Жизнь за гранью (СИ) - Тильман Любовь - Страница 14

– Конечно, – улыбнулся я, уже неожиданной, помощи, – идёмте кушать, а потом вволю поспим, а то я здесь постоянно не высыпаюсь.

– Нет, будем играть, – сказал Лёнечка, – в мяч.

– Ты будешь спать, – засмеялась ко мне Фруми, – ты играть в мяч, – поцеловала она сына, – а я, наконец, спокойно полистаю книжку.

Так, неспешно переговариваясь, мы быстро облачились в комбинезоны. Фруми одела сверху длинную юбку и закрытую кофточку, а мы с Лёнечкой натянули брюки и свитера.

До завтрака оставалось ещё почти четверть часа, и народу в столовой было немного. Лёнечка, как всегда, принялся половинить свою порцию с тощим монастырским котом. Все уже привыкли к этой детской опеке. И, хотя и надобно было, чтобы ребёнок плотно поел, я не стал останавливать его, дабы не привлекать излишнего внимания. Да и кота было жалко, он здесь явно не пировал. Я хотел тихонечко отсыпать сыну еды со своей миски, но меня опередила Фруми.

Однако, кот, который обычно съедал всё, включая кусочек хлеба, с молниеносной скоростью и благодарно мяукнув, исчезал из столовой, сегодня явно не спешил. Съев свою порцию, он потёрся о наши ноги, а затем, запрыгнул ко мне на колени. От такой наглости я оцепенел. А кот вскочил на стол, попав лапой в мою миску, и сметя Фрумину хвостом, и помчался, между завтракающими, цепляя посуду с едой. Поднялась суматоха, все бросились ловить кота, ловко лавирующего между пытающимися его схватить руками. Даже монахи из кухни подключились к этой шумной свалке, сопровождающейся бурными взрывами хохота. Мы поняли, что время ретироваться.

Я не представлял, как сумею отыскать необходимую бочку в винном погребе и, тем более, открыть её, но надеялся на мудрость своих проводников по этому не простому времени. И действительно, как только мы спустились в подвал, Лёнечка уверенно пошёл вперёд через трёхэтажные лабиринты огромных бочек. Теперь я уже был почти уверен, что он обладает сенситивными способностями. Неожиданно дно одной из бочек отъехало в сторону и мы, не успев опомниться, оказались в крепких объятьях Петерса. Откуда-то сверху раздались глухие удары и стрельба.

Экстремалы поневоле

Я был рад монаху, но и обеспокоен, поскольку неосознанно ожидал, что нас встретят близняшки, однако через несколько минут понял насколько был неправ. Выйдя на козырёк под водопадом, мы не стали спускаться в туннель, как я предполагал. По указанию Петерса мы сняли верхнюю одежду и остались в комбинезонах. Затем, он одел на нас крепёжные ремни и пристегнул карабинами к протянутой поперёк склона двойной верёвке, а Лёнечку ещё и к защёлкам своего снаряжения. Сделав нам знак оставаться на месте, он по паучьи, быстро перебирая руками и ногами, пополз вдоль верёвок и вскоре исчез вместе с нашим сыном за ближайшим выступом. Прошло минут десять, прежде чем Петерс вернулся и сделал нам знак следовать за ним, предварительно пристегнув к себе вторыми карабинами.

Наблюдая с какой ловкостью монах движется по верёвкам, мы и представить себе не могли насколько это трудно. С того места, где мы стояли, было незаметно, что верёвки не только не были направленны слегка вниз, как обычно при переправах, но и имели обратный уклон. Однако и это было ещё не всё. Мы даже не подозревали, какой сюрприз нас ждёт впереди, хотя вправду сказать – выбора нам не предлагали. Мы подтягивались сколько было сил, но если бы Петерс не притягивал нас, время от времени, за пристёгнутый к нему трос, наверно проболтались бы на этих верёвках не менее часа. А когда наконец доползли до вожделенного выступа, ахнули: верёвки были продеты сквозь скрытое в камнях и выступающее над пропастью кольцо, пройти которое, с пристёгнутыми карабинами, было в принципе невозможно. А если ещё вспомнить, что всё это происходило под нещадно поливающим нас брызгами водопадом и сопровождалось яростными атаками дроздов, защищающих свои гнёзда, то было и вообще весело.

Петерс изогнулся, и мы даже глазом не успели моргнуть, как он оказался стоящим на верёвках, а через пару минут наши карабины, прикреплённые до того к его поясу, оказались пристёгнуты вверху к невидимому для нас кольцу, после чего он перестегнул туда и свой трос, находясь несколько секунд вообще без страховки. Несмотря на усталость и стресс, мы были поражены силой, ловкостью и выдержкой этого, с виду вполне обычного, мужчины. Только что он стоял на направляющих, и вот уже висит на подмышках, перестёгивая наши карабины себе на пояс, а через мгновение исчезает за краем скалы, с висящей на нём моей Фруми. Я думал, что там будет сухо и какая-нибудь полка, но там был всё тот же водопад и новые направляющие, с той лишь разницей, что теперь мы могли свободно двигаться вниз по уклону. Как Петерс мог проделать всё это с Лёнечкой на груди, уму не постижимо.

Пока мы покоряли новую переправу, монах открепил и смотал предыдущий трос. Таким образом, если бы кто-то и вышел на площадку за бочками, обнаружить крепёжное кольцо, скрытое в камнях, было бы не так просто.

Спустившись, мы увидели небольшую площадку у подножия водопада, и Лёнечку, весело игравшегося с ящеркой. Это было необычное свойство нашего ребёнка. Стоило ему где-нибудь, хоть ненадолго, задержаться, как возле него тут же оказывалось какое-нибудь животное.

Сначала мы пугались. Представьте, что вы сидите в парке, на лавочке, и наблюдаете, как ваш полуторагодовалый карапуз делает куличики. И вдруг рядом с ним, в песочнице, появляется огромная псина, или грач, размером почти с ребёнка, не говоря уже о разных птичках поменьше, кошках, белках, мышах и прочей живности. Но со временем, убедившись, что животные не причиняют ему вреда, стали посмеиваться, что он царёночек животного мира. И только сейчас, увидев его с ящерицей на раскрытой ладошке, я вдруг осознал природу этой игры.

Удивительно, насколько слепым и глухим может быть человек к неудобоваримой для него информации, и как она захлёстывает его, поднимаясь из глубин подсознания, когда он готов её воспринять.

Лёнечка родился в Буддистском монастыре, где мы с Фруми, в поисках смысла жизни и попытках понять сокровенное строение мира, служили сначала волонтёрами, а потом временными монахами. И, прежде чем дать сына Фруми, младенцу дали грудь тигрицы, выкармливающей тигрят, капельку коровьего молока и нектар какого-то неизвестного нам огромного цветка. «Бар Хевгуун Шувууны! – сказал нам Лама. – Сын Тигра и Птицы! Управитель Мира! Никому не открывайте настоящего имени. Будет, кто скажет и направит, когда повернётся колесо!»

Тогда мы приняли его слова за красивую формулу рождения ребёнка, и забыли. И вот «колесо повернулось», и я словно прозрел. Сын Тигра и Птицы – Управитель Мира, так может это из-за него со мной так нянчатся и за нами так охотятся, и благодаря ему, мы до сих пор живы?! Я с печалью и нежностью посмотрел на своего сына, такого ещё маленького и хрупкого, и такого разумного и сильного.

Мой взгляд не ускользнул от Петерса. Монах похлопал меня по плечу: «Держись, отец! Всё самое трудное только начинается. Бар Хевгуун Шувууны ещё ребёнок и не понимает своей силы. Его легко обмануть и использовать». «Петерс! – тут же мелькнула мысль, пронзив сердце мучительной ревностью. Отныне я должен был делить своего ребёнка с наставником. И тут же вспомнил минуты Лёнечкиного отрешения, и мне стало смешно. – Ну уж никак не «отныне». Я улыбнулся Петерсу: «Брат!» – «Брат!» – ответил монах. Мы пожали друг другу руки и обнялись.

– Женщинам не обязательно знать мужские тайны… – шепнул я ему на ухо.

– Удивляюсь твоей наивности и слепоте при твоей прозорливости и слышании – усмехнулся Петерс.