Прощай, пасьянс - Копейко Вера Васильевна - Страница 19

— Я бы выпила кофе, — сказала Лиза.

— Правда? — рассеянно спросила Мария, которая думала совершенно о другом.

— Да. Я пристрастилась к нему с Жискаром. Научилась варить так, как не сварит никто. Ты будешь?

— Я буду делать все, что ты.

— И я буду делать все, что ты, — ответила Лиза. — Не волнуйся. Мы хотим это сделать. Мы должны это сделать. Иначе это будем не мы.

— Мы сделаем, — кивнула Мария. Она подняла глаза на сестру. В них стояли слезы. — Расскажи, как наш батюшка? Он тоже тоскует о внуках?

Лиза расхохоталась так громко, что Гуань соскочила с ее колен.

— Видно, что ты давно не видела нашего батюшку. Он весь в своей, то есть в русской, истории. Там живут все его дети и все внуки. Ты думаешь, он дал бы нам такую волю после смерти матушки? Разве оставил бы нас на руках своей бесшабашной, ни на кого не похожей сестрицы? Да если бы не его дело, мы бы с тобой наверняка прошли через Смольный.

— А может, это было бы хорошо? — спросила Мария.

— Воспитательное общество для благородных девиц. Привилегированное учебное заведение для дочерей дворян и знати, — противным голосом произнесла Лиза. — Какая ерунда! Мы были бы совсем другими.

— Но там теперь учатся и девочки из мещан. Я читала в газете, что Смольный вошел в ведомство императрицы Марии Федоровны.

— Скажу тебе одно: если бы мы с тобой учились в Смольном, ты никогда бы не вышла замуж за купца, даже за такого богатого, как Федор.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что голова была бы устроена по-другому, вот почему. Да и папа не разрешил бы, если бы запер нас там. Понимаешь, почему мы с тобой такие, какие есть?

— А какие мы есть?

— Свободные, своенравные, вот какие. Как Гуань-цзы.

Мария фыркнула:

— Сравнила, тоже мне. Но скажи — почему?

— Потому что нам учителя преподавали науки. А мы уже сами прикладывали их к нашей жизни.

Мария прикусила нижнюю губу, подумала, потом улыбнулась:

— Пожалуй, ты права. Если уж мы с тобой друг на друга так сильно влияем, то учиться в большой толпе народа — это значит, как камень, шлифоваться всеми и под всех.

— Вот именно! Разве я бы смогла, выучившись в Смольном дамскому поведению, явиться на дуэль?..

— Ох, Лиза! Когда я об этом узнала, я чуть не помчалась к тебе. Меня только Федор удержал. Расскажи, как все было! — Глаза Марии блестели азартом.

Лиза покачала головой:

— Не сейчас. Но расскажу непременно. Со всеми подробностями, которые никто, кроме меня, не знает. А сейчас я пойду на кухню и займу место Глафиры.

— Умоляю тебя, только не навсегда! — Мария сделала несчастное лицо.

— А… что такое? — не могла сообразить Лиза.

— Мы тогда все умрем голодной смертью. Как те, кто отправился в экспедицию на Северный полюс!

Лиза засмеялась:

— Тоже читала в «Вестнике Европы»? Ладно, так и быть. Я только сварю кофе и верну твою Глафиру на место. Кстати, а если мы закажем ей на обед окрошку? Я по ней так соскучилась.

— Согласна. Квас у Глафиры отменный. Она варит его с хреном.

— То, что надо! — Лиза засмеялась. — Он от хрена ядреный. Азарту придает.

9

— Ну и как вам эта ласточка? — Федор кивнул в сторону моря и посмотрел на жену, потом на ее сестру.

Они втроем стояли на берегу Северной Двины и смотрели на бригантину, которая казалась воплощением всего самого прекрасного на свете. Это легкое двухмачтовое судно с прямым парусом на грот-мачте и косым на бизань-мачте — самой задней мачте судна — завораживало взгляд своей обманчивой эфемерностью.

— Верно, она похожа на ласточку, — согласилась Мария. — Но хватит ли ей сил доплыть до столь дальних берегов? — В голосе Марии звучало беспокойство.

— А ты спроси ласточку, как она долетает до края света? И причем каждый год.

Мария кивнула:

— Правда.

— Твоя бригантина, я думаю, такая же быстрая, как ласточка, — добавила Лиза. — Я вижу. Я насмотрелась во Франции на самые разные суда. Хороша! — похвалила она искренне. — Очень надежна, — тоном опытного морехода заключила она, повернувшись к сестре.

Федор рассмеялся.

— А ты мог бы взять нас с собой? — внезапно спросила Мария, обратив лицо к мужу. Ей вдруг стало страшно от того, что они задумали с Лизой. Если бы Федор взял их с собой, то все бы само собой отменилось.

— С собой? — изумился Федор. — Нет! — ответил он без всяких колебаний.

— Ну, конечно, Мария, он боится, что мы увидим, как его мучит морская болезнь, — фыркнула Лиза.

— Откуда ты знаешь? — изумился Федор, быстро взглянув на Лизу.

— Знаю. Потому что она мучит всех людей. Только некоторые сознаются, а некоторые перекладывают эту немочь на других.

— А почему ты считаешь, что я таков?

— Я могла бы морочить тебе голову и говорить, что у меня ведьмин дар. Но я не стану. — Она сделала паузу, взглянула на лицо сестры, которая уже приготовилась смеяться, потом на Федора. — Все очень просто. Ты ведь сам признался, когда я сказала про морскую болезнь. Своим вопросом.

— Ты умна, Лизавета.

— Мог бы сказать про пиратов, которые шалят…

— Откуда ты знаешь?

— Опять же я могла бы сказать, что сама додумалась. Но не буду. Я читала про это в «Вестнике Европы». — Она довольно засмеялась.

— Что ты там еще такое интересное вычитала?

— Нечто совершенно удивительное. Трудно поверить. — Она покрутила головой. — Пишут, будто бы в Америке англичане хотят устроить дорогу, по которой станут ездить с помощью силы пара.

— Какой вздор печатают! — покачал головой Федор.

— Ты узнай, Федор. Может, и правда что-то такое есть, — сказала Мария, всматриваясь в бригантину, которая увезет ее мужа очень далеко, в те края, где все не так, как у них.

В душе ее не было покоя, но не было и того волнения, которое она испытывала перед тем, как им решиться с сестрой на то, на что они уже мысленно решились. Она мало спала в последние ночи, и не только потому, что ночи эти были слишком коротки для их любви с мужем. После того как он засыпал у нее на плече, она, поглаживая его волосы, думала, что будет ему за радость, когда она скажет перед самым отплытием, что она понесла…

Сейчас, глядя на величественное судно, она больше не сомневалась — у Федора будет сын. Но никто никогда не узнает, как им достанется этот сын.

А Федор краешком глаза, устремленного на бригантину, наблюдал за женой. Он видел, каким серьезным вдруг стало ее лицо, но объяснил это просто: величие бригантины может привести в трепет любого.

А сама Мария его ввергает в душевный и телесный трепет. С самого первого мига. Так как же он проведет без нее столько месяцев? Как будет он спать, не зарываясь лицом в ее длинные медовые волосы? Не обнимая сметанно-белое тело? Не чувствуя над собой полета ее рук? Как он заснет, не положив голову на ее плечо?

Он едва не застонал от охватившей его тоски. Нечем ему было успокоить себя, кроме одного — той цели, ради которой он избрал столь долгий путь и столь далекий край. Едет он туда ради того, чтобы еще долго-долго беззаботно и сытно жила Мария вместе с ним, даже если не случится того, о чем они мечтают днями и к чему стремятся всеми ночами…

Внезапно Федор понял суть отцовской жестокой мудрости. Не сделай он свою волю такой, не ограничь его во времени, вряд ли собрался бы он на такой подвиг, на какой собрался… Если бы Павел не дышал ему в спину, не оторвался бы он от жены на столь долгий срок. А теперь, подгоняемый алчным дыханием младшего брата, подпираемый тридцатью годами возраста и пятью годами брака, он совершит то, о чем станут говорить. Кто знает, может, даже напишут в «Вестнике Европы».

Так спасибо, батюшка, за мудрость. Ее поймешь только со временем. Когда перестанешь воспринимать ее только с одной стороны, видеть в ней лишь простую жестокость к себе.

— А может, и не вздор, — внезапно проговорил Федор.

— Это о чем ты? — с любопытством поинтересовалась Мария.