Избранники Смерти - Зарубина Дарья - Страница 32

— Травы это, матушка Надзея, — спокойно ответила словница, отцепила от своей руки пальцы ведьмы.

— Так уж и травы, — вскинула подбородок Надзея. — А ну пробуй тогда сама. А то отравишь ты своими травами нашу голубку и наследника, а мне потом на Страстную стену за тебя идти.

Ханна отпила небольшой глоток.

— Больше пей.

— Тут столько, сколько надобно, отмерено, — ответила Ханна. — Это княгине сил прибавит. Скоро солнышко в полную силу войдет, можно будет в саду гулять. Вот с этих трав силы на гулянье и появятся.

— Дура, — простонала с постели Эльжбета. — Не видишь, до чего меня наследник выматывает? Какие тебе прогулки? Доносить бы этакую ношу. А ты, дура…

Агате стало так тошно, что она поднялась и, вынув из рук Ханны склянку, выпила ее одним глотком. Вкус у настоя был травяной, немного пряный, с нотами земляники и хвои. Мягкое тепло разлилось в груди, словно вдохнула Агата чистый речной запах с берега Бялы.

Она подошла, тихо наклонилась к самому уху дочери и, не скрывая злости, прошептала:

— Сама дура. Высохнет сад, как миленькая выйдешь гулять. Ребенку надо. Одна Землица ведает, чем дитя за глупость твою заплатило. А будешь в постели валяться, за косу сама вытащу.

— И на Страстной стене окажешься, — зашипела Элька. — Мне мужу только слово сказать.

— А за меня вон, Ханна заступится, — ударила по больному Агата. Хоть и не любила Элька мужа, а ревновала так, что стыдоба. А черная Надзея подливала масла в огонь, рассказывая, как вызывает к себе под вечер князь Ханну «сказки сказывать» и дверь в покои запирает, а у дверей Игор караулит, как бы кто не помешал.

— Вот что, Ханнушка. Сделай-ка твоих травок еще для княгини и мне принеси. Дышится с них легче, — обратилась Агата к словнице. Та поклонилась, но не вышла. Ждала, что скажет Элька. Эльжбета поджала губы, наслаждаясь маленькой победой над матерью.

— Потом сделаешь. Сейчас охота мне сказку послушать.

— Которую? — глядя на княгиню непроницаемым взглядом, спросила Ханна. Присела на табурет, с которого совсем недавно поднялась Агата.

— Ту, что муженьку моему последнюю сказывала.

— Было то в стародавние времена… — сложив руки на коленях, заговорила Ханна.

Агата хотела возразить, но Ханна подняла на нее спокойный взгляд и едва заметно улыбнулась. И почудилось Агате внезапно, что видела она где-то эту улыбку, слышала этот напевный говор. Только слова были другие. Всплыло из памяти жалостливое «матушка» и тотчас сгинуло в круговерти былого. Темная тень накрыла Агату, тяжко стало на душе.

— Жил гневный праотец Небо в своем высоком чертоге. Ласкало его огненное золотое светило, ублажали телом белым рассыпчатым облака, а коли хотелось ему ярости своей выход отыскать, выходили против Неба бойцы-тучи, и метал в них праотец стрелы-молоньи. И никого, кроме себя, не видел он, ни к кому душой не оборачивался.

Элька махнула рукой, отсылая прочь Надзею, и та тихо вышла, бросив последний яростный взгляд на рассказчицу.

Ханна только усмехнулась. Видно, не пугали ее взгляды. За зиму похорошела словница, и теперь, глядя, как сидит она у постели молодой княгини, невольно подумала Агата, что дураком был бы зять, если б не взял, как говорят, девчонку в полюбовницы. Элька мужа к себе не подпускала, а мужику — Агата вспомнила о покойном супруге — ласка нужна. Владислав Чернский хоть и суров, а все мужик, все мужское ему надобно, а кроме того, женщина ему нужна такая, чтоб не сумел он, как Эльку, меж двух пальцев зажав, сломить. Вот как эта Ханна: магию свою не выпячивает, дело травничье знает, на злые языки внимания не обращает и гордость имеет, а главное — ни разу, сколько ни гнобили ее Элька и Надзея, не высказала травница своей обиды князю. Вот такую бы девку приставить к Эльке еще в девчонках…

И снова показалось Агате, что когда-то уже приходила ей в голову эта мысль. В точности та же, да только не помнила она, когда и как это было. Снова муторно стало на душе, тяжко, словно набежала на яркое зимнее солнышко серая тяжелая туча.

— И только случилось раз, в день, что зовем мы нынче Землицыным, — продолжала Ханна, — глянул праотец Небо вниз со своей высоты и увидел, как хорошо внизу: текут голубые реки, шумят изумрудные леса. Влюбился он в Землю и, пригрозив ей громами и молоньями, опустился к ней, чтобы сделать ее своей. Земля содрогнулась, принимая его в объятья. И от этого родились семь сыновей: Примек, Вторек, Середек, Квартек, Квиньо, Сектек и Септьо. И последняя вышла из чрева матери ясноглазая Бяла.

Поклялась себе Землица, что защитит детей от грозного отца. Но однажды, когда Земля задремала, во двор, где играли ее дети, вошла незнакомая женщина в голубом плаще.

— Я сестра вашей матери, — сказала она ласково, — и зовут меня Смерть. Я давно хотела познакомиться с вами. У меня есть подарки для каждого от вашего Небесного отца.

— Не нужно мне, — ответил Примек, — мне довольно моего воображения. Мне не бывает скучно.

— И мне не нужно, — ответил Вторек, — мне довольно на мир смотреть да о мире рассказывать.

— И мне не нужно, — ответил Середек, — у меня две руки. Сам себе игрушек возьму.

— И мне не нужно, — ответил Квартек, — матушка дала мне колечко, не нужны мне другие игрушки.

— И мне ничего не нужно, — ответил Квиньо, — мне довольно книги, которую я читаю.

— Не нужно и мне, — ответил Сектек, — мне достаточно любой ветки, что сломаю в лесу.

— Я нашел живую скалу у реки, — отозвался Септьо, — в разговорах с ней день летит незаметно.

Только младшая дочь Бяла подошла к Смерти и сказала:

— Дай мне, тетенька, игрушек.

Улыбнулась Смерть, взяла ее на руки, подняла над головой и спросила:

— Видишь у батюшки-Неба за пазухой серебряный ножичек?

— Вижу, — ответила Бяла и протянула руку к чистому месяцу.

— Возьми его и вырежи себе игрушечки, — ответила Смерть, посадила Бялу с месяцем в руке под калиновый куст, дала ей из своей руки косточку и подошла к старшим братьям. Стала их ласкать, целовать, расспрашивать.

Проснулась мать-Земля. Запричитала зычным голосом. Подбежали к ней дети, подошла Безносая.

— Где моя доченька? — спросила Землица. — Где Бялочка? Не случилось ли беды?

Бросились братья под калиновый куст, привели Бялу к матери.

— Что ты, моя доченька, делала? — спросила.

— Сделала я себе игрушечки, — ответила Бяла, — месяцем чистым из мертвой косточки вырезала, соком калиновым алым выкрасила, в уста поцеловала…

Побежали братья в другой раз под калиновый куст искать сестрины игрушечки. Да только ничего не нашли. Разбежались человечки, расселились по всему телу матери-Земли, стали ее щипать-щекотать. Рассердилась Земля на Бялу:

— Разве затем наделила я тебя силой наравне с братьями?

Отняла Земля у дочери колдовскую силу, хотела стряхнуть с себя да сломать костяные игрушечки.

Тут упала Бяла на материнскую грудь, стала слезами заливаться, обратилась широкой рекой. И по берегам той реки тотчас расселились человечки, стали деревни да города строить.

И стала Бяла игрушечкам своим — народу, из косточки мертвой чистым месяцем вырезанному, — да братьям своим заступницей. Шумит речка, у Земли-матушки за всякого просит…

— Вот так и бывает, — плаксиво пробормотала с постели Элька. — Все детям, а о матери никто не думает. А вот как они даются, дети-то.

Агата, едва сдерживая слезы, поспешно вышла прочь. Что сделала она не так? В чем провинилась перед Землицей, что та наказала ее худшим из испытаний — невозможностью ничего изменить и никого защитить? Бездействие изматывало и злило. Долгие годы была Агата хозяйкой, и не только домом — княжеством заправляла, пока супруг охотами да бабами себя тешил.

А вот как все повернулось. Далеко осталось уже ставшее родным Бялое, и из-за Эльки не могла Агата даже на вокняжение сына приехать, помочь Якубу справиться с уделом, которому княжение Казимежа на пользу явно не пошло. Как ни старалась Агата, а не сумела толком спасти Бялое от мужа, сына от топи не уберегла, дочь — от ненавистного замужества, а внука, еще нерожденного — от дочерней глупости.