Тайный сыск Петра I - Семевский Михаил Иванович - Страница 100

Из этого списка мы видим, что Орлова переводили (для чего?) в компании именитейших и главнейших преступников; шестеро из них, как известно, были казнены в том же году лютою смертью.

Конец апреля, весь май и июнь 1718 года проведены Петром в занятиях по делу первенца сына.

Орлов, Гамильтон и немногие из причастных к их делу лиц томительно ждали своей очереди…

19 июня 1718 года государь, по словам гарнизонного журнала, паки прибыл в крепость; его сопровождали, по обыкновению, князь Меншиков, адмирал Апраксин, князь Яков Долгорукий, генерал Бутурлин, Толстой, Шафиров и прочие; учинен был застенок. Работа продолжалась час. Между прочими истязанными в это время бывшему наследнику Российского престола царевичу Алексею Петровичу дано в сей день — двадцать пять ударов кнутом.

Весьма вероятно, что при этом съезде государь повелел приступить к делу Гамильтон; по крайней мере, из собственноручной пометки (руки Макарова) на черновых допросных листах (18 марта и 9 апреля) служанки Гамильтон видно, что бумаги эти переданы 18 и 19 июня Андрею Ивановичу Ушакову и Петру Андреевичу Толстому.

В субботу, 21 июня (память мученицы Юлианы), день был солнечный и жаркий. В природе все было так весело и чудно; роскошная Нева спокойно катила свои волны, омывая подножие крепостных валов… но невесело было за этими валами. В Канцелярии тайных розыскных дел Петр Андреевич Толстой и Иван Иванович Бутурлин допрашивали камер-фрейлину Марью Гамильтон, в «деле» о ней уже попросту именованной: девкой Марьей Гамонтовой.

Марья Даниловна винилась, что, «будучи при государыне царице Екатерине Алексеевне, вещи и золотые (червонцы) крала, а что чего, порознь не упомнит, а явно то, что у ней, Марьи, вынято».

Камер-фрейлина сознавалась, что из краденых червонцев дала Ивану Орлову 300, да кое-что из своих собственных вещей; кроме же его, «никому из тех вещей не давала; ребенка прижила она с ним, Иваном, и родила; а притом и помянутая женка была; и того ребенка не давливала, и родила над судном, который в то судно выпал, и стала беспамятна. И та женка ее с того судна подняла и положила на постель; а тот ребенок остался у той бабы; а как она пришла в память, в то время та женка ей того ребенка подносила, который был чуть жив и был у ней же, женки, и потом сказала, что он уже умер, и она-де, Марья, сказала ей, чтоб отнесла куды. А Катерина сказала, что уже она то сделает, и понесла вон, и где девала, не знает…

А ей женке Катерине, что она разспросом своим показала и Варваре и Анне, то все давала она свое и до родин, и после родин, а не из вышеупомянутого, и больше того брюхата не бывала.

И того ж числа девке Марье с женкою Катериною очная ставка. А с очной ставки сказали:

Женка Катерина уличает, что, конечно, младенца задавила Марья таким образом, как она родила над судном: засунула тому младенцу палец в рот и подняла его (младенца) и придавила.

А девка Марья сказала, что того младенца задавила она, и в том, и во всем виновата».

Это страшное признание, без всякого сомнения, было вызвано у Марьи не столько уликой служанки, сколько угрозой следователей предать ее пытке.

Фрейлина призналась; казалось бы, и достаточно; но нет, для любознательных Петра Андреевича и Ивана Ивановича мало сего признания.

— Ведал ли об убийстве дитяти любовник твой, Иван Орлов?

Та отвечает: «Не ведал».

Следователи не верят; так или иначе, дело не может обойтись без пытки, и вот секретарь в застенке пишет: «Того ж числа девка Марья с виски сказала: что младенца задавила она, а Ивану Орлову о том, что брюхата, сказывала и что бросила младенца мертваго, и сказала, что он ушибся; а о том, что задавила, не сказывала.

А Иван Орлов приведен в застенок и на очной ставке с Марьею сказал: что он с нею, девкою Марьею, жил блудно, и что она младенца родила и бросила мертваго, о том он от нея не слыхал, и она ему не сказывала, а он-де ей говаривал: когда родит, чтоб она ему о том сказала. А триста червонных она ему дала и сказала, что ея, а не государыни-царицы».

В Канцелярию тайных розыскных дел приехал царь Петр Алексеевич. В присутствии его царского величества допрос сделался оживленнее. «Девкою Марьею» стали разыскивать.

«А с розыску сказала: что она Ивану Орлову ни о чем том (то есть об убийстве) не сказывала и лекарство принимала собою, а Орлову о том и ни о чем не сказывала; а у государыни-царицы вещи крала она и о том сказала то же, что и в разспросе своем.

Дано ей, камер-фрейлине двора ея величества, пять ударов»[74].

Скажи она одно против Орлова слово, и этот любовник был бы вздернут на дыбу: кнут да огонь пошли бы в дело.

Впрочем, само дело шло очень медленно; жалел ли царь Петр красавицу либо исподволь хотел исследовать трагическое событие, только камер-фрейлину Гамильтон оставили оправляться от первой пытки…

26 июня 1718 года скончался царевич Алексей. Его похороны, пиры и пьянства при спуске кораблей, рассылка некоторых арестантов, допросы остальных занимают время. Этого времени хватает и на то, чтоб тщательно просматривать списки пытанных и отмечать некоторых на новые истязания.

Таким образом, 5 июля 1718 года, слушав у себя на дворе докладную выписку о колодниках, царь Петр, между другими высочайшими резолюциями, указал: «Денщика Орлова прислать за караулом на Котлин остров; а Гаментову пытать вдругоряд. И буде в другом розыску скажет тож, что и в первом, а на Орлова ничего не покажет, и онаго Орлова сослать на каторгу на время без наказания. Оригиналы (то есть бумаги) все отдать в посольский приказ и поставить их в крепкую казарму».

Вскоре после этих резолюций, в начале июля, мы видим Петра в море, во главе эскадры из 23 линейных кораблей. 19 числа, в субботу, он был в Ревеле; между тем, в С.-Петербурге, Иван Орлов подал своим следователям своеручное письмо, в котором рассказывал приведенные уже нами подробности о том, как фрейлина Гамильтон сочинила, будто один денщик с Авдотьею (Чернышевой) говорил про царицу, что она-де кушает воск и оттого на лице угри; как слух этот разнесся при дворе; как, испуганный этим, он кинулся с оправданием к Екатерине Алексеевне, и та с битьем стала спрашивать Марью Даниловну.

По письму денщика в тот же день Скорняков-Писарев допрашивал камер-фрейлину. Она подтвердила обвинения любовника, пояснив, что говорила и о воске, и об угрях, ссылаясь на Чернышеву, с тем, чтоб отвадить от нее Орлова. Государь все еще был в море, либо в портах, занятый ходом переговоров о мире на Аландском конгрессе; в Петропавловской же крепости розыски продолжались.

Во вторник, 5 августа 1718 года, как значится в подлинном деле, «ею же, девкою Марьею Гамонтовою, разыскивано:

А с розыску сказала: блудно-де жила с Иваном Орловым и брюхата была трижды; двух ребенков она вытравила лекарствами, которыя брала от лекаря государева двора» и т. д.

Показания эти нам уже известны: Марья Даниловна, повинившись в том, что вытравила двух и третьего ребенка придавила, все-таки не взводила на любовника обвинения, будто бы он ведал об убийстве.

«А у государыни-царицы, — заключала настоящий ответ камер-фрейлина, — червонцы и вещи крала, а сколько чего покрала, и то все у меня вынуто, а Иван Орлов о том не ведал же».

Таким образом, она совершенно выгораживала его из ответа. Следователям не могло это нравиться: по их обязанности они долгом считали вымучить что-нибудь новое.

«Девке Гамонтовой (камер-фрейлине высочайшего двора ея царскаго величества) дано (вторично) пять ударов».

Насколько молчалива была Гамильтон, настолько был говорлив вполне оробевший ее любовник. В день второй пытки камер-фрейлины он написал длинное письмо, которое, за неимением более существенных факторов, наполнил обстотельным рассказом о том, как и где в Голландии он был пьян, бранился с Марьею, называл ее б…; как, по приказу Питера-инженера, писал, протрезвясь, грамотки, прося извинения у обруганной; как величал он ее, вновь напившись к… и бивал; писал Орлов и о щупаньи живота Марьи в Ревеле, приводил свои пытливые расспросы о тугости живота и ее уклончивые ответы. Затем дал подробный отчет о сплетнях денщиков и баб при дворе, по возврате в С.-Петербург; о беременности Марьи, о судьбе ее ребенка. В заключение письма Орлов говорил о необходимости, «чтоб у Марьи спросить при других про Александра подьячего, про Семена Маврина, что они с нею жили, также как и он. И больше думал я про робят, что не было у ней от множества; а что сперва он, Орлов, потаил от царскаго величества, то опасался других причин, и хотел все на себе снести, не ведая у ней робят; а ежели в них будут запираться, также и они, чтоб у них взять за их руками письмо».