Миряне – кто они? Как в православии найти самого себя. Современные истории - Нефедова Марина - Страница 8

Я понимала, что они подневольнее, чем я. Я уйду из этой тюрьмы – или меня отпустят, или я умру, а им там еще работать, и работать, и работать… У меня срок меньше, чем у них. Я за ту Машу до сих пор молюсь.

Физика и лирика

– Вас посадили как поэта, но по образованию вы ведь не лирик?

– Я окончила физфак Одесского университета, в школе в Одессе преподавала физику. Потом работала лаборанткой в институте и занималась репетиторством. Причем я занималась сразу и физикой, и математикой, и сочинением – а какой мне смысл, если они физику и математику сдадут на пятерку, а по сочинению получат двойку?

– То есть вы жили себе спокойно и думать не думали, что вас могут посадить…

– Нет, к тому, что меня могут посадить, я была готова с 19 лет. Я была студенточкой университета и однажды в почтовом ящике нашла повестку из горкома комсомола. Ну, я решила, что поскольку я участвовала в КВН-команде, то это меня вызывают на какое-нибудь собеседование. Пришла, а там сидит дядечка далеко не комсомольского возраста и говорит, что, поскольку я ходила на курсы английского языка, мне предлагается вступить в специальный комсомольский отряд. Я поинтересовалась, что это такое. «Понимаете, мы набираем девушек, которые будут знакомиться с иностранцами, приезжающими в Одессу. Эти девушки должны весело проводить с иностранцами время и потом докладывать, с кем эти иностранцы связаны в Советском Союзе». И тут я понимаю, что мне предлагают стать проституткой для иностранцев. «Ничего себе! – думаю я, девочка из приличной семьи, и говорю: – Нет, спасибо. Это мне не подходит. До свидания». – «Подождите! – говорит он. – Я вас еще не отпускал. Вы не можете выйти отсюда, пока я вам не выпишу пропуск».

И тут приходит второй, и они говорят, что вообще они сотрудники КГБ, лампочку на меня направляют и начинают дешевую театральщину, чтобы запугать сопливую девчонку. Продолжалось все это два часа, причем разговоры были от «да вам гордиться надо, что вам партия такое предлагает» до «вы о родителях своих подумайте. Ведь у вас сестричка ходит во второй класс и сама дважды переходит через дорогу…».

Я, конечно, испугалась до одури, сижу, только твержу: «Нет, нет» – и думаю: «Если меня выпустят, дойду до моря и утоплюсь». Под конец они мне сказали: «Так, вы сейчас не в себе, мы вам даем возможность подумать. Через два дня вы должны в такое-то время позвонить по такому-то телефону. И не вздумайте хоть кому-нибудь сказать, о чем тут была речь».

Я вышла, пошатываясь, дошла до моря. Это был первый и единственный раз, когда они меня так испугали. А море на меня всегда действует отрезвляюще. Я посидела возле моря, поняла, что утопиться успею всегда, а сейчас я сделаю такой номер: я домашним ни слова не скажу, чтобы они с ума не сходили, но зато вся Одесса будет знать про этот разговор. Я просто расскажу всем, кого знаю. А всю Одессу они не пересажают.

Я так и сделала – рассказала всем, кому могла, выхода-то у меня не было. Не в проститутки же идти. И кстати, никаких особых расправ со мной за это не последовало. Меня даже из комсомола из-за такой огласки не выперли.

Но в списки, конечно, внесли.

– Вам какие-то ваши личные качества помогали в лагере?

– Я думаю, да. Все-таки, мне кажется, у одесситов особое отношение к жизни. Я не знаю, что с нами надо сделать, чтобы мы запаниковали… Две эпидемии холеры я пережила в Одессе. Или, например, зимой 1974-го, кажется, года был дикий, неслыханный шторм. Ураган сдул насыпь железной дороги. Следом за ураганом прошел ледяной дождь, потом – большой снегопад, и сверху – опять ледяной дождь. В результате подъезда к Одессе не было ни по шоссе, потому что его завалило деревьями, ни по железной дороге. Не было электричества, потому что повалило столбы. Не было подвоза еды – все магазины закрыты. Десять дней не было воды, потому что в Одессе нет своей воды, ее тянут из Беляевки. Мы топили снег, фильтровали его и пили. А я – студентка, и у нас сессия. И что характерно, ее никто не отменяет. Мало того, я еще ухитрилась на самый страшный экзамен прийти с вымытой головой, чем очень гордилась – в таких-то условиях отлично выглядеть! Преподаватель оценил, пятерку поставил. Надеюсь, не только за пушистую голову…

Конечно, во время моего детства и юности было огромное бытовое напряжение. Но это тоже закаляло. Я помню, как на меня, пятилетнюю, в сортире напала гигантская крыса. Она вцепилась в ботинок, я ору, а никто не слышит – сортир на заднем дворе… Я помню хлебные очереди начала 60-х. Я училась в третьем классе во вторую смену. Мама, папа на работе, а мне надо бежать с утра и часа два стоять за хлебом, потом еще за молоком. Там, в очереди, я, конечно, проходила политинформацию… Я тогда еще обратила внимание – хлебные очереди злее молочных, там люди говорят все, что думают. Я не желаю вам проверить, но если вы увидите где-нибудь хлебную очередь – попомните.

Вообще, не унывать и держать фасон – это одесское качество. И это очень пригодилось, например, для того, чтобы в лагере, где мы вынуждены были жить на маленькой территории, сохранять нормальные отношения. От скученности волей-неволей нарушается личное пространство. И поэтому надо было очень серьезно работать над тем, чтобы вовремя разряжать обстановку. Это удавалось. Очень хорошо, что у нас была традиция обращаться друг к другу на «вы». На «ты» мы перешли уже только на свободе. Обращение на «вы» психологически увеличивает пространство между людьми. На «вы» сложнее поругаться, согласитесь?

Дипломатия и чувство юмора помогало. Там, в зоне, я сочиняла смешные стихи по всякому случаю и без случая, просто чтобы посмешить народ. Шло на ура.

Или, помню, мы с Наташей Лазаревой Новый год встречали в карцере. Ах, бедняжки мы, бедняжки, в Новый год в карцере от голодовки умираем. Ну и что теперь, кто нам может помешать развеселить себя? И мы с утра утаскиваем зубной порошок, разводим его водичкой и на черной холодной (оцените коварство!) печке рисуем себе елочку, только у елочки две ножки, и они обуты в зэковские ботинки. Наташа эти ботинки рисовала, лежа на полу, потому что у нее не было сил подняться. Но мы ужасно веселились, что мы теперь лежим под елочкой!..

Или, например, мы всегда избегали дискуссий на религиозные темы. У нас в одном бараке были неверующие, православные, католичка, баптистки и пятидесятница. Согласитесь, если бы мы вляпались в богословские споры, то до религиозных войн осталось бы самое чуть. Поэтому у нас было такое неписаное правило – насчет чужой веры не спорить. Но мы всегда поздравляли католичку и баптисток с их Рождеством и Пасхой, а они нас – с нашими.

В общем, если мы хотели хорошую атмосферу, заниматься этим надо было неустанно. И с другой стороны, как бы мы друг друга ни достали, а вот сейчас черный ворон прилетит и кого-то из нас утащит в карцер… Мы это понимали и старались беречь друг друга. А характеры… Ну, бывало всякое, но, по счастью, далеко не заходило.

Человек в сандаликах

– Вы почти сразу, как вас освободили, выехали в Лондон? Из карцеров – в активную жизнь?

– Да, меня же нужно было лечить после лагеря, начиная с операций на челюстях… не буду перечислять все мои травмы и проблемы. Мне, конечно, был тяжел этот перепрыг из одиночки в свет Божий, где со мной хотели поговорить, пообщаться, взять интервью. И ведь мы-то всего на несколько месяцев ехали к друзьям, а оказалось – на десять лет.

– Лондон после Мордовии поразил?

– Да, в чем-то для нас эта лондонская свобода была совершенно крышесносная. Я помню, мы с Игорем опоздали на поезд, потому что как дети заигрались с ксероксом на вокзале Виктория. Бросаешь двадцать пенсов и делаешь ксерокопию. И это после того, что в СССР за ксерокопию для самиздата можно было дорого поплатиться.

Или, знаете, одно из ярких первых впечатлений – буквально на следующий день после того, как мы прилетели и остановились у моей подруги Аленки Кожевниковой[9], ее сын повез нас показывать Лондон. И вот выезжаем мы на Оксфорд-стрит, и я вижу пожилую даму в таких кудрявых сединах, в розовых лосинах, фиолетовой курточке и с наушниками. И я думаю: «О! А я еще боялась, что что-то тут не то надену…» Дело в том, что в Лондон я выезжала в мужской куртке с плеча Игорева друга, на воле у меня не было никакой одежды. Меня же неожиданно отпустили, старую одежду всю раздали – традиция такая, и вернулась я только в своем сером зэковском костюме, а через два дня после приезда в Лондон мне на прием к Маргарет Тэтчер[10] идти – пригласили…