Бесконечность любви, бесконечность печали - Батракова Наталья Николаевна - Страница 49

-      Спасибо, конечно, но не стоило беспокоиться, - прошла она вперед и присела на соседнее кресло.

Над едва начавшимся разговором повисла напряженная пауза.

-      У тебя в Минске еще какие-то дела? - нарушила молчание Катя.

-      Нет.

-      И когда обратно?

Будто споткнувшись о ее вопрос, Генрих поднял недоуменный взгляд:

-      Пока не думал. Наверное, завтра. Хотя не знаю...

-      Непонятно, - еще больше удивилась Катя. - Обычно у тебя четкие планы, особенно по датам. Что-то случилось?

-      Нет... Хотя да, - решился он. - Я не знал, что ты беременна. Ну, что у тебя есть другой мужчина, - путано пояснил он.

-      Да. И я от тебя это не скрывала, - припомнила она подробности их последнего разговора.

-      Но вы расстались! Я хорошо помню твои слова! - в голосе Генриха послышался укор, что Кате не понравилось.

-      Извини, я не понимаю твоего тона. Это мое личное дело, с кем встречаться, с кем расставаться. Тебя не касается.

-      Нет! Касается! - Генрих вскочил с кресла, сделал несколько шагов к окну, вернулся, дошел до Кати, наклонился: - Это должен был быть мой ребенок, понимаешь? Мой - и больше ничей!

Катя встретилась с ним взглядом. Такой боли в его глазах она никогда не видела. Кольнуло чувство вины: сама того не желая, причинила ему страдания. Но не более того, потому что никаких других, более значительных ее грехов перед Вессенбергом не существовало.

-      Гена... Почему ребенок должен был быть твоим? - не поняла она. - Постарайся все-таки уяснить: это моя личная жизнь.

-      А моя личная жизнь? Я тебя люблю, понимаешь! Я и только я - больше никто! - должен быть отцом твоих детей! Наших детей! - схватил он ее за плечи и крепко сжал. В глазах сверкнули молнии. - Как ты могла так меня обмануть?! Это чужой ребенок, он нам не нужен!

-      Отпусти, - испуганно повела плечами Катя.

Ей в самом деле стало страшно. Но ненадолго. Где-то внутри мгновенно зародилось ответное: она должна защищаться. И защищать должна в первую очередь ребенка! Потому что угрожают не ей, а ему!

В ту же секунду зрачки ее сузились, взгляд стал жестким, мышцы напряженно сжались, кожа словно ощетинилась невидимыми глазу иглами.

-      Отпусти немедленно! - повторила Катя, но уже стальным голосом. Вессенберг машинально разжал пальцы и убрал руки. - Не смей ко мне прикасаться! - прорычала она, мгновенно превратившись в самку, защищающую детеныша.

Опешив от неожиданности, Генрих отступил на несколько шагов.

-      Прости... - наконец, пробормотал он. - Прости...

Вессенберг замер на пару секунд, закрыл лицо руками, затем,

обессиленно уронив их, сделал шаг навстречу Кате. Но, натолкнувшись на ее жесткий взгляд, медленно опустился в кресло.

-      Извини... Это все нервы, - пробормотал он.

-      Кто тебе сказал о моей беременности? - как на допросе, продолжила Катя. - Веня?

-      Нет, не он... Он только сказал, что ты в больнице. Вот эта женщина, - Генрих кивнул в сторону пустого стула у стола. - Вчера она со мной даже разговаривать не хотела по телефону, а сегодня вдруг позвала в кабинет и сообщила, что... что ты беременна. Вот ни... Прости, - опустил он голову.

-      Ее фамилия Лежнивец? - уточнила Катя.

-      Кажется, - кивнул он. - Валерия...

-      Петровна, - подсказала она и задумалась.

В последние дни Лежнивец в ее жизни стала играть все более странную роль, что не просто настораживало. И если история с назначением импортных лекарств поддавалась объяснению, то остальное выходило за пределы всяческого понимания. Ольга права: что-то связывает их. Или кто-то.

-      И что она тебе еще сказала?

-      Ничего... Возможно, испугалась, что я напишу про больницу, про аварию на теплотрассе. Здесь еще один мужчина был. Так вот он намекал: услуга за услугу. Я о них что-нибудь хорошее напишу, а они тебе - лекарства, палату. Мне показалось, он и тебя хотел в это дело впутать. В смысле, статью писать.

Катя задумалась, включила логику. Что-то стало проясняться: Лежнивец знает, что она журналистка и журналистка с именем. Не удивительно: профессия и место работы указаны в истории болезни. Передумала выписывать, потому что побоялась негативной реакции прессы?.. Нет. Вчера ее это не волновало. Тогда что? Как и Ладышев, терпеть не может журналистов? Неужели Проскурина снова кому-то насолила своими статьями?

Если да, то, скорее всего, это снова медицина. Но за всю карьеру она написала на эту тему лишь две статьи - о хирургической ошибке, из-за которой погибла молодая девушка, и профессоре Ладышеве, пытавшемся выгородить сына-хирурга, и... снова о профессоре Ладышеве.

-      Так какую статью хотела Лежнивец? - переспросила Катя.

-      Скорее, не она, а тот мужчина. Он ее коллега, из Минздрава, -пояснил Генрих.

«Коллега... Значит, оба из медицины, - продолжила умозаключения Катя. - Судя по словам Арины Ивановны, медицинский мир в целом воспринял последнюю статью с одобрением, так что это не месть. Оля права: здесь что-то личное. И профессиональное. Никаких других фамилий, кроме Ладышева, там не упоминалось, но...»

-      Катя, прости меня! - прервал ее размышления Генрих. - Я виноват, что вот так... что так отреагировал. Это от неожиданности... Волновался...

-      И не был готов к тому, что я беременна... - понимающе усмехнулась Катя. - Гена, пусть это прозвучит жестко, даже жестоко, но на будущее: я тебя не люб-лю, - четко по слогам произнесла она. - Я люблю другого человека, жду от него ребенка. Тебе придется с этим смириться, если не хочешь совсем прекратить наше общение. Подожди, не перебивай меня, - остановила она попытавшегося что-то сказать Генриха. - Да, признаю: когда-то очень давно я была в тебя влюблена. Но те чувства уже невозможно ни возродить, ни реанимировать, а тем более превратить в любовь. Никаких других чувств, кроме дружеских, у меня к тебе нет и не будет. Это первое. И второе, гораздо более важное. Никогда, - я повторяю: ни-ког-да! - не смей угрожать моему ребенку.

-      Я не угрожал, - округлил глаза Генрих. - Ты неправильно поняла.

-      Я все правильно поняла, - не согласилась Катя. - Это мой ребенок, и я его люблю больше жизни, - встала она с кресла. - Возвращайся домой, мне пора в палату. Этим, - показала она взглядом на рабочее место начмеда, - передай: ничего я для них писать не буду - ни плохого, ни хорошего. У меня сейчас совсем другая задача, - приложила она ладонь к животу, как бы давая понять какая, и впервые за время разговора улыбнулась: - Спасибо за заботу, Генрих. И прощай!