Туманный город (СИ) - Шульман Марина - Страница 3

– Конечно, – фыркала кузина. – Я достойна лучшего! Какие могут быть сомнения?

Но сомнения у меня, всё-таки, оставались. Во-первых, король был чуть ли не на тридцать лет старше нас, хотя, мужественность и обстоятельность делали ему честь. Во-вторых, до сих пор для широких масс оставалась невыясненной тайна, что же приключилось с его женой, и свободен ли он – королева Терезия вот уже два года не появлялась на публике. Ну а в-третьих, хоть в Валлории королевские особы и могут жениться на обычных девушках, такого давно не случалось.

Ребекка смеялась над моим неверием в подобную идею и проводила значительное время в репетициях, «оттачивании мастерства» – как она сама говорила. Правда, когда я приходила после неё на уроки к дяде Октавиусу, тот лишь сильно вздыхал на этот счёт и бормотал, как Ребекка безнадёжна. Тем не менее кузина являлась наглядным примером артистки, ведь у меня отсутствовал выбор стать кем-то ещё.

Когда я была маленькой, ей нравилось брать покровительство надо мной, я же относилась к ней как к старшей сестре. Но с годами я начала чувствовать неприязнь, став для неё девочкой на побегушках. Наверно, это оказалось связано с тем, что я стала подменять её в главных номерах, а иногда мне доверяли арии, которые ей даже не предлагали. Происходящее расстраивало меня, и так как я не представляла, как возможно изменить ситуацию, то просто старалась общаться с Ребеккой поменьше, чтобы избежать возможных ссор.

В третьем фургоне передвигалась группа танцоров – среди них близнецы Анна и Леопольд Конрой (сейчас и не вспомню, кем они мне приходятся, вроде бы троюродные брат и сестра). Хотя им и было около двадцати пяти лет, я спокойно общалась с ними на равных. Согласно традиции, если у кого-то отсутствовали выдающиеся вокальные или исполнительские данные, остальное, на что он мог рассчитывать – стать танцором или актёром.

Вы можете сказать, что танец – это тоже искусство и требует, как минимум, пластичности. И я соглашусь с вами. Но прилежание, тренировки с раннего детства – и вот вы готовый танцор для «Театра Конрой». Следующая и последняя ступенька в нашей иерархии оставалась за техническими работниками.

Пары танцоров не хватало для воплощения затейливых замыслов дядюшки Октавиуса, поэтому к нам когда-то присоединилась семейная пара Теоны и Джонатана, примерно такого же возраста как близнецы. С ними путешествовала годовалая малютка Эмма, с которой я с удовольствием возилась в свободное время. Стоит ли говорить, что только люди с устойчивой психикой могли выдержать длительные путешествия и тяготы бродячего театра. Теона и Джонатан выносили их достойно, чем и заслужили несомненное приятие в наш дружный круг.

Четвёртыми ехали музыканты: младший брат Октавиуса – пожилой скрипач Эмилио с супругой Одеттой, играющей на флейте, а также их двадцатипятилетний сын Клаус, гитарист. Есть такая поговорка – «в семье не без урода». Звучит грубо, но для меня Клаус и являлся именно тем самым исключением из правил. С одной стороны, он был неплохим парнем. И уж явно не его вина, что Клаус родился рыжим, из-за чего кузен с детства привлекал к себе повышенное внимание (обычно Конрои – шатены или блондины с серыми глазами). Он не особо стремился находить со всеми нами общий язык, да и не сказать, будто карьера гитариста сильно увлекала его. Проблема заключалась в том, что кузен вообще не хотел работать – ни музыкантом, ни кем-то ещё. Однако, так как из-за безалаберности Клаус один не прожил бы, дядюшка Октавиус согласился оставить его в труппе. Что не мешало ему критиковать игру племянника после каждого концерта.

Ну а замыкал караван наш фургон. Марк, сын Октавиуса, и Розамунда работали актёрами, хотя я не могу сказать, что сцена являлась их призванием. Мой приёмный отец с большим удовольствием возился с лошадьми, но так как он представлял собой крупного, атлетически сложенного мужчину, то такого типажа как раз не хватало в нынешнем ансамбле. Учитывая его немногословность и прямолинейность, ему давали роли с короткими репликами.

Розамунда же, пышнотелая невысокая женщина, наоборот, выступала с энтузиазмом, и поэтому, на мой взгляд, слишком старалась и переигрывала. Впрочем, это лишь моё мнение. Мне нелегко оценивать родителей, ведь им уже было за сорок лет, и почти всю сознательную жизнь они провели в нашей труппе.

А у меня, как я говорила раньше, оказались неплохие вокальные способности, и с годами я перестала стесняться выступать перед людьми. Ещё я урывками научилась играть на фортепиано, но по понятным причинам у нас в передвижном театре не имелось такого музыкального инструмента.

Наверно, я не считала себя прирождённой артисткой, потому что не очень любила находиться в центре внимания. Да, мне нравилось выступать с мелодичными песнями, слышать аплодисменты в свой адрес, получать букеты от галантных юношей. Но всему этому я бы предпочла тихую скромную жизнь в маленьком домике, окружённым большим садом с цветами.

К тому же я была не совсем довольна собственной внешностью. Меня устраивали худощавость, средний рост, каштановые волосы и серые глаза: не красавица, как Ребекка, но и не дурнушка. Что мне категорически не нравилось – так это веснушки. Конечно, их насчитывалось немного, но они делали что хотели: то внезапно напоминали о себе, то неожиданно пропадали, а больше всего расстраивало то, что с веснушками я выглядела как четырнадцатилетний подросток. Хотя я считала себя уже взрослой, и хотела, чтобы также думали и окружающие.

Вообще, бродячие артисты представляли собой довольно свободных людей. Мы сами выбирали что делать и когда. У нас отсутствовала привязанность к конкретному месту. Труппа несла искусство, дарила наши таланты и фантазию людям, которые были их лишены. На представлении публика забывала о своих горестях и заботах и попадала в волшебный мир, где рулады звонкого голоса соседствовали с полётом человеческого тела в танце, а через миг смеялась во время забавной сценки. От артистов ждали волнующих переживаний, и нам следовало оправдывать надежды.

И именно поэтому мы считали себя важнее, чем бродячий цирк. Заботой циркачей было удивить зрителей – жонглированием, дрессированными зверями, шпагоглотанием и другими подобными вещами. Их номера, на мой взгляд, выглядели однообразными. Наша же труппа хотела поделиться с аудиторией прекрасным, пробудить эстетику, приобщить к тому, что возносит людей над обычным миром… Не говоря уже о том, что всё происходящее в театре одновременно является и истиной, и обманом. Каждый концерт являлся уникальным, поскольку в нём находилось место и для импровизации. Впрочем, мы уважали труд циркачей и всегда относились к ним по-дружески.

Да, во многих крупных городах существовали собственные стационарные театры. Но их репертуар был хорошо известен жителям, и зачастую определялся с учётом мнения городских властей. Я не могу сказать, что наши номера выглядели чересчур независимыми и критично настроенными. Тем не менее в них чувствовался глоток свежего воздуха. К тому же, по сравнению с обычными театрами, мы стремились создать живую, близкую, ни с чем ни сравнимую по отдаче и восприятию связь со зрителем.

Приезд труппы особенно ждали в небольших поселениях, где отсутствовали развлечения. Мы как будто служили проводниками между жителями таких деревень и остальным миром, вдобавок рассказывая о том, где путешествовали и что видели. Именно ощущение нужности и значимости помогало «Театру Конрой» преодолевать все невзгоды, присущие кочевому образу жизни.

Так как вкусы у жителей разных провинций отличались, порой даже значительно, нам пришлось освоить большое количество номеров. Мы с Ребеккой отвечали за вокальную часть – исполняли песни дуэтом и по отдельности. Обычно они были о любви или горестной разлуке. Особенность выступлений родителей кузины составляли комичные сценки, когда они изображали ссорящуюся семейную пару: сварливая жена постоянно находила причины недовольства своим мужем, а тому приходилось выкручиваться из непростых ситуаций. Когда к ним присоединялись родители, вчетвером они уже разыгрывали небольшие пьесы. А музыканты, кроме аккомпанемента, также выступали и с отдельными номерами. Танцы делились на балетные и фольклорные, причём именно последние публика постоянно принимала на «ура».