорить такое, но не люба мне после того, как тебя тут встретил, жена моя: так и хочется сбежать из дому в избу твою и тут остаться... Если примешь, конечно.

— Не приму, Степан! И не думай даже!

— Отчего не примешь-то? Скажи мне, что не так? Я тебе не мил или разговоров боишься?

— Наталью твою обидеть не хочу! Не заслужила она такого!

— Да забудь ты про Наталью! — Степан ближе к Паше подошёл, за плечи её к себе притянул, в глаза заглядывает. — Не она первая, не она последняя, от кого муж уходит.

— А про сына подумал, прежде чем городить такое?

— Ванька мне сыном навек останется. Не о том речь сейчас. Паша, голубушка, Пашенька... — нет сил больше сдерживаться у Степана — к губам её прильнул он, силой удержать пытается. Только Параскевия не хочет того, нет, не видит она Степана мужем своим. Только Николаю навек верна останется!

Закричала Параскевия, оттолкнула мужчину от себя:

— Совсем ты совесть потерял, Степан! Уходи отсюда!

— Подожди, красавица, не гони. Прости, что я с силой к тебе, да только я справиться с собою не могу. С каждым днём всё труднее и труднее мне видеть тебя и вид делать, будто всё равно мне. Хочу из губ твоих напиться, отцом дочерям твоим стать готов, не гони только...

Не успел договорить Степан, с печи спрыгнул сын его и бегом из дома. Валенки натянуть — секунда, и по сугробам, по сугробам... За мать обидно и за себя! Слёзы на ветру замерзают, глаза болят вперёд смотреть. Слышно — зовёт его кто-то за спиной. Не обернётся он, не простит! Догнал Степан мальчишку, а тот вырывается. Отец его за шкирку и в сани, стеганул коня опять, и поехали. Молча поехали. Чует сердце Степаново — бесполезно сейчас к сыну за прощением, потому он возле дома только сказал:

— Не расстраивай мать, слышишь? Не уйду я от вас, не примет она меня... Так что матери и не нужно сердце рвать.

С теми словами Степан спешился и сына в дом поволок. Наталья поняла, конечно, откуда отец мальчишку непослушного приволок, — ясно из Жоведя. Не послушался мать, пошёл провожать Сашку свою! От же ж голова отчаянная! Хорошо отец домой довёз, а как бы сам путь этот проделал бы? В темноте, ведь уже день уходит, небо чернеть начинает. Но ругать не стала, заметила, что не такой какой-то Ванька, как обычно. Не весёлый. Сразу он в свою комнату и даже есть, сказал, не будет. Степан пробурчал, что не знает, что с ним. Может, говорит, с Сашкой повздорили...

***

Тяжело ему смотреть на Сашеньку, когда грустит она. Который день уже грустит. Ни с того ни с сего перестал друг её лучший, Иван, разговаривать с ней. Теперь делает вид, что и не замечает её. И не говорит ей, отчего он так.

Ваня вину за слова отца и его желания на всех на них перекинул тоже. Теперь он и Пашу ненавидит, и дочек её презирает. Это он так чувствами своими за мать мстит. Ангел присел на лавку к девочке ближе и тоже в окно засмотрелся. Только Саша на грязь, что из-под снега проглядывает, а он — на небо. И мысли свои у каждого. Нет, не будет он ничего делать, чтоб Ванино сердце смягчить. Не годится это, в детские распри Ангелам встревать! Значит, такой вот друг оказался... Может, оно и к лучшему. Может, потом, в серьёзном чём-то и не обидит её, раз другом уже не будет... Захотят, одумаются — сами общий язык найдут. А он не может каждому на ушко нашёптывать, чтоб к Александре помягче были.

Глава 6

1955 г.