Белая карта - Черкашин Николай Андреевич - Страница 27

– Полюс для меня – святое место. Именно там, в истязательном паломничестве к нему и происходит очищение души. Ведь все великие души были воспитаны на страдании.

Глубоко верующий человек, Чуков уходил и уходит в ледяные пустыни постигать Бога в своей душе. Не затем ли отправлялся туда и лейтенант Колчак?

…

Странное дело: прошло сто лет – и каких лет, какими только походами-экспедициями не прогремевшие – а в конце двадцатого столетия вдруг снова заговорили о той почти безвестной на фоне потрясающих свершений века ничего толком не открывшей шхуне «Заря». Вдруг стали выходить книги одна за другой, посвященные барону Толлю, лейтенанту Колчаку, киноленты, видеофильмы… Вдруг стало почему-то важным узнать и осознать каждую деталь, каждую подробность той отчаянной экспедиции, завершившейся трагической гибелью своего командора и его сподвижника. Может быть потому, что она была самой первой попыткой века познать свое время и свое пространство, открыть не столько новые земли в морях, сколько новые вершины в человеческих душах? И на этой незримой карте рядом с пиками Толля и Зееберга встали пики Колчака и Бегичева.

Но только сейчас в конце их – Двадцатого – века стал ясен провиденческий смысл той экспедиции. То была экспедиция Стратегического назначения. Она проводилась скорее в интересах Военно-Морского флота, нежели в интересах Академии наук. Да, они искали Землю Санникову, но они искали и выходы каменного угля, для того, чтобы кораблям, переходящим с Запада на Восток, из Мурманска и Архангельска на Камчатку и во Владивосток было чем заправлять свои бункеры на середине пути. Правда, к тому времени, когда такие походы стали проводиться кораблям уже требовался не уголь, а жидкое топливо – соляр. Но – гидрограф Колчак и его сотоварищи весьма основательно изучали льды Арктики – их движение, толщину, природу образования, плотность… Изучали столь скрупулезно, будто наперед знали, что именно льды, ледяной панцырь Северного океана станет последним щитом России, ее последним бастионом. Почему последним и почему щитом?

Да потому что последним рубежом обороны от наседающего Атлантического блока, последним прибежищем подводных ракетодромов России, ее подводных атомных крейсеров с баллистическими ракетам в шахтах, стали паковые льды, под которыми они сохраняют свою, как говорят военные люди, «боевую устойчивость», то есть неуязвимость. Сквозь толщу паковых льдов не проникают «щупальца» поисковых электронно-лазерных систем. Не проложены там и кабели для донных гидрофонов-слухачей. А российские подводники освоили подледное пространство настолько, что могут всплывать практически в любой его точке.

«Начиная с 1991 года, – утверждают военные аналитики, – внимание командования ВМС США и НАТО к Арктике, как наиболее возможному району боевых действий атомных подводных лодок, резко возрастает… При определенных вариантах развития военно-политической обстановке в мире Арктика может стать наиболее вероятным океанским театром военных действий и даже основополагающим центром и причиной полномасштабной войны».

Мы оставили наивыгоднейшие плацдармы в Европе. Мы рассекретили ракетные установки железнодорожного базирования. Утратили скрытность почти всех наземные шахтные установки, десятки их взорваны по условиям международных договоров.

И только потому, что Россия в конце Двадцатого века все еще сохраняла возможность ответного ракетного удара из под арктических льдов с ней так и не посмели разговаривать на языке «стеллсов» и «томогавков». Ледяным щитом прикрылась Россия на исходе кровавого века, и на том щите оставлены имена тех, кто пришел сюда на «Заре» в 1901 году.

Часть вторая.

БЕЛЫЙ КРЕСТИК

«ИДУ НА ВОЙНУ ИЗ ИРКУТСКА…»

Когда в деревянный, занесенный снегами Якутск, где Колчак с сотоварищами отогревался и приходил в себя после ледовой эпопеи, докатилась весть о начале войны с Японией, молодой офицер немедленно отбил телеграмму в Академию наук с просьбой откомандировать его обратно во флот. Вторая депеша полетела в Главный морской штаб. Податель ее испрашивал разрешения отправиться из Якутска прямо в Порт-Артур. Смысл пространного ответа из Академии сводился к тому, что Колчак не будет отпущен во флот до тех пор, пока не представит подробного отчета о второй экспедиции. Садиться за письменный стол, когда в Порт-Артуре горят русские корабли и гибнут его однокашники?! Именно о невозможности такого положения телеграфировал он лично президенту Академии наук великому князю Константину Константиновичу. И тот его понял, и разрешил отсрочку с предоставлением отчета до окончания войны. Сдав Оленину все собранные материалы и оставшиеся деньги для доставки в Петербург, Колчак начал новый – тысячеверстный – путь из Якутска в Порт-Артур. До Иркутска добирался на перекладных лошадях. В Иркутске его ждал сюрприз, и какой: отец, несмотря на преклонные годы, приехал обнять сына – единственного! – быть может, в последний раз, да не один – добрался в глубь Сибири с Сонечкой Омировой.

Стоял март 1904 года. Грустным было это весеннее венчание в Градо-Иркутской Михайло-Архангельской церкви: ведь наутро ждало новобрачных отнюдь не свадебное путешествие, – ждала военная разлука. Лейтенант Колчак уезжал в осажденный Порт-Артур прямо от свадебного стола.

Мог ли он подумать тогда, что смертная пуля поджидает его не на порт-артурских сопках, а здесь, в этом городе, где над ним только что держали свадебный венец? Пройдет всего шестнадцать лет, и не японцы, не турки, не германцы, – свои, россияне, такие же мужики, с какими он делил все тяготы полярной одиссеи, выведут его на берег Ангары и бездумно вскинут винтовки по взмаху чужой руки.

Но пока его ждало, как тогда говорили, новое поле чести – румбы Желтого.

Впервые после Синопа, после полувека со дня последней блестящей виктории российского флота под флагом адмирала Нахимова, русским морякам выпадало крупное военное дело – сражения с японскими эскадрами. Мог ли лейтенант Колчак, которого с младых ногтей готовили к такому предприятию, остаться в стороне от главного дела флота, мог ли он в такое время разбирать в кабинетной тиши материалы экспедиции, изучать движение льдов, когда по всем восточным морям России началось движение бронированных эскадр? Да он бы в жизни себе не простил такого малодушия, и отец бы не простил, да и в глазах Софьи его ореол полярного героя, наверное, куда как потускнел бы…

В Порт-Артур Колчак прибыл не заурядным лейтенантом. О нем здесь слышали, его знали. Теперь славу полярного первопроходца предстояло подтвердить боевой доблестью корабельного офицера. То, ради чего он рвался на юг Африки, поджидало его здесь – на Дальнем Востоке.

В Порт-Артуре лейтенант Колчак предстал перед своим нечаянным покровителем – командующим флотом вице-адмиралом Степаном Осиповичем Макаровым. Всегда чуравшийся высоких протекций, молодой офицер на сей раз надеялся, что адмирал, весьма благоволивший к его научным работам, не откажет в назначении на миноносец – корабль, которому по роду службы чаще всего приходится встречаться с противником. Однако вид у соискателя активной боевой жизни был столь изможденным после северных передряг, что адмирал Макаров решил дать отчаянному лейтенанту передышку и назначил его на пятитрубный крейсер «Аскольд». На большом корабле быт более устроен.

Боцмана Бегичева адмирал Макаров определил на миноносец «Бесшумный». Там в пылу боя за расторопные и бесстрашные действия в аварийной обстановке боцман был награжден Георгиевским крестом.

То была их последняя встреча – Макарова и Колчака. Флагман порт-артурской эскадры броненосец «Петропавловск» подорвался на японской мине… Гибель Макарова потрясла всех, даже японцев.

В Порт-Артуре кругами по воде расходились мистические слухи. Колчак был потрясен одним из них. За несколько минут до рокового взрыва художник Верещагин, делая зарисовки на мостике, произнес такую фразу: «Я принимал участие во многих баталиях и всегда выходил сухим из воды». Через несколько минут последовала страшная кара за бездумную похвальбу: самонадеянный художник навсегда остался в морской пучине.