Сохатёнок
(Повесть) - Никонов Василий Григорьевич - Страница 1

Василий Никонов

СОХАТЁНОК

Повесть

От автора

Я не встречал людей, которые не любят природу и животных. Если такие есть, то, наверно, это большая редкость.

Без природы я не могу жить. Не знаю, что зовёт меня в леса и горы, к родникам и рекам, к суровым таёжным людям. Это «сверху» они суровы, а «внутри» — добры и приветливы. Они знают: человеку в тайге всегда трудно, и готовы помочь в любую минуту.

Мы с отцом жили на берегу Японского моря. Не совсем на берегу — километров двадцать пять от него. Отец жёг уголь, а я учился в селе. Летом, в дни каникул, я шёл к нему по тропинкам, лез по скалам, мог наткнуться на тигра и медведя, на змею-питона. Но я шёл и не боялся. Не боялся — и всё! А если б появился страх, ни разу бы не дошёл до отцовской землянки.

Повесть о сохатёнке я писал долго, с раздумьями. Написал всё, как было, ничего не придумывая, разве чуть-чуть прибавил.

Было это на Забайкальском Севере, где глухая тайга на сотни километров, где упираются в небо медноголовые горы, где живут мои добрые друзья — русские и эвенкийские ребята. Те, о которых я написал первые свои книжки — «Вадимка» и «Сын каюра».

МАЛЫШ

Гром ударил рядом, на минуту оглушил сохатёнка. Он прыгнул в кусты, упал на муравьиную кучу. Вскочил, не чувствуя боли, прыгнул ещё раз. В морду ткнулась ветка боярышника, острые колючки впились в губы. Ему хотелось бежать, бежать, не Зная куда. Сердце билось часто, его толчки отдавались в животе, растекались по телу. На секунду он увидел мать-лосиху возле тонкой берёзки, длинные ноги с узкими копытами, безрогую голову на короткой шее. Мать лежала не двигаясь, с глазами, полными ужаса, в ожидании близкой смерти.

Второй выстрел грянул тут же. Сохатёнок побежал быстрее. Высокие кочки заплетали слабые ноги. Шатаясь, телёнок бежал к воде. Теперь он понял: выстрелы гремели от ближней сопки, охотник прятался в кустах. Лосёнок торопился к речному берегу, куда, наверно, придёт мать-лосиха. Полежит, отдохнёт, разыщет сына. Здесь, на берегу, успокоясь, он прильнёт к её вымени, досыта напьётся сладкого молока, вкусно пахнущего материнским телом.

Так спешил он, пока не вышел на зелёную полянку. Толстая бурая зайчиха сидела под кустом, оглядываясь во все стороны. Ей было тяжело бежать. Она с жалостью смотрела на уставшего сохатёнка. Скорей всего, он остался один, а мать, наверно, убил охотник. Тот, который дважды стрелял у скалистой сопки.

Это было и хорошо и плохо. Хорошо потому, что, убив лосиху, охотник не будет гоняться за зайцами. Плохо потому, что лосёнок не выживет в страшном для него лесу. Она видела таких одиноких сохатят, знала, что их ждёт…

За полянкой место пошло ровнее, кочки поредели, их сменили жёлтые волнистые ковыли.

Золотистая травка зеленела вдоль берегов. Впереди блеснула река, освещённая вечерним солнцем. На неё стаями садились утки, уставшие от перелёта.

Лосёнок оглянулся, выбрал место, где можно полежать. Здесь и дождётся мать, она должна его найти. Найти, покормить, обласкать, как умеет делать только она.

Лениво проползла между кочек серая змея с раздутым животом — даже не взглянула на сохатёнка. На сухой обгорелой жердинке сидел обиженный ворон, скучно каркал через ровные промежутки. Ворон ещё не видел ни лосиху, ни охотника, иначе молчал бы и ждал своей доли.

И зайчиха и змея в другое время могли бы заинтересовать сохатёнка. Но сейчас лосёнок ничего не видел, не слышал. Его привлёк черёмушник у реки, густая трава. Он лёг, закрыл глаза и стал ждать.

Высокий сутулый человек с нестриженой головой на короткой шее, с крупными жёлтыми зубами сидит на лиственничной колоде, дымит помятой сигаретой. Он только что освежевал сохатиху, сложил мясо, прикрыл брезентом. Приятно передохнуть в густых сосенках, зная, что тяжёлая работа закончена, что дома ждут жена, горячие щи со свежим мясом. Мавра обрадуется мужниной удаче, истопит баню, поставит на стол бутылку водки. Так положено: на свеженину должна быть выпивка.

Вечернее солнце медленно скатывается за горы. Когда оно скроется, глухая темнота опустится в долину. Не пройдёт и часа, как станет темно. Впереди тридцать километров быстрой реки — плыть надо против течения. Спешить охотнику некуда: с тушей он разделался засветло, а домой приплывёт в середине ночи. Чтоб ни один глаз не увидел, что лежит в лодке под брезентом.

Самое бы время поесть. В поисках зверя охотник целый день бегал голодным, пересекал долины, переваливал сопки, пока не наткнулся на лосиху с лосёнком. Утром выпил кружку горячего чая без сахара, съел кусок хлеба, пожевал холодного мяса. Бывалые охотники всегда сначала пьют чай, потом берутся за еду. Вот и сейчас: хочется есть, да некогда. Надо перенести мясо в лодку, спрятать винтовку в надёжном месте, зарыть остатки зверя. Тогда, пожалуй, можно достать из сумки чёрствую краюху, кусок недоеденной говядины — заморить червяка. Покурить, рассудить, куда деть мясо, чтоб не нашли, если придут с обыском. Давно известно: запретный товар весь базар ищет.

Задумавшись, охотник не слышит шуршания веток, детских голосов, старческих вздохов. По тропинке шагает узкоплечий старик в брезентовом плаще, за ним — два мальчика: один лет двенадцати, плотно сбитый, с каштановым чубом во весь лоб; другой — десяти-одиннадцати, черноглазый с короткой стрижкой ёршиком. Оба в зелёных рубахах, в штанах из крепкой чёрной материи, закатанных по колено, в старых кедах, побелевших от воды и солнца. Оба похожи друг на друга: лицом, походкой, разговором. Старик первый замечает охотника, раздвигает кусты, останавливается. Думает, как быть: пройти мимо или окликнуть? Пройти — потому что сбраконьерничал мужик. При таких делах лишние глаза — лишние думы. Остановиться надо по самой простой причине: авось мяса даст. Голодная весна нынче у Сараниных, не грех бы подкормиться малость. Не зря говорят: мельница сильна водой, человек — работой и едой.

— Здорово, Андрон! — Старик выходит из-за кустов. — Никак, зверя убил?

Охотник швыряет цигарку, не разгибаясь прыгает к сосне, хватает винтовку. Глаза прищурены, губы сжаты. Рука готова нажать на спусковой крючок.

— Здорово, говорю, Трухин! — Старик поглядывает на прикрытую кучу. — Мда, вот какое дело…

— Здорово, Бормаш! — Андрон переводит дух. — Напугал ты меня: думал, кто из надзора. — Он узнаёт саранинских ребят. — Вы будто ангелы на крылышках…

— Ково там! — Старик чешет затылок. — Мы, малина-ягода, мотором шумели, по кустам чисто медведи пёрли. Забылся ты, слух ослабил…

Трухин прислоняет винтовку, слизывает с губ табачные крошки. Думает, поглядывая на ребятишек: «Надо рассказать им про сохатиху. Трепанутся где-нито, беды не оберёшься…»

Андрон достаёт новую сигарету, суёт в усатый рот, чакает зажигалкой. Затянувшись, начинает рассказывать:

— Слышь, Бормаш, какой случай подвернулся. Плыл я, стал быть, покос посмотреть. Он у меня нынче за Круглым озером. Ничево покос, трава ходкая… Нда, плыву обратно. Слышу, в этом месте мык стоит невозможный, возня на весь берег. Рёв — кусты трещат! Только приглушил мотор, ка-ак он заревёт! Медведь, значит, Михайла Иваныч. Ну, думаю, дело плохо, ломает кого-то вражина.