Семен Дежнев — первопроходец - Демин Лев Михайлович - Страница 26

Перед отплытием из Тобольска Попов попросил воеводу дать в его распоряжение из числа отъезжающих две дюжины гребцов, по дюжине на каждый дощаник, чтоб гребли попеременно, сменяясь. А в случае необходимости он мог бы их использовать как грузчиков и охранников. Воевода, вспомнив о предписании сибирского приказа, без всяких возражений согласился. На один из дощаников, на котором плыл Федот, попал в число гребцов и Дежнёв.

В одной из лодок плыл Михайло Стадухин. Близко познакомиться с ним Семён Иванович не успел, хотя и слышал, что Михайло тоже пинежанин из зажиточной торгово-промышленной семьи. По-видимому, покинул он Пинегу значительно раньше Дежнёва и где-то промышлял, так что пути-дороги их нигде пока не скрещивались. Отзывались казаки о Стадухине нелицеприятно — заносчив, высокомерен, груб с товарищами, любит командовать, хотя никто никаких командных прав ему не давал.

Путь в Енисейск, которым проходил караван, не был лёгким. Из Тобольска спустились по Иртышу до его слияния с Обью, оттуда пошли на вёслах вверх по Оби. Река эта широкая, величественная, полноводная и глубокая, течение спокойное, не быстрое. Берега низменные, лесистые. Изредка встречаются поселения остяков и вогулов, а южнее — селькупов. За Сургутом могучая река растекалась на рукава и протоки, образуя множество островов и островков. В этом лабиринте легко было заблудиться, но он манил своими щедротами. В мелководных протоках водилось множество всякой рыбы, гнездились дикие утки и гуси. Местные жители хорошо ориентировались в этом лабиринте, охотились здесь на водоплавающую птицу и рыбачили.

Попов понравился Дежнёву своей обходительностью, уравновешенным спокойствием и деловитостью. И ещё какой-то непосредственной восторженностью. Он мог восхищаться обскими просторами, лесистыми берегами, стаей лебедей, алым закатом или красивым орнаментом на меховой одежде местного жителя. Иногда он обращался к гребцам:

— Гляньте, мужики... Какой простор. Красотища! А лес... В наших лесах такие великаны не растут. Эти кедрачи, а лиственница в три обхвата. Нет, вру. В пять обхватов, она красавица!

На привалах Федот вступал в беседы с аборигенами. Однажды даже вошёл в жилище, небольшую избу, срубленную из нетолстых брёвен, с кровлей, крытой берестой, с оконцем, затянутом рыбьим пузырём. Хотел Федот поинтересоваться, как живут здесь люди, в чём нуждаются. Беседа завязывалась плохо, так как здешние остяки и их туземные соседи не понимали русской речи, а хорошего толмача рядом не оказалось. Поэтому больше прибегали к языку жестов.

Семён Иванович, встречаясь на тобольском торжище с остяками и посещая со сборщиком ясака остяцкие селения, усвоил десятка два-три остяцких слов. Запомнил некоторые названия утвари, какую обычно остяки покупали у торговцев, домашних животных. А ещё Семён запомнил, что свой народ они называют вовсе не остяками, а хантами или хан-тэ. Очаг у них называется чогал или човал. А вот как звучит у остяков слово «дом», он запамятовал. Это, должно быть, оттого, что встречались ему на Оби и Иртыше разные типы жилищ — рубленные из брёвен избы, землянки, полуземлянки и летние юрты, крытые корой.

Всё же Дежнёв попытался прийти на помощь Федоту и потолмачить. С помощью его скудного словарного запаса и выразительных жестов удалось кое-как наладить контакт, выяснить, какие предметы вызывают у здешних людей наибольший интерес. Конечно, это ножи, топоры, чугунки и другая металлическая посуда.

Попов заинтересовался Дежнёвым, стал расспрашивать его — откуда родом, как идёт служба.

   — Хочу понять эту Сибирь, — сказал он Семёну Ивановичу мечтательно, — велика она, матушка, разнолика. Протянулась от южных степей до Студёного моря. Далеко ли тянется его берег? Ведь где-нибудь кончается же он. А дальше что? Можно ли пройти Студёным морем на кочах в жаркие страны? Иноземцы задумываются над этим. Толковал с одним аглицким капитаном в архангельском порту, а почему бы нам не задуматься и не опередить иноземцев? Вот над чем размышляю, казак. Снарядил бы крепкие кочи, подобрал надёжных людишек и пустился бы в плавание. Может быть, и открылись бы нам великие истины. Пойдёшь со мной в плавание, Семён?

   — Не знаю, Федот Алексеевич, — неуверенно отвечал Дежнёв. — Я человек маленький, подчинённый.

   — Во всяком большом деле и подчинённые нужны. Подумай.

Тогда Семён Иванович не очень-то всерьёз воспринял слова Попова, казавшегося ему мечтателем и фантазёром.

А с Михайлой Стадухиным Дежнёв неожиданно столкнулся и поцапался. Стадухин прикрикнул зычным командным голосом на молодого казачка:

   — Набери-ка, малый, хвороста для костра.

   — Погоди, руки совсем затекли, пока на вёслах сидел. Вот отдохну немного...

   — Сам бы и насобирал хвороста, Михайло, — одёрнул его другой казак, постарше. — Сам-то сидел барином, за вёсла не брался. А стоило бы. Вот какой хряк ты раскормленный.

   — Не тебе меня учить, — огрызнулся Стадухин. — А молодому полезно потрудиться и уважить старшего.

   — Позволю-ка спросить тебя, мужик, — вмешался в разговор Дежнёв. — На сколько годков ты старше этого казака? По возрасту явно негож ему в деды, да и в отцы тоже.

   — Тебе-то что за дело? — резко ответил Стадухин.

   — Может, в десятники тебя произвели, аль сразу в полусотники? Вот и раскомандовался.

Михайло не выдержал и ответил грубой и непристойной руганью. Дежнёв спокойно осадил его:

   — А мне люди говорили, что ты пинежанин. Сперва поверил, а теперь разуверился. Пинежане-то, мои земляки, люди вежливые, обходительные. Таких непотребных ругательств не знают, а если и знают, никогда не произносят.

Другие казаки, бывшие рядом, смешками и поощрительными улыбками поддержали Семёна Ивановича. Стадухин умолк, однако хлестнул Дежнёва тяжёлым ненавидящим взглядом.

Судьба ещё не раз сведёт этих двух людей, видных первопроходцев, оставивших заметный след в истории Сибири, людей таких разных по характеру. Задиристый и неуживчивый, честолюбивый и властный Михайло Стадухин, выдержанный и рассудительный, миролюбивый и дипломатично осторожный Семён Дежнёв — такими видятся нам два ярких человека, сыны своего века. Бывало, и ссорились и враждовали друг с другом, но делали общее дело первооткрывателей. Об этом ещё пойдёт речь в нашем повествовании.

У Нарына входила в правый обский приток Кеть, впадающая в Обь тремя рукавами. Плыли в начале лета, когда ещё стояла высокая вода и особых препятствий не возникало. В Сургуте предупреждали — спешите. Кеть река коварная, капризная, русло её извилистое. Спадёт вода, и река станет неудобной для плавания из-за отмелей, перекатов, стремнин, завалов, коряг и топляков.

Лесистые берега сменились унылыми болотами с бедной растительностью, кочковатой мшистой равниной, поросшей багульником и чахлой осокой. Вода в болотных лужицах и озёрцах была ржавой, с дурным запахом. Лишь ближе к Кетскому острогу пошла хорошая растительность, стали встречаться небольшие поселения из юрт.

В Кетском, или Маковском, остроге караван встречал проводник из казаков местного гарнизона. Он должен был указывать дальнейший путь через волок, которым шли на Енисей с Оби караваны. В остроге стояла небольшая деревянная церковка, находился гарнизон, а у его стен раскинулась торговая слобода с избами и амбарами.

Проводник критически оглядел дощаники и сказал коротко:

— Не пройдут.

На реке у острога стояло на приколе множество лодок, челноков, которыми могли воспользоваться путники. Они принялись перегружать груз из дощаников в лодки.

Между Кетью и енисейским притоком Касом и находился волок. По свидетельству очевидцев, его протяжённость достигала вёрст пяти. Волок проходил по топким местам, через болота и малые речушки, притоки Кети и Каса. По нему были проложены «великие мосты», т. е. бревенчатый настил, который и облегчал перетаскивание лодок с грузом.

Казаки дружно взялись за дело и тащили по настилу лодки с зычными возгласами: «Раз, два, взяли! Ещё разок взяли!» Не отставал от других и Федот. Михайло Стадухин, не любивший утруждать себя физической работой, тоже последовал примеру остальных казаков. Неудобно было поступать иначе. А тяжёлые дощаники оставили у острога, чтобы ими могли воспользоваться купцы, возвращавшиеся с Востока с грузами пушнины.