Вызов (ЛП - Деннинг Трой - Страница 19

От твоей жестокости, Таа, никакого прока, одни только трупы, – произнёс монстр, расположившийся ближе всех к Киньону. И хотя казалось, что он обратился к своему собрату на каком-то подобии свиста, Галаэрону пришлось всего лишь сконцентрироваться на его мыслях, что понять слова. От напряжения у эльфа заболела голова, безмолвное послание слишком просто терялось в хаосе эмоций – ревности и презрения. – Пусть теперь их пытает кто-нибудь более умелый.

Возможно, Зэй, – если он уверен в своих талантах, – ответил Таа.

Другие кричали, пока не сорвали глотку, но ничего тебе не сказали, – парировал Зэй. – Для начал нужно сломить их волю, только тогда они откроют нам слова.

Мелегонт дёрнул Галаэрона за руку.

Слова? – мысленно спросил маг.

Скорей всего речь идёт о паролях. – Галаэрон намеренно избегал любого упоминания о мифале.

Мне следовало догадаться, – кивнул Мелегонт. – Значит, мифал существует.

Я ничего не говорил о мифале, – хмурясь, запротестовал Галаэрон.

В ответ волшебник просто пожал плечами.

У слов тоже есть тени.

Я так и понял, – подумал Галаэрон. – Но что им надо от мифала Эверески – если предположить, что он существует.

Мелегонт понимающе улыбнулся.

Чтобы существовать, фаэриммам как воздух нужна среда, наполненная магией. Без неё они умирают от голода.

Так почему же они до сих пор живы? Анорох никак не назовёшь волшебным местом.

Тут магии больше, чем ты думаешь. Что такое, по-твоему, Стена Шарнов?

Пленивший их барьер поддерживает их? – догадался Галаэрон. – Жестоко.

Возможно, но то, что они сделают с Эвереской, ещё ужаснее – если, конечно, её окружает мифал, – сказал Мелегонт. – Фаэриммы по своей природе – вздорные существа и ярко выраженные индивидуалисты, но в руинах Миф Драннора около сорока особей как-то уживаются друг с другом.

Галаэрон кивнул, он уже начал понимать, что имел в виду маг. Древний мифал, некогда охранявший Миф Драннор, не исчез вместе с городом. И хотя с веками его сила уменьшилась, он по-прежнему был достаточно силён, чтобы питать целую колонию фаэриммов. А если ослабевающих чар Миф Драннора хватало на то, чтобы поддерживать около сорока тварей, то при мысли о том, скольких сможет прокормить куда более мощный мифал Эверески, эльфу стало дурно.

Галаэрон покачал головой, осознавая, какое зло выпустил на свободу.

Мелегонт похлопал его по колену.

В этом нет твоей вины. Ты исполнял свой священный долг. Если в случившемся кто и виноват, так это я.

Нихмеду покачал головой.

Я понял, что мы влезли не в своё дело, едва увидел бехолдера Валы, да к тому же она меня предупреждала. Если бы я послушался…

То ты нарушил бы клятву защищать гробницы своих предков, а Галаэрон Нихмеду не мог так поступить, – перебил Мелегонт.– А вот если бы мне не хотелось убраться оттуда поскорее, то я, чтобы отыскать шахты дварфов, не приказал бы Вале вскрыть гробницу, пусть в ней и покоились члены клана Вишаан. По меньшей мере, вина лежит на нас обоих, а вот пользы в перемывании себе косточек нет никакой. Знай, если бы ты оказался трусом и бросил меня на произвол судьбы, то зло, свершённое тобой, было бы куда страшнее нынешнего. Мы вместе всё исправим, но дело не только в безопасности Эверески, всё куда серьёзнее. Даже если мы потерпим неудачу, и Эвереска падёт, то, что сделал ты, будет того стоить.

Возможно, с точки зрения человека, – подумал Галаэрон.

Где-то на уровне подсознания он понимал, что если Эвереска падёт, его имя будет очернено навеки, точно так же, как клан Вишаан или дроу. Эвереска была последним островком величия эльфийской цивилизации – по крайней мере, на Фаэруне. Это всё, что осталось от империй, основавших такие величественные города, как Кормантор или Силюванэд. Поэтому эльф снова сосредоточил внимание на военном сборе, как никогда полный решимости найти способ остановить фаэриммов, а если понадобится, то и уничтожить всю эту расу.

Выигравший спор о том, кто лучше всех умеет пытать, Зэй держал распластанного Киньона над своей зубастой пастью, стегая шипастым хвостом по потрёпанной, перемазанной кровью броне мастера стражи гробниц.

Ну что, эльф? Хочешь? – монстр обращался к пленнику только при помощи мыслеречи, потому что свист, с помощью которого общались фаэриммы, не входил в число языков, которыми владело большинство эльфов. – Вынашивать моё яйцо – большая честь.

Его хвост изогнулся, коснувшись губ Киньона, после чего существо подало соплеменникам знак. Они выровнялись на одном уровне и принялись водить хвостами по телу эльфа, отыскивая пробоины и щели на его доспехе.

Возможно, я позволю тебе вынашивать яйца всех моих друзей, насмешливо добавил Зэй.

Казалось, Киньон едва остаётся в сознании, почти не воспринимая происходящее.

Заплывшие глаза едва открывались, сломанный нос будто растёкся по щекам, а губы были разодраны так сильно, что в том месте, где должны были быть зубы, виднелся кончик языка. Состояние скрытого доспехом тела оценить было труднее, если не учитывать глубокие вмятины и складки на броне, говорившие о множестве синяков и ушибов.

Ну что, ты хочешь этого, раб? Хочешь, чтобы личинки росли внутри тебя, ползали по твоим кишкам, поедая пищу из твоего желудка?

И тут случилось, казалось бы, невозможное – Киньон покачал головой и ответил мучителям:

– Нет.

Слово было так сильно искажено, что Галаэрон едва смог его разобрать. Он с удивлением обнаружил, что ему не передалось и толики боли мастера стражи гробниц. Обычно эльфы, тесно связанные друг с другом посредством Дремления и Плетения, улавливали хотя бы слабое эхо эмоций друг друга. Вместо этого муки и страх Киньона Нихмеду ощущал только благодаря подслушивающему заклятью Мелегонта. И к своему стыду он понял, что какая-то часть его испытывает удовлетворение от мук мастера.

Странное чувство одновременно озадачило и напугало Галаэрона. Эльфам не было свойственно злорадство, потому как их эмоциональная связь обычно усмиряла подобные страсти. Желать боли другому в буквальном смысле означало желать боли себе, и такой глупости не допускали даже самые высокомерные представители золотых. Низменные чувства, которые ощущал Галаэрон, слишком походили на человеческие.

Фаэримм держал Киньона ещё долго, позволяя товарищам вдоволь пощупать хвостами тело эльфа. Это продолжалось до тех пор, пока из губ мастера гробниц не стал исходить странный ритмичный стон. Галаэрон узнал этот звук не сразу, он понял, что это такое, только когда эльф в мантии высшего мага зашептал Молитву о Мёртвых.

– Узри же там, на Западе. Там я вижу своих товарищей и возлюбленных, я вижу тех, кто ушёл до меня и тех, кому ещё только предстоит прийти в этот мир. Я вижу их там, у высоких дубов и среди ветвей, их лица озаряет златое солнце.

– Они выкрикивают моё имя. Они зовут. Зовут на Запад, и туда я направляюсь.

Не узнать этот голос было невозможно, в нём были не только артикуляция и выразительная интонация, столь типичные для золотых эльфов, но и тот лёгкий тембр, который Галаэрон за последние два года службы запомнил очень хорошо. Этот голос, вне всякого сомнения, принадлежал отцу Луэнгриса, лорду Имесфору.

Один из фаэриммов толкнул высшего мага, заставив того замолчать, после чего Зэй поднял хвост и с размаху ударил Киньона в грудь. Шип пробил мифриловый доспех и погрузился в тело, но Галаэрон заметил, что мышцы твари не сокращались, как с Такари, когда в неё поместили яйцо.

Нет? Тогда назови хоть одну причину не делать этого. Скажи первое слово, и я позволю тебе умереть без личинки.

– Златосердце, – прошептал Киньон. – Это слово – Златосердце.

Лжец!

Зэй подал знак своим собратьям, и дюжина шипов пронзила доспехи Киньона. Мышцы пары хвостов сократились, но, казалось, что спазмы были слабее, чем в хвосте того монстра, который поместил яйцо в Такари. Мастер стражи гробниц вскрикнул, его тело обмякло и стало подниматься к потолку. Только хватка фаэриммов не позволила ему воспарить до самого свода.