Террористка - Самоваров Александр - Страница 33

— Ну, брат, — говорил Ника своему собеседнику, — я позавчера пол-лимона в трактире оставил, и ничего… не плачу.

Весь разговор Ники с приятелем был явной саморекламой. Он постоянно возвращался к «лимонам», которые привык тратить направо и налево.

«Почему он так себя ведет, — думала Оля, — ведь он не глуп. Или он настолько привык, что перед его лимонами не устояла еще ни одна, что ни с кем не церемонится?»

— Нет, знаешь, — говорил в трубку Трубецкой, — я все же больше люблю дома. Ковры, мягкий свет, музыка… Да-да, — засмеялся он, — именно интим.

Трубецкой вынужден был прервать свой бесконечный разговор. В комнату, тяжело дыша, вбежала Настя.

— Николай, — тебя к междугороднему.

Когда он вышел, Настя села на стол, и ее круглые коленки засверкали чуть ли не у самого лица Оли.

— Я смотрю, Тузик крутится возле тебя? — спросила она, иронично и зло улыбаясь.

— Мы уже на ты? — поинтересовалась Оля.

— Да брось, — Настя закурила сигарету, — он же ни одной бабы пропустить не может.

— И тебя?

— Ну, допустим?

— Чего ты хочешь от меня?

— Оставила бы ты мальчика в покое, — сказала Настя, — а не то я на тебя друзей своих натравлю.

— А я на тебя своих, — ответила Оля, — например, Дубцова.

— Блефуешь, — прищурилась Настя.

— Убирайся отсюда, — не повышая голоса, сказала Оля.

Настя неловко соскочила со стола, подвернула ногу, и, ойкнув, двинулась к выходу.

— И все-таки подумай, — сказала она перед тем, как захлопнуть за собой дверь.

Минут через десять опять появился Трубецкой.

— Слушайте, Николай, — чуть улыбнулась ему Оля, — вы тут, оказывается, популярная фигура.

Это была первая фраза, сказанная Олей Трубецкому.

— С чего вы взяли? — грудным голосом спросил тот, выпятив свой животик.

— Ну как же, врываются в мою комнату… разные люди, грозят расправой. И, право, не знаю за что. Вы бы звонили друзьям из своего кабинета.

— Настя! — помрачнел Ника.

Оля ожидала, что он начнет ругать Настю и заявит, что не понимает, с чего та вдруг решила расправиться с Олей, но Трубецкой оказался осторожным человеком.

— Она шалая, — ограничился он неопределенной фразой и сразу перешел в атаку: — А вы не хотите прийти ко мне в гости?

— Это вам будет стоит десять лимонов.

Принимавший все в таких делах всерьез, Трубецкой открыл было рот, но тут же закрыл его.

— Однако! — выдавил он из себя.

— Дорого? — Оля наслаждалась произведенным эффектом. — Кстати, Настя говорила о каком-то Тузике. Она имела в виду вас?

— Меня, — подтвердил Трубецкой, но он был необидчивым человеком.

— Ая-ай, Николай, — сокрушенно покачала головой Оля, — заместитель президента компании «Аттика» господин Трубецкой и… нате вам — Тузик.

— Она любя меня так называет, — заметил Трубецкой.

Он наконец разобрался в настроении Оли, понял, что та смеется над ним.

— Вы игривая девушка, — заметил он с неудовольствием, — но помните, я могу стать вам другом.

— За десять миллионов я согласна, — повторила Оля.

— Бросьте, — сказал Трубецкой и покраснел.

До него дошло, что он выглядел нелепо со своими телефонными разговорами.

20

Оля испытывала душевный подъем. Она настолько легко и безболезненно вошла в игру в качестве шпионки, что поняла: это ее дело. И Дубцова и Трубецкого она изучала, как будущих жертв. И ей было лестно, что ее главным врагом на сегодня был Валериан Сергеевич — личность, бесспорно, незаурядная.

Вокруг Оли своей напряженной и нервной жизнью жила Москва, и жизнь казалась на первый взгляд мирной. Но Оля была уверена, не только они со Славой в поле воины. Таких, как они, немного, но, наверное, и не мало. Пусть всякие умники сочиняют трактаты о будущей счастливой жизни — Оле было безразлично, какой общественный строй они назовут нужным для страны. Ей было все едино: социализм, капитализм, фашизм. Она хотела борьбы ради борьбы!

Никогда в своей жизни она не кокетничала, не вела игру с мужчинами так, как делала это с Дубцовым и Трубецким.

Господин Гончаров был неправ, когда рассуждал о том, как она притягательна для мужчин. Сильный пол обычно обходил ее стороной. Красота Оли, нераздельно связанная с силой характера и независимостью, отпугивала их. Лишь один надменный красавец — Сережа — не испугался ее. Он был избалован женским вниманием и не боялся женщин.

Сейчас она ехала в метро и была полностью сосредоточена на изучении физиономий окружавших ее людей.

Рядом с Олей стояла невысокая женщина лет тридцати, с ярко накрашенными губами. Она выискивала симпатичных мужчин, и если находила, то чуть высовывала розовый язык и облизывала губы. Глаза ее щурились, как у кошки. Совершала она все это без всякого умысла, просто постоянно чувствовала себя охотницей и выбирала кандидатов в жертвы уже механически.

Оля вспомнила, как она сама в ресторане рассматривала публику. Привыкала к ухоженным мужчинам и сытым спокойным женщинам. С Дубцова все начинается, но едва ли им все закончится.

Мимо Оли к дверям пробирался здоровенный парень в красной куртке. Был он коротко острижен, на правой кисти синела татуировка, но при всей своей физической мощи выглядел он подавленным. Он даже не обратил внимания на сильный толчок в бок. Замухрышистый мужичок в шляпе сначала его толкнул, и только потом рассмотрел и испугался. Его худенькое личико, сморщенное в болезненной гримасе, еще больше сморщилось от страха, но парень прошел, не оглянувшись.

Видно, кому-то крупно задолжал бугай. Не от любви же он так затосковал. А впрочем, почему бы и нет?

В это время Оля почувствовала и на себе пристальный взгляд. Она повернула голову и встретилась глазами с молодым мужчиной лет тридцати пяти с красивыми карими глазами. Он отвернулся. Это было единственное лицо, которое понравилось Оле среди многих сотен лиц в метро.

Если бы он обратился к ней с пустяком — и спросил бы, где расположен ГУМ или сколько сейчас времени, Оля ответила бы ему предельно вежливо. Почему он вызвал у нее доверие? Надо подумать об этом. Оля тоже хотела у всех вызывать доверие.

«Шулер на доверии», — вспомнила она. Именно так называла Вадика Клава. Она рассказывала, что не верит мальчишке, но не в силах противиться его обаянию.

…Дориан Иванович Снегирев вздрогнул, услышав, как повернулся ключ в замке. Дочь свою он боялся больше, чем когда-то бывшую жену. И причину этого страха объяснить не мог. Ну, накричала она него, когда случилась эта история с Клавой; ну, распоряжалась в доме, как хотела… Но в конце концов он был мужчина и хозяин квартиры. Он мог выгнать обеих этих баб, мучивших его, и выгнал бы, но Олины глаза парализовали его, они мучили художника. Втихомолку он писал Олин портрет, но у него ничего не получалось. На листе бумаги появлялись одна за другой девки с зелеными глазами, но к Оле они никакого отношения не имели.

— Здравствуй, папа, — почти нежно сказала Оля, — замок у нас что-то заедает.

— Добрый вечер, дочка, — ответил Дориан Иванович.

— Как-то ты в последнее время странно на меня смотришь, папа.

— Изучаю, дочка.

— О! Зачем?

— Хочу написать, — сконфуженно проговорил Снегирев.

— На портрете, написанном твоей рукой, я обязательно получусь ведьмой, — засмеялась Оля. — А где Клава?

— В твоей комнате, — угрюмо ответил Дориан Иванович.

Оля открыла дверь в свою комнату и сразу попала в горячие объятия жаркой Клавы.

— Я так соскучилась без тебя, подруга, — зашептала та горячо, — Дориан Иванович весь день был в мастерской, он все еще со мной не разговаривает.

Клаве очень хотелось рассказать о Вадике, но она видела, что Оля устала.

— Как там наш Вадик? — спросила Оля из вежливости, но с первых же фраз Клавы, ей, как всегда, стало интересно слушать женщину.

По словам Клавы, Вадик имел черты и ангела, и чертенка. То он гневен и груб, то ласков, мил, терпелив, а однажды, когда у него были деньги, даже купил Клаве цветы.