Изъян (СИ) - Инк Анна - Страница 48

Я могу всё объяснить. Костя работает с нами в одной корпорации. Наверняка они знакомы с Ингом. Я не исключаю возможности, что алкоголь для него достал Инг. Ведь он сам говорил, что много раз обращался за разными запрещёнными вещицами. Что было бы, если бы Костя назвал его имя?

«С тобой – ничего».

Без Инга я не справлюсь. Он обещал мне программу, без которой я не смогу продолжить изучать материалы по жертвам. И если мы вдруг снова окажемся в поселении…

«Ну да, конечно. А ещё этот мокль Костя – возлюбленный Полины. У тебя было несколько причин, чтобы защитить его, верно? И каждая из этих причин говорит не в твою пользу».

Я допиваю последние капли с донышка. Что мне делать с ножом и бутылкой? Надо было отдать их Косте. Его всё равно вычислят.

Я прячу нож и бутылку в ящик комода, где лежит мой нелегальный эргосум и старый цэрперский браслет.

Я не подумала, что мне грозит большая опасность, чем ему. Когда будут доказательства того, что Костя убил женщину из ЗОПа, его осудят по Статье 2 ОП «Нерациональное использование ресурсов». Его просто отправят на экофермы. А что будет со мной за содействие особи второго пола? Когда женщина нарушает ОП «Стандард», и в ситуации так или иначе фигурирует мужчина, почти всегда можно подвести под Статью 1 – а это цокольный этаж.

«Он сдаст тебя, когда его поймают. И твоего Инга тоже».

Он обещал. Он давал слово. И я буду верить ему.

«Особь второго пола, который знает, что ты Зозо, которому ты помогла уйти от смерти и от правосудия, и который должен быть тебе благодарен за это, который на твоих глазах убил женщину ударом в спину, который совращает цэрперу – этому существу ты собираешься верить?»

На эргосум приходит сообщение с незнакомого номера: «5 сентября, 20.00, культурный павильон №4. Софья 1дробь92. Предполагаемая следующая».

Я ложусь на жёсткую кровать и закрываю глаза. Передо мной лицо Инга, который сидит на крыше и смотрит на меня. Чего он хочет? Чтобы я отвернулась. Я сама отдала ему нож. Как же мне не идёт стрижка «Платформа». И как мне опостылело моё бесплодие. И я бы никогда не смогла упиваться насилием над мужчиной так, как она. А Инг с наслаждением вонзает нож в мою спину.

44-й день в Городе. Дома сейчас уже прохладно вечером. Наверняка начались дожди.

В сети нет никаких сообщений о том, что в парке была убита сотрудница ЗОПа. Неудивительно. Вряд ли об этом когда-нибудь узнает большинство. По крайне мере, наше сообщество не позволило бы этого.

Закоулки проспектов наконец привели меня к одному из многочисленных культурных павильонов, где Софья устраивала выставку кухонь для загородного дома. Цэрперы могли помечтать, что когда они смогут приобрести недвижимость загородом, одна из таких кухонь будет в их распоряжении: там по утрам их аполло будет готовить блины, а вечерами выносить оттуда для них в сад прозрачные до невидимости бокалы с каким-нибудь алкоголем.

- Простите, Вы не могли бы подержать дверь? – молодой человек, из класса доноров, с синими косами в длинных чёрных волосах, один тащит огромную коробку шириной в три раза больше него.

- Я спешу.

- Я знаю. Я тоже опаздываю. Вы ведь на мероприятие? Я там играю на барабанах в одной из инсталяций, - он приподнимает громоздкую коробку ударом колена. - Помогите, пожалуйста. И я подскажу Вам короткий путь.

Я молча подхожу к тяжёлой двери и удерживаю её, пока молодой человек протискивается внутрь здания.

- Спасибо Вам огромное, - он улыбается обворожительной улыбкой. – Если Вы подниметесь по той лестнице, выйдете точно в нужном корпусе, где проходит мероприятие. Третий этаж: прямо, налево, налево. От парадного входа Вам пришлось бы делать приличный крюк.

Я иду прямо, и попадаю на узкую лестницу. Поднимаюсь и слышу, как кто-то плачет несколькими пролётами выше. Девушка. У неё истерика. Она захлёбывается всхлипами, слова тонут в них и превращаются в набор бессмысленных звуков. Судя по паузам, она пытается услышать ответ на свои стенания в эргосуме. Я остановилась. Неловко. Не стоит ей знать, что кто-то ещё слышит её аффективный приступ. Я развернулась и собралась спуститься. Всё-таки придётся идти к парадному входу.

Но девушка внезапно начала успокаиваться. Я слышу, как она отвечает «хорошо», «всё верно». Сейчас она уйдёт, и я могу не терять время. Интересно, с кем она делится своими проблемами? Просто с коллегой, или с инсобой. Какая-нибудь девочка вроде Полины выслушивает её, и не испытывает при этом омерзения.

- Просто я точно знаю, чем всё это закончится, - говорит девушка смиренным тоном. - Мы слишком далеко зашли. Случится неизбежное.

Небольшая пауза. И она задаёт вопрос с мольбой в голосе:

- Ты уверен?

«Мужчина! Она разговаривает с особью второго пола!»

Снова слушает ответ, говорит с выдохом:

- Я приду. И будь что будет.

Девушка замолкает. Она снова начинает плакать, этот плач больше похож на писк, который обрывается несколькими короткими всхлипами.

По бетонным ступеням начинают стучать металлические набойки. Девушка спускается. Я прячусь за дверь на второй этаж и жду, когда она окажется внизу лестницы. Бесшумно следую за ней.

Я спустилась. Дверь справа заперта, перевязана цепью, на ней замок. Значит, блондинка за дверью напротив. Там тихо. Либо она остановилась, либо ушла дальше. Если она рядом, то наверняка услышит, как я захожу. Я с невозмутимым видом открываю дверь быстрым рывком. Мои глаза двумя движениями сканируют пространство. Высокие стеллажи, заставленные разноцветными коробками. На коробках этикетки с изображением предметов: тут и ткани для интерьера, и осветительные приборы, и разнообразная мебель.

Я резко закрываю дверь. Бесшумно двигаюсь между стеллажами. Я не слышу разговора, но слева, стеллажа за три от меня, есть движение. Я ощущаю его тепло кожей.

Я прохожу два проёма между стеллажами, и углубляюсь по соседнему ряду. Блондинка в двух шагах от меня, по ту сторону. Я знаю. И она не одна. Но они не говорят. Я приближаюсь к шорохам, я прищуриваю глаза, стараясь увидеть в расщелинах между коробками человека. Я вижу, как мелькает прядь её белых волос – движение слишком резкое.

«Заметит!» - вопит внутренний голос.

Я припадаю к полу. Замираю на корточках. Я чувствую, как моё сердце сжимается от выброса адреналина. Веду взгляд вверх. Она по-прежнему в соседнем ряду, и на ногах, но она не стоит на месте, будто в нерешительности переставляет ноги: шаг вперёд, полшага назад... Напротив неё кто-то есть. Судя по обуви это мужчина. Между ними по-прежнему нет диалога, между ними движение.

Она падает на пол. Над ней склоняется человек. Он убивает её!

«Дура!» - хохочет мой внутренний голос.

Я цепенею. Мне не видно их лиц, только два туловища, мужское над женским. Они одеты. Только его руки оголены: рукава белой рубашки засучены, и я вижу, как набухают жилки, как напряжение наливает их от тонкого запястья, перехваченного тяжёлыми чёрными часами, до локтя, над которым топорщатся расстёгнутые манжеты. Её ладонь проводит по рельефу его руки кончиками пальцев, таким сладостно-медленным движением, как будто она прикасается к прекрасной скульптуре. Мне кажется, что ей сейчас настолько приятно, что я могу проэмпатировать её ощущения. И я сама погружаюсь в какое-то медленное течение времени. Я забываю, где нахожусь, и кто я есть. Я облокачиваюсь на руки, опираюсь на колени, ложусь на пол, припадаю щекой к ледяному полу. И различаю нижние части их лиц. Только сейчас я поняла, что они целуются. Я никогда в жизни не видела, как целуются – ведь я не смотрю канал «Око». Этот телесный контакт описывают сухой терминологией в книгах, но ассоциативный ряд, который возникает от этих эпитетов, заставлял меня ёжиться от брезгливости: мокрое, липкое, чвакающее, пахнущее, скользкое. Поцелуй представлялся мне не просто нарушением общепринятых принципов, не просто бессмысленной манипуляцией тела; я не могла поверить, что когда-то это действие могло вызывать приятие у женщины. Поцелуй – это омерзительный обмен веществом между мужчиной и женщиной. Но сейчас…я вижу, как это происходит. Зрелище приковывает...своей естественностью. Его острый подбородок едва заметно вминает её кожу, гладит её ямочку под нижней губой. Их губы: они соприкасаются, чередуются в инициативе, размыкаются, чтобы отпустить, и смыкаются опять, чтобы подарить новое прикосновение.