Жизнь за гранью (СИ) - Тильман Любовь - Страница 45

– Да, я в детстве часто ставил родителей в неловкое положение. Они постоянно твердили, что не следует тотчас выкладывать окружающим всё, что приходит в голову. Но мне это всегда казалось нечестным, я и не подозревал, что слышу чьи-то мысли.

– Конечно, открытость – одно из неотъемлемых свойств ветра, с которым, бесхитростному ребёнку, не так-то просто разобраться.

Нашему отцу повезло, – продолжил Петерс, – моя мама, как и твоя, оказалась носительницей большой части генома людей ветра. Отец очень любил её. Когда я родился, у моих сестёр уже были внуки, а у старшего брата, от предыдущей жены отца, взрослые праправнуки. К сожалению, никто из них не унаследовал полного генома и, соответственно, долголетия. После смерти мамы, отец ещё несколько раз женился, но ему всё тяжелей и тяжелей было терять жён и детей, поэтому, после твоего рождения, он решил завершить жизнь вместе с твоей матерью, своей последней любовью.

То, что я скажу дальше, может тебе не понравиться, но я надеюсь, что ты поймёшь и простишь нас. Всё, что мы делали, мы делали из любви, чтобы наши родные не страдали, зная заведомо, что снова и снова переживут своих детей и супругов. Должен тебе признаться, на собственном опыте, это отвратительное чувство, отравляющее все радости любви и отцовства. Используя ДНК-анализ, мы подыскали несколько девочек с более-менее полными дополнительными геномами, но ты ни с одной из них не захотел сдружиться, даже после длительных совместных работ в полевых условиях. А когда тебя попытались познакомить с очередной претенденткой, и вообще выкинул фортель, женившись в три дня на первой встречной женщине.

– Терпеть не могу, когда мной манипулируют! – проворчал я, скрывая смущение. – Столько лет и событий, а мне всё ещё было стыдно за свой тогдашний демарш.

– Поэтому и сомневаюсь, стоит ли тебе знать всю правду, – усмехнулся Петерс.

– Да уж говори! Теперь то что?!

– Именно теперь многое зависит от твоей реакции и искренности чувств к супруге и детям. Настолько ли сильна твоя любовь, чтобы преодолеть чувство гордыни собственного эго?!

– Разве у тебя был повод сомневаться во мне?! – обалдел я. – Ну кроме того случая…

– Пока что нет, – примирительно произнёс Петерс, – и всё-таки я в раздумье. Ну да ладно, рано или поздно всё равно я должен тебе рассказать, я обещал нашему отцу и его брату полностью посвятить вас с Фруми.

Другие

Что-что, а определения мой старший брат подбирать умеет. Как он точно выразился: «грань». Ещё вчера мы резвились и веселились, как дети, а сегодня все ходили тихие и слегка растерянные. Перспективы долгой жизни, непонятно почему, не радовали. Возможно мы просто не хотели быть другими. Я вдруг проникся жалостью к Петерсу. Если нам так тяжело это воспринять, находясь в своей большой семье, среди друзей, каково же было ему, подростку, в среде иных детей, вынужденному скрывать свою инакость?!

Родители много и подробно рассказывали мне о жизни пустынников. Отец, при посещении заброшенных мест их проживания, спрашивал:

– Неужели ты ничего не ощущаешь?

– Желание пойти погонять мяч! – неизменно язвил я, не понимая, что именно должен почувствовать. А как-то спросил его: «Для чего таскать на себе такие тяжеленные вериги?»

– Чтобы не взлетать на глазах у всех, – ответил отец.

Я думал, что он шутит, и смеялся. А потом смеялся ещё больше, когда он, серьёзно глядя мне в глаза, уверял, что это чистая правда и сам, не выдерживая моего смеха, начинал улыбаться.

Сейчас стало понятно и его недоумение, что я не чувствовал силы, и кем были первые отшельники, помогавшие всем, кто к ним обращался и дружившие с животными. Несчастные одинокие люди, уходящие в леса, горы, пустыни, подальше от поселений, которых сначала жгли и убивали, а потом возводили в ранг святых, уверяя, что даже их нетленные мощи лечат. Многострадальные мощи, которые никак не могли умереть, не передав своей силы.

Всё, что казалось мифами и выдумками, обрело свою материальную основу: «ведьмы» не тонули, «святые» не горели, убиенные являлись убийцам в снах, сводя их в могилу… Увы, «шаги командора» оказались отнюдь не досужей выдумкой, как и портрет Дориана Грея, Русалочка, и многие другие были, перекочевавшие в растиражированные страницы.

Мама на своих лекциях рассказывала, что первобытные племена человека разумного, Homo sapiens, воевали с окружающим миром природы за территории – убивая гораздо больше животных, чем могли употребить и массово выжигая растения, как только научились пользоваться огнём. Я слушал и смеялся. Война это когда дерутся две стороны, а когда убирают мешающий лес, или ненужных животных, что же в этом плохого, это же не война и не убийство?!

Растения и животные, также, испытывают страдания и боль, как и мы, и стараются устроить свою жизнь и вырастить детей, – объясняла мне мама, – и также воюют за свой дом, вселяясь в застройки завоевателей и исподволь разрушая их, истребляя и портя продукты питания, одежду и другое имущество. Увлекаясь биологией, я знал об образе жизни плесневых и паразитических грибов, мхов, грызунов, насекомых, мелких хищников… видел собственными глазами растущие травы и деревья на стенах и крышах зданий и прорастание их сквозь дорожное покрытие, но называть это войной казалось смешным.

Теперь мне страшно представить сколько Людей Народа страдало и гибло вместе с убитыми животными и в охваченных пламенем экосистемах. «Научились пользоваться огнём…», а может научили?! – неожиданно всплыл в голове древний миф о сострадательном недоумке, подарившем современникам огонь, не подумав о последствиях, о том сколько смертей принесёт его дар.

Если подытожить всё, что я узнал и понял в эти дни то, в развитие конфликта, вполне логично, что церковь возникла как ответ отшельничеству. Возможно, изначально, для прикрытия и защиты, но потом, в результате раскола, она стала одним из основных орудий уничтожения носителей прасилы. А может и ментальные лаборатории создавались не только, как исследовательские базы, но и как резерваты для людей, несущих древние геномы, чтобы в последствии окончательно уничтожить их?!

Притормози! – приказал я себе. – Ты просто проникся страданием народа, частичкой которого неожиданно себя почувствовал, вспомни, что сказал Петерс: «понимать другого, становясь на его позицию, даже не будучи согласным с ним».

Как мне сейчас не хватает отца, чтобы спросить о том, к чему раньше я был глух. Отец любил повторять, что самое трудное – найти сложным явлениям простое объяснение, с которым согласится и учёный муж и ребёнок, едва научившийся говорить. А когда я удивлялся, как по черепкам, камушкам и бусинкам можно точно узнать, что было в прошлом, отец смеялся, отвечая, что ответ принесёт будущее: «Что было, то и будет…».

Посвящение

Мы с Гуру сидели на земле, лицом друг к другу, у небольшого озерца в чаше скал. За его спиной располагался огромный монолит, с прорезанными в нём, словно выходящими из камня, статуями. Возле учителя стоял Петерс, по обе стороны от него монахи, возле меня – Фруми и Лёнечка, а по обе стороны дети.

– Арс! – голос Петерса прозвучал так громоподобно, что если бы я не сидел, то наверно упал бы от неожиданности.

– Да, брат! – прозвучал в голове голос Лёнечки.

– Да, брат! – послушно повторил я предупреждённый о том, что сын будет мне суфлировать, при необходимости.