Шансон для братвы - Черкасов Дмитрий - Страница 19

— Блин, ну не может же быть, что девушку завалили какие-то левые уроды, а барыга на наших гонит! Есть у него интерес, есть! — Рыбаков стукнул кулаком по спинке стула.

— Диня, ты не волнуйся, я вспоминаю.

— Да не волнуюсь я, мы с тобой уже второй час сидим, а толку нет. Мне за ребят обидно, мы-то кофеек попиваем, а они на шконке [49] парятся... Давай по новой. Всех, кого ты уже вспомнил, исключаем, думай о тех, кто случайно появлялся, друзья, приятели. — Рыбаков был редкостной занудой в смысле дела. С одной стороны, это помогало, с другой — частенько бесило окружающих. Денис мог часами ходить по кругу, перемалывая одно и то же — адвокатура многое потеряла в его лице.

Парашютист задумался.

Денис не торопил, разглядывал фасад Зимнего дворца, покачивая ногой. В стекляшке, где готовили кофе и бутерброды, увеличили громкость магнитофона и начался хит сезона «Я хороший мальчик».

— Вырубите этот марш педофилов! — рявкнул Денис.

Из проема появилась голова продавца. Парашютист приподнялся. Звук мгновенно стих.

— Ненавижу этих уродов! — сказал Рыбаков. — Шелупень, особо этот, с бородкой, латинос недоделанный...

Парашютист вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.

— Есть! Был один корешок!

— Ну-ка, ну-ка...

— Короче, видел я раз одного типа, не придал значения. Он к барыге заходил, дружок его вроде школьный. С виду зачуханный, приблатненного из себя корчил... Ты как про бородку сказал, я вспомнил — у того тоже чо-то на подбородке торчало. Все по фене [50] пытался и пальчики расставить...

— Хорошо, ты не переживай, Костя, подробно, спокойно, — Денис успокоил возбужденного братка. Воспоминания Парашютиста требовалось баюкать и согревать в ладонях, как бутон розы в холодную зимнюю ночь. — Он сидел, как ты думаешь?

— Нет, точно нет. Может, по пьяни задерживали да в предвариловке [51] нахватался...

— А с пикой бросится?

— Легко. Если кто послабее, точно. И на девчонку может.

— Значит, так, — Денис сцепил пальцы. — Этого корешка надо найти. И срочно. Он это или нет, разбираться нет времени. Он — хорошо, не он — думаем, как его подставить, и параллельно ищем настоящего убийцу. Если он такой энтузиаст зоновской романтики, пусть посидит чуток — для размышлений полезно.

— А чо потом кого-то искать? Из него признанку на раз выбьют...

— Ну, выбить не сложно. А мы что, не люди? Если невиновен, грех большой на себя возьмем. Нельзя так.

— Тоже верно. Куда тебе его привезти?

— Не надо никого никуда возить. Ты говорил, коммерческий — свой парень, вот пусть и узнает адрес и все, что возможно.

— Хорошо. Связь?

— Мне Антон свою трубу отдал. Если я вне зоны, звони Ортопеду, Горынычу или кому еще. Я вообще дома побуду, но в любом случае если куда поеду, то с кем-нибудь из пацанов.

— Договорились, — Парашютист встал и направился к машине.

На самом деле проблема, с которой столкнулась команда и примкнувший к ним Денис, не была решаема столь быстро и легко, как это предлагали резкие Горыныч или Ортопед.

Играть с государством в догонялки, совмещенные с «гасилками», было стратегически неверно. Отсутствие более или менее весомых доказательств по уголовным делам не стоило ровным счетом ничего — следователи старались любыми способами получить признание, а есть «доказуха» или нет — им все едино. Любой гражданин, попавший под подозрение, почти автоматически переквалифицировался в обвиняемого и, если сам, исключительно своими силами, не мог доказать свою правоту, отправлялся по этапу. Создавалось впечатление, что главным, основополагающим принципом российского правосудия является не Уголовный кодекс и Конституция, а гаденькое изречение «нет дыма без огня». Понятие презумпции невиновности воспринималось облеченными властью как разновидность матерного выражения, человек представлялся клеточкой или галочкой в отчете, а люди в целом — абстрактным «населением». Взглянуть на происходящее с противоположной стороны стола следователи и не пытались, считая себя гениями сыска и свою позицию — единственно правильной.

Разумеется, их оппоненты тоже не были безгрешными овечками, но редкие «посадки» кого-нибудь из братвы воспринимались не как справедливое наказание, а как личная месть милиционеров за собственные безграмотность и лень. Тем более что реальных проступков никто не знал, а дикие обвинения высасывались из пальца. Выбить «признанку» — это главное, доказательства вторичны. К сожалению, по-другому большинство работать уже не умело.

Оставшиеся «зубры», «правильные менты», были в исчезающе малом количестве. Их старались завалить душисто-политическими делами, в которых всплывали фамилии крупных чиновников и депутатов Государственной Думы вроде питерского псевдодемократа Рыбаковского или застуканного в баньке с продажными девками бывшего министра юстиции. «Зубры» ломали себе рога и клыки, их унижали в высоких кабинетах, доводили до инфарктов и язвы и потихоньку выживали из системы. Оставшиеся пытались трепыхаться, но, видно, сорт мыла для мытья рук был не тот, и при очередной гигиенической проверке их тоже выгоняли. Хорошо еще, что, помимо «чистых рук», гениальному министру не пришло на ум проверить уровень холодности головы. Интересно, придумали бы холуи специальный градусник или так, по старинке бы меряли? Кто-то из нормальных ментов уходил в частные агентства, кто-то спивался у себя на приусадебном участке.

Новомодные детективные фирмы принимали всех и скоро стали, за редчайшим исключением, заповедниками особых бездарей, тупиц и алкоголиков, не удержавшихся даже на должности постовых. Им не хватало только своего журнала с парадоксальным названием «Милицейская мысль». Прав у них не было никаких, а гонору — дальше некуда. Да и попадались они по собственному скудоумию чаще других, причем всенепременно со своими «ксивами» и пушками, якобы утерянными в последние месяцы службы. Нормальные менты их ненавидели и сотрудничали только за деньги, регулярно впуливая «дезу» и пуская по их следу коллег из соседнего района, у которых образовался завал с раскрываемостью и надо было поднять процент в отчете. «Холмсов» брали, и они, по обыкновению и въевшейся стукаческой привычке, сдавали всех, причем по собственной инициативе, и новоиспеченные «приватизированные мусорки» [52] полным составом своего сыскного бюро отправлялись в Нижний Тагил, в зону номер тринадцать. Там они встречали своих корешей и гармонично вливались в это единственное в России учреждение, где, по мнению большинства населения, ментам самое место.

Садист и Паниковский не по своей воле оказались в ситуации, когда они точно были ни при чем, но их принадлежность к определенному слою населения фактически гарантировала предвзятость следствия и суда. Хотя на суде можно было бы попытаться сломать обвинение, но не было никакой гарантии, что кому-нибудь из них насильно не сожмут в руке нож и не представят отпечатки пальцев как улику. Да и ждать суда года два-три в «Крестах» — дело безрадостное и унылое. На адвокатов надежды не было — те деньги зарабатывают, на судьбу подзащитного им плевать, дело Дмитрия Якубовского это показало. Человека осудили за кражу книг в тысяча девятьсот девяносто четвертом году, «не обратив внимания» на то, что в девяносто первом было возбуждено дело о хищении этих же самых книг против совсем другого человека. Адвокаты Дмитрия, кроме требований ежемесячных выплат, палец о палец не ударили.

Для Паниковского все еще усугублялось тем, что он носил гордую фамилию Клдиашвили, доставшуюся ему от прадеда. Чем ему это грозило, Денис себе представлял очень хорошо — одного его хорошего приятеля, Виталика, избили в отделении только за то, что он при проверке документов предъявил паспорт, где значилось — Жордания и место рождения — Сухуми. Рыбаков знал его много лет, семья Виталика переехала в Питер, когда тому еще года не исполнилось, он всю жизнь прожил здесь, ничем противозаконным не занимался, только работал день и ночь, обеспечивая свою семью. На момент задержания он был абсолютно трезв и шел с работы домой. Спасло Виталия только то, что из-за угрозы проверяющей комиссии из Главка его выбросили на улицу в ту же ночь, а не через трое суток. Жена вытаскивала его с того света почти месяц, слава Богу, Ирина по образованию была врачом. Естественно, никто никаких заявлений в милицию не подавал. О получке, бывшей у Виталия в кармане, можно не говорить — и так все понятно, хорошо, паспорт оставили.