Ухожу от тебя замуж - Воронова Мария - Страница 6

Заварив себе кофе, Александра села листать ленту новостей в социальной сети. Промелькнуло несколько постов с восхвалениями ее книг, и писательница почувствовала легкий укол совести: уже месяц прошел, как она сдала рукопись в издательство, пора приниматься за новую, а у нее еще конь не валялся. Даже сюжет еще не сформировался, какие-то обрывки идей ползают по извилинам, как изможденные солдаты в окопах, а в атаку не идут… Надо сесть, сосредоточиться и набросать план текста, но вчерашний день, чувствовала Александра, надолго выбил ее из привычного ритма.

Она листанула дальше и улыбнулась: кто-то выложил запись старой композиции Мешкова, от которой юная Александра фанатела до дрожи в коленках.

Да что там… Даже теперь песни Мешкова вызывают трепет в ее сердце. Александра нажала воспроизведение и включила максимальную громкость на айпаде.

Неважно, что после развода с Виктором у нее был с Мешковым роман, просто Всеволод очень талантливый, и от его песен душа хочет воспарить, оторваться от тела и улететь куда-то ввысь. «Как старая боевая лошадь от звуков военной трубы хочет в поход», – усмехнулась Александра, и руки вдруг сами достали телефон.

Когда человек остается один, он дичает и делает глупости. Например, находит номер музыканта Мешкова и собирается ему позвонить, хотя прекрасно знает, что этого не нужно.

«Может, он вообще сменил телефон, – сказала себе Александра. – Определенно, фанаты пробили номер, и он его сменил. Ну а с другой стороны, с бывшим мужем ты вчера ж виделась, и земля не раскололась, так что, если позвонишь бывшему любовнику и спросишь, как он поживает, тоже ничего не случится. Простая вежливость».

В конце концов она выторговала себе лимит: три гудка. Если за это время Мешков не ответит, она разъединится.

Странно, но как только она набрала номер, сердце заколотилось как бешеное, во рту пересохло, и руки, кажется, задрожали, будто она была не взрослой женщиной, а влюбленной девочкой-подростком. Еле дождавшись, когда прозвучит назначенный третий гудок, Александра разъединилась. Вот и все.

Пора возвращаться на дачу, в благополучную безмятежность, к родителям и цветам. Хватит с нее страстей и переживаний.

Она потянулась к джинсам, но вдруг вспомнился вчерашний упрек свекрови. Опростилась… Неужто правда? Вдруг она, как множество женщин, оставшихся одинокими, махнула на себя рукой и просто пока еще не сознает этого? Надо быть честной с самой собой и признать, что она носит джинсы не потому, что у Всеволода при виде ее обтянутой денимом попы искры из глаз сыпались, а просто это удобно, напялила и пошла. Не надо ничего наглаживать и потом следить, чтобы юбка не задралась и не перекрутилась, идешь себе и идешь.

Энергично тряхнув головой, будто отгоняя наваждение, Александра распахнула шкаф и достала льняное платье с вышивкой. С легким сожалением подумала, что к нему кроссовки не наденешь, только туфли или босоножки, значит, дорога от станции до дачи станет не такой легкой и приятной, как обычно. Но человек именно тогда и опускается, когда предпочитает личный комфорт всему остальному. Придется потерпеть.

Александра оделась, обулась и внимательно посмотрелась в зеркало. Что ж, выглядит она очень и очень неплохо. Фигура подтянутая, лицо свежее, морщин совсем мало, и волосы густые и блестят, а легкий налет седины не портит и не старит, наоборот, придает облику естественность. Без всякого лукавства можно признать, что она почти не изменилась за последние годы, только, пожалуй, опустились уголки губ… И это даже не очень-то заметно, просто теперь требуется немножко больше усилий, чтобы улыбнуться.

Расстояние от станции до дачи составляло три километра, и к концу пути Александра не раз помянула свекровь недобрым словом. Очень хотелось снять босоножки на высокой платформе и пройти остаток дороги босиком, но нежным ступням, только-только после педикюра, вряд ли понравится соприкосновение с грунтовой дорогой. Оставалось только сожалеть, что разумные аргументы о том, что грамотно экипироваться не значит опроститься, пришли ей в голову слишком поздно. «Вот бабка вредная, – думала Александра то ли со злостью, то ли с восхищением, – всех заставляет плясать под свою дудку! Вроде бы она мне теперь никто и можно посылать ее на все четыре стороны, а вместо этого я тут ковыляю из последних сил, лишь бы доказать ей, что она не права! Что за дар такой у человека…»

– О, Сашенька. – Папа вышел ей навстречу и расцеловал. – Почему не позвонила, я бы за тобой метнулся на станцию.

– В нашем возрасте надо больше ходить пешком, – сказала она назидательным тоном. Папа всю жизнь был страстным автомобилистом, даже в те годы, когда ему полагался служебный автомобиль с водителем, любил сам сидеть за рулем, и сейчас ежедневные пять километров, рекомендованные врачом, казались ему нелепостью. Зачем идти, когда можно проехать на машине?

– Кстати, Санечка, тебя утром спрашивал мужчина на «козле».

– На козле? Пап, я, конечно, последнее время вращаюсь в литературных кругах, но настолько эксцентричных знакомых у меня нет.

– На первом советском джипе, – пояснил отец. – Такой приятный дядька средних лет, представился Всеволодом.

– Ах это, – сказала Александра небрежно и скорее отвернулась, чтобы отец не заметил ее волнения. – Так, работяга один. Может, думал, что я все еще строюсь.

Войдя в дом, она поскорее сбросила обувь, села в кресло-качалку на веранде и зажмурилась. Вот как бывает, пока она грустила, что Мешков ей не перезвонил, он взял и приехал. Для гарантии, наверное. Они недолго были любовниками, но Всеволоду хватило времени понять, какая взбалмошная, глупая и ненадежная женщина его подруга. По телефону, может быть, и не станет разговаривать, а от личной встречи не увернешься.

Александра начала энергично раскачиваться, вспоминая. Когда-то давно она, советская пионерка, влюбилась в запрещенного рокера Мешкова. Не в человека, не в мужчину, а в мятежный дух, в силу его песен и в отвагу, с которой Всеволод пел, несмотря на все запреты и гонения. Наверное, ей, послушной и хорошей девочке, необходима была эта энергия бунтарства, хотя она не собиралась ничего ниспровергать. Тогда время такое было душное, заставляли верить в то, во что искренне поверить просто невозможно, и видеть то, чего на самом деле нет, а что есть, наоборот, не видеть. Иллюзорная, вымышленная реальность, в которой не на что было опереться, вот молодежь и тянулась ко всяким «неформалам».

«Странно, – подумав, усмехнулась Александра. – Сейчас понимаешь, что советские песни были прекрасны! Но официальная идеология такой фальшивой, что мы не хотели ничего, что она нам предлагала. Столько сил и средств было потрачено, чтобы оградить молодежь от тлетворного влияния Мешкова и таких, как он, столько помоев вылито на головы рокеров, а всего-то надо было сделать какую-нибудь его песню официальным саунд-треком комсомольского съезда. Все! Проблема решена, Мешков как музыкант для молодежи умер бы. Хеппи-энд».

Она зажмурилась еще крепче, пытаясь отождествить себя с той девочкой, что влюбилась в страстный голос с магнитофонной ленты и в черно-белые фотографии, сделанные на подпольных концертах, «квартирниках». На этих снимках даже невозможно было понять, как выглядит Мешков, потому что фотографировали его во время пения, когда лицо искажено криком. Но юную Александру это не смущало. Она хранила фото под подушкой и вечерами тихонько слушала в своей комнате затертую кассету, где низкий голос Всеволода с трудом пробивался сквозь помехи на пленке.

Наверное, тогда она была влюблена не в человека, а в саму идею любви, в высокий дух, в ясное понимание, что в жизни есть что-то еще, кроме обыденности и рутины. Волшебство, в которое все же перестаешь верить, когда взрослеешь.

И она повзрослела, и влюбилась в Витю, и вышла за него замуж, и прожила много лет, считая себя счастливой, но в душе всегда оставался крохотный уголок для Мешкова. Александра следила за его творчеством, слушала новые песни, и почему-то ей было очень приятно узнавать из средств массовой информации, какой Всеволод хороший и смелый человек.