Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Горюч-камень
(Повесть и рассказы) - Глазков Михаил Иванович - Страница 8


8
Изменить размер шрифта:

Федосья Багрова, мать Веньки, тяжело заболела с горя. Утром Семка, зайдя за другом на работу, застал его печальным, осунувшимся.

— Не пойду я нынче, Сема, на картошку — мамка захворала.

— Понятно, — участливо кивнул головой Семка.

У Веньки была младшая сестренка, Варька. Она стала главной хозяйкой по дому, перед Венькой же была не менее сложная задача: выкопать и убрать с огорода в погреб картофель. Двадцать соток — это не мало, и Венька сознавал, что один он провозится до белых мух, ведь от Варьки помощи, как от воробья.

Позавтракав, он оделся, наточил на лежащем у крыльца голыше лопату, и немедля отправился в огород.

Копал он с каким-то неведомым ему ранее ожесточением: проклятые фашисты, отца убили да еще мать свалили в постель! Попробуй-ка теперь один успей! Будь он постарше, ушел бы на фронт, ох и бил бы их, гадов!..

Картошка уродилась хорошая — лопата вываливала из земли крупные клубни, и они чистой россыпью лежали и подсыхали на солнышке, ярком и по-осеннему нежарком. Это, конечно, хорошо, что такая выросла, зима будет не страшна с едой. Но вон же ее сколько — когда он один обиходит-то! — рассуждал сам с собой Венька.

В памяти вдруг возникла давняя картина, когда Веньке было года три. Вот на этом же самом огороде отец с матерью сажали под лопату картошку. Тут же вертелся и он, Венька, только мешал родителям. То ведерко с семенами опрокинет, и мать даст ему шлепка, то зацепится за бечевку, туго натягиваемую поперек огорода для ровности грядок. Бечевка была привязана с обоих концов к белым, вымытым дождями, камням, и отец, посадив грядку, неторопливо переставлял эти камни, начинал новую.

— Веня, хочешь нам помогать? — спрашивал отец. — А за это тебе лисичка рыбки принесет!

— Хочу, — отвечал Венька. И семенил за матерью, лез ручонкой в кошелку за клубнями-половинками.

— А теперь полезай под камень, и бери Лисичкин гостинец! — дойдя до конца борозды, говорил отец. Венька нагибался, с трудом перевертывал камень и к неописуемому удивлению и радости находил сухую рыбешку, соленую, такую вкусную.

— Ну, а теперь она положит рыбку под другой камень, — смеясь, подзадоривал отец. И Венька снова семенил за матерью, старательно бросал клубни в землю…

«Была и лисичка, и отец был — веселый, ласковый, — горько думает Венька, — и нет уже ничего, и не будет больше…»

На следующий день Венька не пошел в колхоз — тетя Луша, небось, знает, в чем дело, и не будет ругать. Он опять после завтрака отправился в огород. Выкапывал картошку до ломоты в спине, только перед обедом дал себе отдых.

Он сидел на меже, под черемухой, и вдруг услыхал за собой пофыркивание лошади. Обернулся. Дед Веденей вел на картофляник лошадь с сохою. За ним шли Петька, Мишка и Семка. Ого! Вот это подмога! — затрепыхалось Венькино сердчишко.

— Найдутся, Вениамин, ведерки для хлопцев? Давай-ка быстро! Да бросай лопату-то и сам бери какую ни то посудину.

У Веньки чуть было предательски не брызнули слезы из глаз. Не оставили одного!

Венька сбегал домой, принес доенку, две кошелки, подал друзьям. Не утерпела — пришла на огород и Варька с прутяным кузовком в руке.

— Тетя Луша послала нас, — пояснил Мишка. — Идите, говорит, подсобите товарищу… Мы и рады!

— Ну, держись, картошка! — дурашливо взбрыкнул Петька и побежал к деду Веденею, неспешно заводившему лошадь на грядку. — Но, милая!

Дело пошло спорее.

…Ничего так не любит Мишка, как ездить с друзьями в ночное. Перед войной его часто брал с собой пасти лошадей отец — колхозный конюх. Мать, бывало, соберет мешочек с едой, огурцов малосольных положит, яиц всмятку, соли в бумажку завернуть не забудет, запихнет хлеба полковриги. Привяжет Мишка мешочек через плечо и скачет на Казбеке рядом с отцом. Впереди пылит по дороге табунок, а как по Миронову мосту протопочет — поворачивают его отец с Мишкой в луга.

Широко раскинулась пойма Воргола, с сочной травой по колено, с иволговым свистом в густо обрамляющем берега лозняке.

Кони разбредаются, пофыркивая, расплываются в сумеречной темени. В небесной вышине посверкивают звездочки, а из села доносятся всхлипы гармони и девичьи «страданья».

Невдалеке темной громадой над водой нависает Горюч-камень, высоченная отвесная скала. Мишка знает, что с него видно далеко окрест — и дорогу, ведущую в город, и соседние деревеньки. Со стороны реки на скалу не взобраться, голову задерешь — картуз валится.

А с поля тропа подходит прямо к самой каменистой круче, и тут уж гляди в оба, не зазевайся — загремишь, костей не соберешь.

Дорога в город проходит недалеко от скалы, внизу по луговой пойме, и люди, провожая, кто мужей, кто сыновей, на службу, долго простаивали на круче и махали платками вслед уезжающим до тех пор, пока подводы не становились крошечными, еле видимыми…

Отец, расседлав и пустив пастись лошадь, собирает в прибрежном лозняке сушняк и разжигает костерок. От него становится веселее, хотя темень еще более сгущается и лошади угадываются лишь по спокойному, сытому пофыркиванию.

А Мишка, постелив близ костра на землю сенца, ложится на живот и смотрит на огонь, на корежащиеся в нем лозиновые прутья…

Да, давно это было, а вот поди ж ты, вспоминается так явственно, и горько становится Мишке от того, что все это ушло безвозвратно. А может, еще доведется поездить с отцом, ведь не может он не вернуться с войны, если его так ждут дома…

И вот Мишка снова скачет в ночное. Рядом едут Петька и Семка, а чуть поодаль трусит на меринке дед Веденей. Едет старик в луга не потому, что тетя Луша не доверяет ребятам одним пасти лошадей, — самому захотелось вспомнить молодые годы, взглянуть на ночные приворгольские луга.

— Дедушка! А правда, что у тебя свои лошади были? — спрашивает Петька, придерживая шуструю лошадку.

— Двух кобылок держал, в извоз нанимался. А как сорганизовали колхоз — записался и я с Григорьем, а лошадей свел на обчественную конюшню.

Григорий, сын деда Веденея, как и все, — на фронте, моряк, где-то на севере воюет. Дед Веденей часто его вспоминает. Вот и сейчас при упоминании сына он горестно вздохнул и сказал, больше себе, чем ребятам:

— Давно что-то не пишет Григорей-то, охо-хо! Жив ли?

— Должно быть, жив, дедушка, — успокоил Мишка. — Просто на войне писать некогда. Если бы убили, похоронку бы принесли, как вон Коновалихе.

Ничего не сказал больше за всю дорогу дед Веденей, только вздыхал громко.

Табунок, как только свернул в луга, так сразу и разбрелся, растаял в сумеречной округе.

По привычке перво-наперво стали ладить костер. Ребята сбегали в лозняк, сломили сухостойную лозинку, сучьев на растопку насобирали. И вот уже огонь пляшет перед глазами, жарко обдает лица, делая все вокруг таинственным. И недалекое всхрапывание пасущихся лошадей тоже приобретает загадочный, тревожный смысл.

— Деда, а почему Горюч-камень так зовется? — нарушает тишину Семка.

Дед Веденей с минуту молчит, посапывая, раскуривает от костра погасшую цигарку. Потом пытливо взглядывает на обращенные к нему мальчишечьи лица, отзывается:

— Есть, стало быть, причина. Слыхивал я от своего отца, а тот — от своего деда, одну легенду про Горюч-камень.

— Расскажи, дедушка! — почти хором встрепенулись ребята.

Дед Веденей снова затих, усердно посасывая цигарку и, видимо, собираясь с мыслями.

— Давно это было, не одну сотню лет тому, когда еще князья на нашей земле народом правили. Было и тутотко княжество, Воргольским называлось. И был, стало быть, князь, главный надо всеми…

— Верно, мы в школе проходили, — встрял Мишка. Но Петька толкнул его локтем: — Не мешай!

— И была тогда война с Батыем, Поналетело ворогов на Русь-матушку несть числа. Да только не согнулся русский народ, не стал на колени. Тогда все мечами да копьями воевали, орудиев, как сейчас, не было. Брали мужики мечи да копья и гуртом шли с ворогом силой меряться. Ну а поскольку ордынцев была тьма-тьмущая, то тяжелехонько приходилось русским, бывало, что до единого погибали. Вот и на том поле, что за Горюч-камнем, в битве полегла вся дружина, один князь и остался. Бился, бился он в одиночку-то, да рука устала мечом взмахивать. И в ту пору видит князь — взлетел черный ворон и камнем бросился в пропасть. И вспомнил тут князь то место, где берег круто к реке обрывается. Дал он шпоры своему коню и к самой круче на всем скаку правит. А ордынцы на своих лошадях — за ним, не хотят его живым из рук выпустить. Не подвел конь князя, не дрогнул — рухнул с обрыва на верную погибель, и князь вместе с ним. А вослед — вороги в пропасть загремели— видимо-невидимо их поразбивалось. Те, что в живых остались, глянули вниз, и страшно им стало. Поняли они, что не победить им русских, если один сам себя на смерть обрек, лишь бы в руки не даться, и стольких с собой в могилу свел. Повернули они коней и умчали восвояси.