Бумажные кости (СИ) - Врочек Шимун - Страница 2

Фласк с опаской подошел к фонографу. Планкет давно заметил, что певец побаивается устройства – видимо, потому, что этому критику ему просто нечего было противопоставить.

– Готов?

Планкет раскрутил рукоятку, натягивая резинки. Фласк с шумом втянул воздух. Широкие ноздри затрепетали, как крылья нервного мотылька. Вдох, выдох… Певец нагнулся к раструбу, его лицо постепенно становилось пунцовым.

– На счет три я включаю запись, – сказал Планкет. – Помни: это должен быть такой рев, чтобы другие медведи испугались. Если услышат, конечно. В нем должна быть вся суть медвежьего рева… Раз, два, готов?

Фласк кивнул.

– Три! – Планкет отпустил рукоятку.

Валик скрипнул под иглой, красный отблеск витража скользнул по отполированной меди. Поползла белесая царапина. Глаза Фласка разве что не выскочили из орбит. Кадык певца дрогнул, и он взревел.

Крик заметался по залу музея, как огромная неуклюжая птица. Стекла стеллажей отозвались испуганным звоном, вздрогнули чучела; Планкету даже показалось, что скелет кита закачался сильнее.

Рев был ужасен – в нем слились истеричные хрипы, взвизги и поскуливания. Даже в страшном сне Планкет не мог представить медведя, способного издавать такие звуки. Механик замахал руками, призывая Фласка умолкнуть. Схватился за ручку фонографа, останавливая запись.

Певец зафыркал, словно тюлень. Утирая пот, он повернулся к компаньону и расплылся в улыбке.

– Ну, как?

Механик на мгновение задумался и подвел итог:

– Это было похоже на рев кашалота, которому дверью прищемили хвост.

– Кашалоту? Дверью?

Планкет пожал плечами.

– Должно быть, это была очень большая дверь. Ну, или не самый большой кашалот…

– О! – Фласк почесал бороду. – А на медведя совсем-совсем не похоже?

Планкет покачал головой.

– Ты хоть раз в жизни слышал, как ревет рассерженный медведь?

– Друг мой, вы меня удивляете. Если бы я хоть раз в жизни слышал, как ревет медведь, мы бы с вами уже не разговаривали.

Он достал из нагрудного кармана плоскую фляжку.

– Будешь? – Фласк щелкнул ногтем по выгравированному портрету Канцлера. – Коньяк, кофе и капелька меда. Очень полезно для голоса. Мое собственное изобретение.

Планкет глянул на него поверх очков.

– Я не пою.

– А то! – ухмыльнулся певец. Он сделал большой глоток и поморщился. – Хотя, может, оно и к лучшему.

– Попробуем еще раз? – предложил Планкет. – Только на этот раз постарайся быть хоть капельку страшным.

– Секундочку, друг мой, – прохрипел Фласк, схватился за горло.

– Чертово пойло…

Он согнулся чуть ли не пополам, с минуту хрипел и откашливался. Эти звуки были гораздо ближе к медвежьему реву – чем то, что певец пытался изобразить ранее. Фласк поднял блестящие от слез глаза.

– Мне нужно пройтись, самую малость… Народные средства! Друг мой, вот вам совет – никогда не пользуйтесь народными средствами, добром это не кончится.

– Только что это было твое изобретение, - напомнил Планкет, но Фласк пропустил его слова мимо ушей. Пошатываясь, он побрел вдоль стеллажей с птицами.

Глава II. Черный человек

Планкет поднял отвертку и вернулся к чучелу. Руки дрожали. Проклятье! Если у них не получится записать крик… Он прямо видел, как директор музея качает головой, слушая хрипы из медвежьей глотки.

Планкет повернул винт, но, задумавшись, не рассчитал силы. Медная гайка сорвалась, ударилась о пол с громким «стук!» и покатилась, оставляя на мраморе тонкий масляный след. Механик проводил ее взглядом.

Для шестигранника гайка катилась на удивление бодро – до тех пор, пока на пути не оказался щегольской ботинок. Наскочив на препятствие, гайка отлетела в сторону и остановилась. Взгляд Планкета, напротив, задержался. Механик вдумчиво рассмотрел лаково-блестящую черную кожу, строгие узлы шнурков и модные каучуковые подошвы.

В обстановку зоологического зала такие ботинки вписывались с трудом. Планкет поднял голову и вздрогнул.

Стены музея были украшены керамическими мозаиками, изображавшими различные места планеты – от арктических льдов до песчаных пустынь. А заодно и типичных обитателей мест: красиво и в то же время познавательно. На ближайшей мозаике, художник запечатлел небольшой кусочек тропического леса. Перенаселенный мир, где все только и делали, что пожирали друг друга: тигр волочил тушу оленя, удавы душили мартышек, и даже крошечные муравьи обгладывали чьи-то кости. Зеленый ад – иначе не скажешь; царство убийц. Что удивительно, на фоне этого карнавала смертей Крокус смотрелся совершенно естественно.

К сожалению, Планкета это не обрадовало. По одной простой причине: Крокус выглядел как убийца только потому, что и был убийцей. Лучшим в своем роде, не чета жалким дилетантам из джунглей.

Крокус стоял, не шевелясь, засунув руки в карманы, и молча смотрел на механика – негр огромного роста в твидовом пальто и в шерстяном котелке. Белоснежный воротничок, накрахмаленный до остроты бритвы, единым росчерком отделял подбородок убийцы от твидовых плеч. Создавалось впечатление, что голова Крокуса лежит на праздничном блюде. Жутковатое зрелище. Если бы это увидела Саломея, у нее навсегда отпала бы всякая тяга к танцам.

В глазах негра светился лед, но вовсе не из-за того, что Крокус пришел с холодной улицы.

Планкет сглотнул и тихо позвал компаньона:

- Ээ… Сайрус…

Глаз кальмара полыхнул красным, зажег рубином пылинки вокруг негра. Зловещее предзнаменование. Тихий скрип тросов и бесшумно скользящая по полу исполинская тень… Косые полосы добежали до Крокуса, замерли на долгое мгновение и поспешили обратно. Даже тени боялись связываться с убийцей. У Планкета по спине поползли холодные мурашки.

– Лицо твое черно, но кровь твоя красна, – неожиданно пропел Фласк.

Не будь механик лысым, он бы поседел. Худшего отрывка из «Левиафана» Фласк просто не мог выбрать.

Певец же, ничего не подозревая, брел вдоль стеллажей. Из стеклянных колб на него пучили глаза разнообразные морские гады, взгляд их был холодно внимателен. Но Фласк оставался слеп и глух к знакам судьбы. Время от времени он принимался дирижировать себе руками.

Губы убийцы чуть дернулись. На мгновение сверкнули белые зубы. Этого Планкет уже не мог выдержать.

– Сайрус!

– ...КРАСНА! – Фласк раскатил последнюю ноту так мощно, что задребезжали стекла, а морские гады за гладкой поверхностью колб неодобрительно закачались. Казалось, они оживают и шевелят плавниками и щупальцами.

Фласк резко обернулся.

– Ну, что там еще?!

Увидев твидовую фигуру, он замолчал. Кадык его несколько раз дернулся. Нетвердо ступая, Фласк подошел и встал рядом с компаньоном. К сожалению, даже разделенное на двоих, молчание Крокуса не стало менее зловещим.

Планкет вежливо откашлялся. О чем говорить, он не знал.

– Господин Крокус, – начал механик.

Планкет хотел объяснить, что они не виноваты. Что Невероятная Карусель была почти готова… Что пожар во Дворце Чудес уничтожил все состояние компаньонов, и вешать на них еще и долг нечестно, что бы там ни говорил господин Шульц… Еще Планкет хотел добавить, что деньги они, конечно же, вернут. Совсем скоро, только завершат экспозицию для Музея Естественной Истории. Планкет многое хотел сказать, но не успел.

Потому что Фласк пришел в себя первым.

– Рад вас видеть, дорогой Крокус! – пророкотал певец задушевным тоном, предназначенным для соблазнения хорошеньких девушек и кредиторов. – Какими судьбами? Как здоровье многоуважаемого господина Шульца? Прекрасно! Рад слышать, – продолжал толстяк, словно Крокус соизволил ответить. – А мы, видите ли, работаем...

Фласк оперным жестом указал на гору испорченных медных цилиндров. Планкет мысленно попрощался с жизнью.

– В ближайшее время я как раз собирался нанести визит господину Шульцу, чтобы лично выразить всю глубину моего преклонения перед этим незаурядным человеком, – разливался Фласк. – И предложить проект, который позволит всем нам...