Разнести повсюду весть (ЛП) - Вилгус Ник - Страница 72

Билли вытянул руку, будто чтобы сказать: “Ударим по рукам, приятель?”

Тони со смехом пожал ему руку.

— Мы припарковались снаружи, — сказал Билли. — Ох, и, Вилли?

— Да?

— Приятно видеть тебя снова дома, брат.

— Оу, — произнёс я. — Спасибо.

— Полагаю, ты слышал о Мэри.

— Что?

— Она будет петь на шоу фейерверков. Знаешь, которое устраивают в центре города.

— Серьёзно?

— В последнюю минуту сэр позвонил ей и спросил, приедет ли она и сделает пару номеров. У неё сейчас выходит диск, знаешь ли. Она сделала ремейк “Слушай музыку”. Ты знаешь? Той старой песни? Братьев Дуби?

— Серьёзно?

— О, Боже, её крутят по местному радио. Мэри сказала, что она уже в чартах Биллборд, что бы это ни значило. Она, кажется, думала, что это что-то.

— Это что-то, — сказал я. — Вау!

— Она начала тур, и они собрали здесь целую группу, просто чтобы она могла показаться на своей родине. Это будет большим делом. Практически все, кого я знаю, говорят об этом.

— Ну, она твоя дочь, знаешь ли.

— Да, ну, она всегда больше брала от тебя, чем от меня.

— Мэри будет петь? — спросила Амелия. — Это потрясающе! Не могу дождаться! Папа, ты слышал? Мэри будет петь!

— Наша Мэри? — спросил Джексон.

— У неё те ещё лёгкие, — ответил Билли.

— Мы можем сесть впереди? — спросила Амелия.

— Ты можешь пойти за кулисы, дорогуша, — сказал Билли. — Она твоя кузина.

— Потрясающе, — сказала Амелия, её лицо сияло.

— Мы теперь не сможем жить с Мэри, — сказала мама, качая головой. — Она уже невероятная. Теперь будет хуже.

— Видела бы ты, какие ей предлагают деньги, — сказал Билли. — Я бы тоже поднялся на ту сцену, но не могу вытянуть ни одной проклятой ноты.

— Она прочла рэп в этой песне “Слушай музыку”, — сказала Шелли. — Я сказала, что если это кантри, то я съем свою туфлю.

— Сейчас все так делают, — сказал Билли. — Она называет это сэмплами.

— Как бы она это ни называла, это не кантри, — спорила Шелли.

— Ну, она заработает много денег, и это важно, — ответил Билли. – Давайте выдвигаться, народ. Пора идти к выдаче багажа.

— Нам всем там хватит места? — спросил я, оглядываясь вокруг. Нас было шестеро взрослых и двое детей. Помимо его спортивной машины за восемьдесят тысяч долларов у Билли ещё был грузовик. У Шелли — внедорожник, который подошёл бы, если плотно втиснуться.

— Мы взяли напрокат фургон, — объяснила Шелли. — Мы бы хотели, чтобы ты, Джек и дети остались с нами, а миссис Ледбеттер — с мамой.

— Можете высадить меня у отеля, дорогая, — сказала миссис Ледбеттер. — Я не буду никого обременять.

— Не слушай её, — сказала мама. — Мы уже разобрались, Юнис. Ты останешься со мной, и я не приму “нет” за ответ.

— Это очень настойчиво с твоей стороны, Марта, — сказала миссис Ледбеттер.

— У меня был хороший учитель. И я бы не мечтала оставить тебя одну в каком—то пустом старом отеле. Нет. Ты поедешь со мной и подышишь свежим деревенским воздухом. Если правильно разыграешь козыри, я могу даже дать тебе газонокосилку, чтобы подстричь траву. Упражнение пойдёт тебе на пользу. И если ты действительно будешь хорошо себя вести, мы можем поехать на квадроциклах к реке и устроить приличный пикник.

Миссис Ледбеттер усмехнулась.

Глава 107

Не нужно ничего говорить

На следующее утро я проснулся рано, хотел приготовить для всех завтрак, но в этом Билли меня опередил.

— Хей-хо, брат, — сказал Билли.

Он стоял у плиты на своей большой кухне, на одной конфорке стояла подливка, на другой ломтики бекона, куча печенья были готовы отправиться в духовку. На нём были шорты и старая футболка. Стоял там как есть, и было тяжело поверить, что он был моим братом — маленьким засранцем, который всегда побеждал меня в любых играх, который всегда был на несколько лет старше, всегда больше, сильнее, умнее, тот, кто всегда добивался своего. Мы дрались как кошка с собакой, особенно из-за моего выбора “образа жизни” последние несколько лет. Но после смерти Ноя он перестал говорить об этом.

— Я собирался готовить, — сказал я, наливая себе чашку кофе.

— Подумал, что тебе не помешал бы перерыв. Без детей мы с Шелли больше почти не готовим. Немного скучаю по тем дням, на самом деле. Думаю, мальчики приедут сегодня утром. Джош едет из Университета Миссисипи, заберёт Эли. Должны быть здесь к ланчу. В любом случае, я рад, что ты встал. Я хочу с тобой поговорить.

— Оу?

Я сел, в ожидании глотнул кофе.

Он молчал, занимаясь беконом, помешивая подливку.

— Ну? — надавил я, немного беспокоясь. Не было похоже на Билли это “поговорить” – в его стиле больше «сесть и обсудить конкретную тему». Я чувствовал тяжесть.

Он повернулся, посмотрел на меня, нахмурился.

— В чём дело? — спросил я. — Не говори мне, что у тебя рак или какое—то дерьмо, потому что я не думаю, что смогу прямо сейчас справиться с чем—то ещё.

— Ничего такого, — сказал он.

— Ну, что?

— Ты мой брат, и я люблю тебя, — просто сказал он.

— Ну, ясен пень.

— Нет, Вилли. Я серьёзно. Я хотел сказать тебе это. Я знаю, мы не всегда виделись с глазу на глаз, и пастор всегда говорит мне молиться за тебя, но знаешь, что?

— Что?

— Ты не такой уж плохой.

— Ну, спасибо.

— Я серьёзно, брат. Я действительно серьёзно. Я всегда думал, что ты… ты знаешь… плохой парень. И я ненавидел это. Я действительно ненавидел это. Это меня разрывало. Я думал, ты на пути в ад, что остальные из нас отправятся в рай и будут с Богом, а ты внизу, в аду, будешь вечно гореть с вилами в заднице… Я хочу сказать, я ненавидел это. Я просто ненавидел это. Но затем однажды я понял, что это была чёртова брехня, и прости меня за мой французский. Я хочу сказать, не думаю, что ты понимаешь. Меня это действительно разрывало. Долгое время. А затем однажды я понял…

— Не нужно ничего говорить, — сказал я.

Я мог сказать, чего эти слова ему стоят. Я знал, что именно он пытался сказать.

— Я хочу кое-что сказать, — парировал он. — Однажды… ну, это был день похорон Ноя. Я помню, что шёл за тобой, пока мы заходили в церковь, сели и готовились к похоронной мессе. Ты был таким разбитым, тебе было так больно, ты был не в себе. И я не понимал, как сильно ты любил того мальчика. Конечно, я знал это. Но я не знал этого. Я думал… ну, не знаю, что я думал. Но в тот день, пока шёл за тобой — Господи, ты в тот день едва ли мог стоять — я понял, что я полный мерзавец. Прямо как ты говорил в той грёбаной книге. И не думай, что я прощаю тебя за ту книгу, потому что это не так. В любом случае, пока нет. Но ты был прав в том, что написал обо мне. В тот день я понял, что ты прав. Вот, что я пытаюсь тебе сказать.

Я слушал, не перебивая.

— Ты любил того мальчика всем своим сердцем, и он любил тебя в ответ, а я никогда ничего не делал, только вставал на пути и усложнял тебе жизнь. Когда Ной умер, у меня было такое чувство, будто я даже не знал его. Он был моим племянником, конечно, но я никогда не знал его. И я не пытался его узнать, потому что злился на тебя. И я подумал, Господи, каким я был грёбаным идиотом. Какого чёрта я делал? Что в этом было хорошего? И я пытался поговорить с братом Джоном о тебе. Конечно, он не знает никаких геев. Он не знает, на что это похоже. Он не знает, о чём всё это. Он просто повторяет всю эту брехню, которую слышал, но когда доходит до дела, когда ты на передовой, когда ты говоришь о своём собственном брате, и о своём племяннике — о своей семье, своей крови — и он сидит там и говорит тебе просто молиться за них, но не включать их в свою жизнь, потому что так или иначе это сделает всё лучше… что за чепуха! Почему я этого не видел?

Я ничего не сказал на это. Не знал, что сказать, если честно.

Последний раз, когда я видел Билли со слезами, ему было около двенадцати лет. Мы играли в бейсбол. Он был питчером, и Томми Роджерс сделал прямой бросок, который попал прямо Билли в пах. Он согнулся пополам в агонии, разрыдался и плакал, как девчонка.