Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Прощай, пасьянс - Копейко Вера Васильевна - Страница 15


15
Изменить размер шрифта:

Город Лальск процветал не первый век, а люди настолько поверили в свою силу, что первыми из северных мест отравились к таким дальним берегам, имя которых и произнести-то боязно. А-ме-ри-ка! Дошли… Более того — вернулись.

— Батюшка, я уже видал кусочек мира… — проговорил Павел, пропустив мимо ушей все, что касалось ожидающего несчастья — трудиться самому ради собственного благополучия. Пока что Павел жил как у Христа за пазухой. Он хорош собой, так хорош, словно все самые красивые черты рода Финогеновых сошлись в: нем. Ангел, да и только.

— Ты про Питер и Москву? — снисходительно усмехнулся отец. — Что ж, верно. Только варварские все это места. — Он скривил полные губы. — Ты увидишь Париж. — Он вздохнул, его могучая грудь поднялась, распирая белоснежную рубаху. Федор взглянул на нее и понял, кто подарил отцу эту рубаху. Севастьяна, кто ж еще… С тех пор как умерла их матушка, Севастьяна перестала таиться. Впрочем, она и раньше не слишком утруждала себя, так, для отвода глаз. Хотя весь город знает, кем она приходится Степану Финогенову.

Но Федор ничего не имел против этой женщины. Умна, хороша собой, смела. Муж есть, но опять-таки весь город считает его недостойным такой женщины. Может, он и сам так считает, потому и запил. Они разъехались, но не развелись.

Голос отца отвлек его от мыслей об отцовской любовнице.

— Увидишь мир, тогда поймешь, почему людям хочется денег. Больших денег. Только с ними весь мир — твой. Верно, Федор?

Федор неопределенно улыбнулся и пожал плечами.

— Не говори мне, сын, что ты едешь в Париж только ради товара.

— Да нет, батюшка. Любопытное место этот Париж. Вина там достойные.

— Еще бы нет! — фыркнул отец. — Я-то думал прежде, что лучше нашего напитка, сам знаешь какого, — он хохотнул, — на свете нет ничего. А потом, когда понюхал да попробовал на вкус французские нектары, то, скажу я тебе… — Он зажмурился, вытянул губы, приложил к ним пальцы, собранные в щепотку, и поцеловал. — Да ладно, чего рассказывать словами. Сам пробовал и еще попробуешь. На сей раз мы привезем бургундское в обмен на наши меха. Хорошо идет оно в России в наши дни. Люди наконец-то распробовали, что в жизни есть хорошего.

Федор кивал, а отец продолжал говорить, причем, похоже, говорил он больше самому себе, чем сыну:

— Батюшке моему довелось на своем веку увидеть коронацию императора Павла I.

— Вот как? — подал голос Федор, будто слышал об этом впервые. Хотя на самом деле он отчетливо помнил все детали, которые сейчас снова приготовился изложить отец.

— Да. Точно так, как было. Конечно, батюшка не вошел в число тех счастливчиков, кого щедро одарили по такому случаю или наградили несказанно высокими милостями, какими награждали да осыпали близких к трону людей. — Отец вздохнул, то ли переводя дух, то ли пытаясь оценить в который раз, могло ли на самом деле произойти нечто подобное с купцом, хоть и богатым. — Он рассказывал, — продолжал отец, — что кому-то давали шесть тысяч душ да награждали «Андреем», кому-то три тысячи душ, а некоторым и того более. Словом, в тот великий день роздано было девяносто тысяч душ. — Он поднял вверх палец, предлагая сыновьям осознать огромность числа и щедрость царской власти для тех, кто близок к ней. — Никогда еще таких щедрот не было явлено, ни при ком. Конечно, — батюшка вздохнул, вероятно, сделав для себя окончательный вывод и на этот раз, как и в разы прежние, — не для нашего брата такие радости. Пока не для нашего. — Он скользнул по лицу Федора, а потом его многозначительный взгляд замер на Павле. — Но и народу кое-что перепало. — Теперь он снова посмотрел на Федора. — Был дан обед в Москве. От самых Никольских ворот через всю Лубянскую площадь стояли столы. Лежали на них жареные быки. — Он втянул носом воздух, будто надеясь уловить ароматный волнующий запах жирного жареного мяса. — По улице Мясницкой до самых Красных ворот тоже тянулись столы. А между ними хлестали как ненормальные фонтаны с красным и белым виноградным вином. — В этом месте рассказа отец умолк, держа паузу и тем самым предлагая сыновьям оценить удачу купцов, чьи вина были залиты в эти фонтаны. Он подмигнул старшему сыну, уверенный, что тот понял намек, но рассмеялся младший. — А ты-то чего смеешься, пострел? Будто соображаешь, насчет чего я подмаргиваю.

— А будто нет, — в тон ему ответил Павел и снова рассмеялся.

— Ну-ка, ну-ка? Говори, что на ум пришло?

— Бочка покатится куда надо, коли ее в нужную сторону подтолкнуть. Кое-чем, — назидательным тоном произнес Павел. Отец опешил, а потом громко расхохотался. Лицо его покраснело и стало цвета вареного рака.

— Ох, ну и перлы ты изрекаешь! Мой, мой сын! Ну прямо будто какой-нибудь Вольтер. Откуда взял-то? — горячился отец. — Видишь, брат твой стоит и моргает, а ведь ему полагалось сообразить, на что я намекаю. — Отец резко повернулся к старшему сыну. В глазах мелькнула легкая досада. — Ты мог бы, Федор, вот так скоро сообразить насчет взятки, когда тебе было столько, сколько Павлу?

— Нет, батюшка, — признался, не задумываясь ни на миг, старший. — Нет. Да и зачем? Хороший товар и без взятки разлетится нарасхват.

Отец крякнул, и в этом звуке отчетливо слышалась неприкрытая досада. Ну почему не наоборот? Почему Федор родился первым, а Павел последним? Дочери, которые между ними, не в счет. Это куклы для мужиков, жены. От них никакого проку роду Финогеновых. Они нарожали детей не его фамилии. Но… воля знаменитого родителя нетленна, ничего не поделаешь, сказал себе Степан.

Или… Или все-таки поделаешь? — не в первый раз мелькнула дерзкая мысль.

На самом деле не в первый раз Степан Финогенов думал об этом. Пожалуй, с тех пор, как пропутешествовал в Китай. Думал он о том, что любую волю можно подправить… Переписать на современный лад. С учетом того, как возросли доходы Финогеновых, как возвысились они над другими купеческими родами. Изменить — и объявить неоспоримой. Конечно, допускал он, будет она таковой до того момента, пока не явится в роду Финогеновых кто-то такой же спорый в делах и скорый в мыслях, как сам он, Степан Финогенов.

Но это случится потом, а Павел должен жить и радоваться теперь.

Настроение отца поднялось, заметил Федор, наблюдая, какой прилив нежности испытал он к Павлу, как ласково потрепал его по темным волосам.

Степан увидел свою руку на темени сына и усмехнулся — какая белая на темных волосах. Отчего-то Павел вышел темный среди светлоголовых и белокожих Финогеновых. Вот уж загадал он загадку горожанам. Болтают даже, будто Павел — Севастьянин сын. Она чернявая, как он. Но он-то знает, что Севастьяна не рожала ни разу. И уж тем более — Павла.

А наверное, могла бы. Но он не хотел. Севастьяна для другого дела ему нужна. Для телесной радости. Для рождения потомства у него была жена. А люди? Им язык не привяжешь. Пускай болтают. Чем больше языком бренчат — хорошо ли, дурно ли, — ему славы больше.

Степан надел жилет из дорогой ткани поверх рубахи, и было видно, как выпрямляется его стан сам собой. Да, он так и поступит. Он ограничит ожидание наследника от старшего сына пятью годами. А возраст Федора для произведения наследника на свет — тридцатью годами. Опять же на мысль об этом возрасте его навели китайцы. Может, и правы, что молодость кончается на тридцати годах.

Степан снова почувствовал, как душа растеплилась — что ж, пока грех жаловаться на жизнь. А после нынешней поездки в Париж, он уверен, выйдет его дело на новую дорогу. Укутает он в меха до самого носа всех парижских дамочек! Будут они гулять по здешним улицам в его мехах! Плечи каждой отяготит он северными шкурками, но зато облегчит мошну муженьков и пылких любовников. Завались этой мягкой рухляди на севере. А если мало станет, то Сибирь чем не кладовая? Там есть на любой вкус — песцы, соболя, куницы, бобры, белки, зайцы, рыси, лисы… Придется дух переводить несколько раз, чтобы всех помянуть. Там возьмет и сюда привезет. А если правильно всем распорядиться, то и другие города Европы голыми не останутся.