Сексуальный плен (ЛП) - Уайлдер Джасинда - Страница 7

― Нонна, ты...

― Лука, нет. Она права, ― перебила его я. ― Ты знаешь, что она права.

Лука кивнул.

― Я знаю, знаю, но мы просто... ты...

― Все будет хорошо, Лука. ― Я положила руку ему на предплечье. ― Я не убегу, обещаю.

― И ты пока никуда не уходишь, ― сказала мама Луки Доменика, выходя из кухни.

― Время ужина. Все остальные скоро приедут, я думаю. Они все хотят с тобой познакомиться.

Она обняла меня, как будто я была ее дочерью. Этот простой жест заставил мои глаза гореть, а мое горло ― сжиматься. Моя собственная мать перестала обнимать меня, когда я стала подростком. Когда мы виделись, будучи уже взрослыми, объятия выглядели как неуклюжее постукивание по спине на расстоянии в несколько шагов между нами. Но объятия Доменики были совершенно другими. Они были теплыми, успокаивающими, знакомыми, будто она постоянно обнимала меня. Было бы слишком пафосно и не совсем верно говорить, что все мои опасения и страхи растворились, когда она обняла меня, но я чувствовала себя намного лучше.

Лука взял меня за руку и повел в кухню, которая теперь по ощущениям была для меня более родной, чем когда-либо моя собственная. Я села за большой старинный отполированный деревянный массив, который представлял собой кухонный стол, и завела разговор с Нонной, Доменикой и Лукой, пока кофе процеживался на плите. Я услышала голоса с улицы, это были Элизабетта и Лючия, сестры Луки, со своими мужьями ― Филлипо и Клаудио. Позади них шли Жулиана и Марта, его невестки, со своими мужьями ― братьями Луки ― Лоренцо и Никколо. В разговоры взрослых вклинивался детский лепет и смех, у четырех пар было одиннадцать детей.

Я испытала панику, услышав все эти голоса, думая о всех этих людях и о том, что нужно помнить их имена. В этой семье, даже не учитывая тетей и дядей со стороны Доменики и Данте, было больше людей, чем я знала, когда жила в Штатах. Я знала людей, конечно, поэтому это заявление не было до конца правдой. Точнее будет сказать, наверное, что я была знакома с большей частью жителей городка, я знала большинство из них в лицо и по имени. Но родственники Луки были теми людьми, с которыми я проводила время. Я знала о них больше, чем имена и лица. Я делила с ними хлеб и пила вино, укачивала детей и мыла посуду. Если наши отношения с Лукой зайдут дальше, они станут моей... семьей.

Ужас горел внутри меня, подогревая мой инстинкт самосохранения: бежать, бежать, бежать.

Руки Луки опустились мне на плечи, нежно массажируя их. Его бакенбарды задели мое ухо, и мягким хриплым голосом он произнес:

― Расслабься, любовь моя. Не волнуйся. Все будет хорошо. Дыши и успокойся.

Я удивилась, как он узнал, о чем я думала. Неужели паника была написана на моем лице? Я повернулась к нему, наши губы соприкоснулись. Он поцеловал меня, легко и быстро, как бы в знак убеждения.

― Как ты узнал? ― спросила я.

Лука рассмеялся и указал на мои руки: я взяла вилку и практически согнула ее пополам. Я отпустила вилку, и она стукнулась о стол, а мои пальцы внезапно задрожали. Лука разжал их без особых усилий и взял мою руку в свою, переплетая наши пальцы.

Лючия вошла в кухню первая, в районе своего бедра она держала мальчика лет двух.

― Делайла, ты вернулась! ― Она поставила ребенка на ноги, и он тут же неуверенно поковылял к Доменике и дернул ее за фартук, чтобы та взяла его на руки. ― Ты так внезапно уехала, мы все за тебя волновались.

Лука недовольно посмотрел на сестру, едва заметно качая головой. Я сжала руку Луки.

― Я знаю, Лючия, и я прошу прощения за то, что заставила вас волноваться. Я просто... У меня иногда возникают некоторые проблемы. Беспокоиться не о чем.

Лючия сняла кофейник с плиты, достала полдюжины чашек за ручки из шкафа и налила всем кофе, прежде чем засыпать в кофейник новые зерна и залить воды. Казалось, что эта семья пьет кофе в любое время.

Лючия села рядом со мной напротив Луки.

― Знаешь, если мы собираемся породниться, тебе стоит быть со мной откровенной.

― Лючия, ― сказал Лука, ― не будь такой...

― Все в порядке, Лука, ― перебила его я. ― Она права.

Лука проворчал себе под нос что-то по-итальянски о том, что его постоянно перебивают женщины, но сохранил молчание.

― Правда в том, что я не до конца уверена, что происходит между мной и Лукой. Все сложно.

― Сложности ― часть нашей жизни, я считаю, ― сказала Лючия и отпила свой кофе. ― Это не повод убегать от мужчины, который любит тебя.

Я подавила вспышку раздражения. Она была права, как и обычно были правы все женщины в семье Луки.

― Ты не знаешь ничего о моих проблемах, Лючия, ― сказала я, стараясь сохранять монотонный голос. ― Я не могу просто... ― я замолчала, будучи не уверенной, чего я не могла просто.

Лючия помахала передо мной своей чашкой, отвлекая меня от своих мыслей.

― Чушь! Я не думаю, что все настолько сложно, насколько ты пытаешься это выставить. Страх и сложности ― не одно и то же, знаешь ли, ― она наклонилась ко мне и положила свою руку на мою. ― Ты мне нравишься, поэтому я буду с тобой честна. Я думаю, что твоя жизнь не такая сложная, и у тебя не так много проблем, как ты пытаешься нам показать. Ты лишь боишься признать, что тебя в прошлом предавали. Я понимаю это, и не пытаюсь приуменьшить твои страхи. Но ты должна быть храброй, чтобы разрушить их и жить счастливо с мужчиной, который любит тебя. Которым будет Лука, если ты еще не поняла.

Я кивнула.

― Я думаю, ты права. Но... это не так просто сделать, как сказать.

― Правда, это правда. Я не сказала, что это просто сделать, а лишь то, что это ― правильно. ― Лючия, казалось, была удовлетворена своей речью.

Она забрала сына из рук его бабушки и поставила его на пол.

― Если его постоянно носить, мама, он никогда не научится ходить как взрослый.

Доменика ответила что-то по-итальянски, слишком быстро, но я успела разобрать: речь шла о том, что у нее, как у бабушки, есть право баловать своих внуков. Лючия лишь закатила глаза и последовала за своим сыном в сад, откуда шумным хором доносился радостный детский смех.

Шумный ужин продолжался до самой ночи. Дети заснули на руках у родителей, их переложили в свободные кровати, а взрослые продолжили выпивать и разговаривать.

Когда я в последний раз смотрела на часы, время было около двух часов ночи, а я была совершенно приятно опьянена великолепным вином. Я чувствовала себя в безопасности, защищенной и спокойной. Я могла быть самой собой, мне не нужно было переживать о том, что мне еще возвращаться в отель, или о том, что ко мне кто-то пристанет, или о том, что кто-то осудит меня.

Лука отвел меня наверх в ту же спальню, где я была раньше, окна которой выходили во двор. Спотыкаясь, я преодолела лестницу, поддерживаемая сильными руками Луки, после чего почувствовала, как меня уронили на кровать, запах вина ударил мне в лицо, когда он наклонился поцеловать меня. Его губы встретились с моими, он залез на меня, заставляя меня понять, что он был таким же пьяным, как и я. Я улыбнулась, целуя его, нащупала в районе талии низ его рубашки и стянула ее.

Мы неловко шарили по одежде друг друга, хихикая над собственной неуклюжестью, пропуская пуговицы и падая в попытках стянуть белье с бедер. Лука упрямо пытался расстегнуть мне лифчик, но в итоге сдался и убрал руки.

― У меня не получается, любимая, ― оправдывался он, небрежно целуя мою спину. ― Я не понимаю, сколько там должно быть крючков и петель.

Мне удалось выбраться из бюстгальтера, и вот мы оба обнажились. Лука потянул за цепочку, чтобы выключить свет, и единственным источником света осталась полная луна, чьи лучи проникали сквозь открытое окно.

Мы с Лукой легли на кровать лицом к лицу. Его рука покоилась на моей талии, чуть выше холма бедра. Его губы коснулись моего плеча и затем ― руки, чуть выше локтя. Его пальцы сплелись с моими, и он завел мою руку за голову, опускаясь ртом к возвышениям груди, лаская упругий сосок. Я прошептала его имя, перекатилась на спину и погрузила пальцы в его волосы, пока он оказывал почтение сперва одной груди, а затем другой.