Портрет тирана - Антонов-Овсеенко Антон - Страница 26

Стон стоял по деревням.

А хлеба в стране все меньше и меньше.

Подошла еще одна военная зима и Сталину пришлось еще раз отступить. Новый, какой уж по счету зигзаг назывался «Головокружение от успехов». Эту статью генсек опубликовал в «Правде» в марте 1930 года. Оказывается, некоторые товарищи неправильно поняли указание ЦК и напрасно форсировали темпы коллективизации, забыв о принципе добровольности.

Выступление Сталина оказалось всего лишь театральным жестом. Ни о чем он лично не сожалел, тем более, что виновными в «перегибах» были объявлены местные руководители. Ничего менять в своей людоедской политике генсек не собирался. Пройдет десять лет и Сталин совершит грабительский набег на безоружных крестьян Прибалтики, Западной Белоруссии, Западной Украины, «добровольно» присоединившихся к его короне. Недовольных — в Заполярье, в лагеря. И назовет он эту истребительскую акцию привычно «коллективизацией».

А после большой войны, которую Сталин против собственного ожидания выиграет, он пройдется неумолимой метлой сплошной коллективизации по другим землям. И выметет из сопредельных стран изобилие. Вместе со свободой.

В новой жизни разве это нужно?..

А тогда, в тридцатом, чтобы придать своей статье «Головокружение от успехов» и вес и силу директивы, Сталин отдает распоряжение судить местных работников за «левацкие перегибы».

Все тот же прием — «Держи вора!»

Тащат его, сердешного, местного работника, к судье, а он, подобно той свинье из басни Крылова, повторяет:

Многие шарили по чужим дворам и участвовали в ликвидации «кулаков» с увлечением мальчишек, заполучивших впервые в жизни галифе, кожаную куртку и вожделенный наган. А наган — это власть над людьми. Над теми, что выше тебя, лучше тебя.

Организуя деревенский погром, Сталин опирался на армию властолюбцев и карьеристов — так называемых низовых работников.

Эта пословица родилась на селе в те годы. Суждена была ей долгая жизнь…

…Это произошло в Большекоровинском районе, под Москвой. Секретарь райкома, назовем его Петуховым, звонит в Окружной комитет партии:

— У меня началось восстание! Прошу выслать войска.

Секретарь окружкома, назовем его Мясоедом, ответил, что паниковать партия никому не позволит и распорядился:

— Сиди в своем кабинете, сейчас приеду.

Прибыв на место, товарищ Мясоед предложил секретарю райкома отправиться вместе в самое непокорное село, в центр восстания.

Петухов взял наган, пристегнул кобуру к ремню и был готов.

— Никакого оружия! — воспротивился старший. Но Петухов наотрез отказался ехать в село без нагана. Спорили долго, наконец сошлись на том, что Петухов спрячет свой наган в карман и ни в коем случае оружие в ход пускать не будет.

Прибыли в село, собрали колхозников. Их набралось в тесной избе человек сто. Статья в «Правде» им была известна, и они потребовали в один голос:

— Распускай колхоз!

— Почему весь колхоз? — спросил секретарь окружкома. — Пусть подает заявление о выходе из колхоза каждый желающий сам.

— Нет, — ответили из толпы. — Ты сначала распусти, а потом уж кто захочет пусть образует новый.

…До четырех утра так вот кричали. За махорочным дымом уж лиц не видно. Припер народ секретарей к стене, вот-вот задушит-разорвет.

— Не выпустим, пока не распустите колхоз!

Петухов за наган хватается, а старший — его за руку. Но — деваться некуда, пришлось уступить. Как только объявили о роспуске колхоза, крестьяне потребовали вернуть семена.

— Вот это уже не в нашей власти, — сразу нашелся товарищ Мясоед. — О семенах пусть райисполком решает.

А крестьяне свое:

— Не выпустим, пока семена не получим.

Добровольцы кинулись за кладовщиком, но тот успел удрать. Настало утро. Все устали, даже самые крикливые. Тут объявили запись в новый колхоз. Записалось человек семь, одни «бедняки».

Наконец, выпустили партийных секретарей на волю.

Семян в райисполкоме, разумеется, не дали. Да и как пахать-сеять, если власти успели распахать все межи и уничтожить лошадей?

Остались крестьяне ни с чем.

А Петухов подал в МК заявление, в котором обвинил товарища Мясоеда в роспуске колхоза. Однако секретаря райкома в том же месяце арестовали как «врага народа», и тем секретарь окружкома спасся.

Конец в духе времени.

И еще один зигзаг — постановление ЦК «0 борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении». Великий юморист придумал эту акцию: как можно искривлять изначально кривую линию?.. И великий профан надумал распустить насильно организованные колхозы именно весной, когда начинался сев. Кто исчислит новые потери? Кто назовет число районов, где от былой коллективизации не осталось ничего кроме заколоченных изб?

Достойное завершение гигантского политического слалома.

В некоторых местах партийные чины, наделенные достаточно острым нюхом, восприняли выступление Вождя как пропагандный маневр и не разрешили почтовым отделениям рассылать номер «Правды» со статьей Сталина. Лишь когда распахали все межи так, что насильственно согнанные в колхозы хлеборобы не могли восстановить границы своих земельных наделов, местные власти дозволили населению ознакомиться с «Головокружением».

Так поступили в Терском районе, на Северном Кавказе.

Один из тогдашних руководителей района попал впоследствии в лагеря, семнадцать лет отсидел, но до конца дней своих хвастался тем, как доблестно провел крестьян в 29 году.

Поразительное дитя невероятной эпохи!..

Но были и в райкомах, и в ЦК работники, которые приняли «Головокружение» всерьез и ослабили нажим на деревню. Горе простодушным! Их исключили из партии за «соглашательскую политику», за «примиренчество», а в действительности — за то, что не уловили всей глубины очередного гениального маневра Вождя. В конце тридцатых годов они, с ярлыком «правые уклонисты», последовали в истребительные лагеря.

Но что-то можно было спасти и в тех чудовищных условиях. В марте тридцатого года многие члены ЦК и даже члены ПБ выехали в провинцию в качестве наблюдателей и проводников новой, выправленно-искривленной партийной линии. В начале апреля на Украину прибыл Серго Орджоникидзе. Среди прочих, он посетил Зиновьевскую область[101]. Сопровождал его Станислав Косиор, первый секретарь ЦК КПУ. В этой области меньше свирепствовали опричники, экспроприация и принудительная кооперация основную массу крестьян не затронули. И парт-руководители подобрались дельные — в меру крикливые и не слишком жестокие. Словом, повезло крестьянам. Может поэтому колхозы области не развалились сразу после амнистии, объявленной в марте. Только что закончили весенний сев. Вот это более всего и удивило Орджоникидзе.

— Как же вы без указаний, никого не спросив, начали сев, — спросил он местного работника. — Только давайте говорить начистоту, — предупредил Серго.

— Я иначе не умею. У вас в Москве 25 марта какая погода стояла — мороз, да? А у меня в степи пар от земли поднимается. Значит, надо немедля сеять.

— А как с добровольностью? — не унимался Серго. — У вас что же, никто не вышел из колхозов?

— Многие хотели уйти, всего подано полторы тысячи заявлений. Но в области двести тысяч хозяйств. Решили всех желающих отпустить, но ведь их надо было снабдить семенами, выделить земельные участки. Вокруг этого начались бы распри, драки, тут и до убийства недалеко… А сев ждать не может. Собрали всех секретарей райкомов партии, посоветовались и решили перед севом провести во всех колхозах общие собрания. Создать везде комиссии по проверке соблюдения принципа добровольности при вступлении в колхозы, по состоянию озимых, подковке лошадей, — всего шестнадцать комиссий. Секретарь обкома лично участвовал в работе одного колхозного собрания и там, при активном участии колхозников, была разработана инструкция для всей области.