Постструктурализм, Деконструктивизм, Постмодернизм - Ильин Илья - Страница 48

языка, где традиционная логика, упрощенно говоря, была на стороне

буржуазного порядка, а "поэтический язык авангарда" расценивался как

подрывная сила", против этого порядка направленная.

всех позиций, тезисов, структур, грамматология в конечном

счете оказывается фактором сдерживания даже в тот момент,

когда они ломаются, взрываются или раскалываются: не прояв

ляя интереса ни к какой структуре (символической и/или соци

альной), она сохраняет молчание даже перед своим собственным

крушением или обновлением" (273, с. 130).

Как отмечает Торил Мой, в этой критике того, что позднее

стало известно как деконструкция, "мы видим озабоченность

проблемой, как сохранить место для субъекта, хотя бы даже и

для субъекта-в-процессе, прежде всего только потому, что он

является той инстанцией, которая позволяет нам объяснить раз

личные гетерогенные силы (стимулы, импульсы), подрывающие

язык"(279,с. 16).

Проблема заключается еще и в том, что Деррида стремится

остаться (по крайней мере, в свой первый период) в пределах

уровня взаимоотношений означающих и означаемых (идей, по

нятий, логически обосновываемых представлений), в то время

как Кристева практически с самого начала концентрировала свое

внимание на воздействии импульсов бессознательного и на их

психосоматической природе.

Очевидно, можно согласиться с Торил Мой, что именно

"настойчивое утверждение Кристевой реальности импульсов

Воображаемого и вынуждает ее встать в оппозицию к грамма

тологическому проекту Дерриды, не столько потому, что она не

соглашается с его анализом, сколько потому, что последний не

идет достаточно далеко, оставаясь замкнутым в сфере действия

одного означающего" (279, с. 16-17). Как пишет Кристева в

характерной для нее манере: "Разряд гетерогенной энергии, сам

принцип которого заключается в расщеплении и разделении,

вступает в противоречие с тем, что остается в качестве следа,

порождая вместо этого лишь только вспышки, разрывы, внезап

ные смещения, собственно и являющиеся условиями для новых

символических порождений, в которых экономия различения

главным образом и находит свое место. Но ничто не может

гарантировать способность отказа поддерживать сцену различе

ния: ослабление его энергии может прекратить ее (т. е. сцены

различения -- И. И.) существование, тогда прекратится и вся

кое становление символического, открывая тем самым дорогу

"безумию". В то же время, без отказа, различение замкнется в

непродуктивной, не способной к обновлению избыточности, в

чисто прециозную изменчивость внутри символической замкну

тости: в созерцание, бездумно плывущее по течению" (273,

с. 133).

149

ДЕКОНСТРУКТИВИЗМ

Такое прочтение Дерриды имеет, или имело, свои основа

ния в начале 70-х гг., и хотя определенная пристрастность Кри

стевой слишком ощутима, в одном она несомненно права: Дер

рида того периода в своей теории действительно все разрушал, в

то же время оставляя все на своих местах. Иными словами,

Кристева 70-х гг. упрекала Дерриду в том, что его концепции

исключали возможность политической ангажированности, не

оставляли никакого "теоретического пространства" для созна

тельного действия субъекта, фактически лишали его свободы

выбора.

Нельзя сказать, что и в концепции самой Кристевой эта

"свобода" получила достаточно аргументированное объяснение:

она лишь только декларировалась как возможность критической

саморефлексии (тезис, воспринятый не столько из идейного

наследия "критической философии" Франкфуртской школы,

сколько подкрепляемый ссылками на высказывания Фрейда),

но никак не вытекала из логики ее рассуждений и не обладала

самоочевидной доказуемостью. В принципе в рамках постструк

туралистской парадигмы это и трудно было бы сделать, тем

более, что у Кристевой можно встретить и утверждения прямо

противоположного плана. В то же время необходимо отметить:

настойчивые попытки Кристевой выявить и обосновать теорети

ческие предпосылки возможности существования "субъекта

свободной воли" заметно выделяли ее позицию на фоне общей

постструктуралистской тенденции 70-х гг.

Поэтому оценивая в целом проблему ее взаимоотношений с

Дерридой, можно сказать, что несмотря на все с ним разногла

сия, Кристева испытывала весьма заметное его влияние: вся ее

аргументация и понятийный аппарат свидетельствуют о внима

тельном штудировании работ французского ученого. Другое

дело, что она не могла принять тот политический индифферен

тизм, который с неизбежной логичностью вытекал из его обще

философской позиции рубежа 60-х -- 70-х гг. Верная бунтар

скому духу "Тель Кель" того времени, она стала перекраивать

его теоретические постулаты, чтобы откорректировать их в соот

ветствии с требованием политической ангажированности, харак

терной для телькелевцев. И с ее точки зрения, она выступала в

качестве последовательницы Дерриды (хотя, как и во всем,

своевольной и упрямой), "развивавшей дальше" его идеи в духе

радикального авангардизма.

Неизбежность субъекта

В разделах о Фуко и

Дерриде уже упоминался

поразительный парадокс пост

структуралистского мышления,

150

когда все попытки, и казалось бы весьма успешные, по теорети

ческой аннигиляции субъекта неизбежно заканчивались тем, что

он снова возникал в теоретическом сознании как некая неулови

мая и потому неистребимая величина. Деррида, по сравнению с

Кристевой, гораздо позже -- где-то в 80-х гг. придет к теоре

тическому признанию неизбежности субъекта, Фуко -- в самом

начале 80-х гг. Кристева при всех яростных на него нападках,

не смогла от него "избавиться" и в начале 70-х. Разумеется,

речь может идти лишь о совсем "другом", глубоко нетрадицион

ном субъекте, лишенном целостности сознания, принципиально

фрагментированном (morcele), "дивиде" (в противоположность

классическому, по самому своему определению "неделимому"

индивиду), и тем не менее, постоянно ощущаемая потребность в

тематике субъекта у Кристевой -- неопровержимое свидетель

ство неизбежного сохранения субъекта как константы всей сис

темы ее теоретических построений.

В предположительном, чисто гипотетическом плане можно

сказать, что непрерывная, то ослабевающая, то усиливающаяся

политическая ангажированность Кристевой регулярно требовала

от нее осознанного акта политического и социального выбора

позиции. Что не могло не порождать теоретическую рефлексию

о роли, месте и философском значении индивидуальной воли

человека. Происходил определенный разрыв между общепост

структуралистской мировоззренческой позицией и реальной

практикой общественного поведения Кристевой с ее неуемным

политическим темпераментом. Эта внутренняя двойственность,

возможно, и явилась одной из причин, почему ее более чем

условно называемый "семанализ" не получил столь широкого

распространения, проще говоря, не превратился в "анали

тическую дидактику", как, например, американский деконструк

тивизм. Хотя аналитический аппарат, разработанный Кристевой

в ее "Семиотике" (1969), "Революции поэтического языка"

(1974) и "Полилоге" (1977) более фундаментально научно и

логически обоснован, но, увы! сама эта фундаментальность и

тенденция к всеохватности сослужили ей плохую службу, сделав

ее слишком сложной для средне-литературоведческого воспри

ятия, по сравнению с относительной "простотой" и практической

применимостью американского деконструктивистского анализа.