Террористка - Самоваров Александр - Страница 26

— А почему вы задумывались над этими вещами?

— Да потому, что я каждый день сталкиваюсь с тем, что вынужден экспериментировать с человеком! Я ставлю на нем опыты. Ему, конечно, во благо. Я делаю ему больно, чтобы его излечить. Я вру людям. Использую их слабости, чтобы помочь им. И в один прекрасный день я понял, что точно так же, как я манипулирую с моими пациентами, те, кто стоит вверху, манипулируют всеми нами. И даже если властьимущие желают нам добра, то все равно вынуждены нам лгать, превращать нас в управляемое стадо. Они с помощью идеологии создают нам мифы. И мы верим им, как верили еще во времена Древней Греции. Они говорят, что это вот белое, а это черное…

— Вы правы, — усмехнулась Оля, — но с нами им пришлось тяжело. Сначала они одно называли черным, а другое белым. А потом тем же политикам и ученым пришлось черное назвать белым.

— И вы заметьте, у них неплохо получилось. Вся проблема для них заключается не в том, что в головах людей живут еще старые мифы, а в том, что они не разделались с мифотворцами. Они утверждают, что демократия и рынок сделают общество счастливым, а их соперники говорят: это ложь. Но в конце концов черт с ними со всеми. Я искал среди людей человека по-настоящему независимого. Не жертву и не палача. И нашел вас.

— Вы ошибаетесь, — прищурила глаза Оля, — я умею ненавидеть, и знаю, кого я ненавижу.

— Я понимаю, — вяло махнул рукой Гончаров, — вы думаете, за столько часов откровенных бесед вам что-то удалось скрыть? Вы, Оля, ненавидите предателей. Тех, кто отрекся от своих убеждений. Вы ненавидите тех, кто предал своих покровителей. Вы ненавидите мужчин без чувства собственного достоинства. Вы ненавидите тех, кто за деньги готов на все. Но ведь это нормально! В вас нет жажды властвовать или стремления покоряться. Ненавидящих, помимо вас, я встречал много. Но среди них полно тех, кто готов перестрелять кучу людей только для того, чтобы самому занять уютный кабинет с окнами на Красную площадь. А есть другие ненавидящие — с очень хорошо развитым стадным чувством. Им нужны вожди и кумиры. Первые ненавидящие — палачи, вторые — жертвы. Вы не похожи ни на тех, ни на других.

Олю очень заинтересовало то, что говорил Митя, но в первую очередь важны были не слова, а эмоции этого мужчины. Ей льстило, что он нервничает, разговаривая с ней, что он взвинчен и открыт. И еще… от него шли токи желания обладать ею. Любая женщина почувствует присутствие такого желания.

Еще две недели назад бездомная, усталая и истеричная, Оля сейчас ощутила под ногами твердую почву. Она, кажется, нашла свое место в жизни, она нашла себя. Она — боец. А боец не имеет пола. Точнее, пол ничего не значит для тебя, если ты чувствуешь в себе силы драться. Как бы подтверждая Олины размышления, Гончаров сказал:

— Я слабый и трусливый, я среди тех миллионов, которые готовы смириться с любым режимом. Но в отличие от простого обывателя, способного искренне любить себя любого, я презираю себя за трусость и преклоняюсь перед такими, как вы, Оля.

— Раньше мне говорили другие комплименты, — ласково ответила она.

— Это не комплимент.

Оля промолчала. Она ждала. Митя неуверенной походкой подошел к ней вплотную, неуклюже опустился на колени и обнял ее ноги. Он пытался целовать их и что-то бормотал.

— Митя, это глупо, — тихо засмеялась Оля, — я не так уж безразлична к мужчинам, как вы думаете. У меня есть мужчина, и мне вполне хватит одного. Ну, перестаньте, а то я проведу болевой захват.

— Что? — четко выговорил Гончаров.

— Выверну вам руку из сустава. А как, вы думали, иметь дело с террористкой? Или швырну вас через бедро.

— Нет, я не согласен, — поднимаясь с пола, сказал Гончаров, — я не хочу, чтобы меня швыряли… даже через такое красивое бедро.

— Молодец, умница, — похвалила его Оля.

— И вообще, — глаза Гончарова обрели прежнюю силу, — я вел с вами игру. Я не сказал вам ни слова правды.

Оля молчала. Она понимала, что мужчине нужно дать возможность достойно выйти из такой неприятной ситуации.

— Вы холодная, однако, особа.

— Для кого как, — возразила Оля.

— Да, — крякнул Гончаров, — не везет мне сегодня. И тут неудача.

— Тут понятно, а где еще? — не без ревности спросила Оля.

— Представляете, с Путаной сорвалось. Ей-то вроде чего фордыбачиться. Она шлюха-любительница, что видно без всякого психоанализа, а не далась… да-с!

Оля громко рассмеялась. Она одернула на себе платье и сознавая, что сама спровоцировала мужчину на решительные действия, ничуть этого не стыдилась. От Мити не убудет, а у нее почти праздничный вечер.

Гончаров взял еще одно, самое крупное яблоко, повертел его в руках и стал грызть с беззаботным видом.

— А про то, что все люди делятся на жертв и палачей, вы тоже наврали? — спросила Оля.

— Нет, почему же. Но эта схема очень приблизительная. Мир человеческих эмоций необъятен, и его нельзя подогнать под одну схему. Людей можно поделить на добрых и злых, простых и хитрых, интеллектуалов и дураков — и все будет верным.

— Вы действительно фокусник, Гончаров, — Олю уже раздражал психолог и челоковед. — Вас не поймешь. То у вас люди все одинаковые, то их под одну схему не подгонишь…

Но тут щелкнул замок — в квартиру вошел Дориан Иванович. В прихожей он обо что-то споткнулся и стал чертыхаться. Был он явно не в духе. И как же была удивлена Оля, когда увидела его лицо. Он постарел на десять лет. Сгорбленный, небритый, с потухшими глазами…

— А где Клава? — мгновенно сориентировалась Оля.

— Я ее выгнал, — глухим голосом сказал Снегирев.

— Черт возьми, Дориан Иванович, — вмешался в разговор Гончаров, — а, по-моему, вы трезвый? Дурной признак.

Снегирев промолчал.

— Оставьте нас, Оля, — властно сказал Гончаров и стал что-то говорить на ухо художнику, одновременно поглаживая его по руке.

«Чтобы он о себе ни плел, — подумала Оля, — все-таки он настоящий врач».

Едва она прикрыла дверь в свою комнату, как раздался телефонный звонок. Телефонных аппаратов было два. Один стоял в большой комнате, а другой Оля перетащила к себе. В последнее время она первая поднимала трубку, ожидая звонка от Славы.

В телефонную трубку молчали.

— Говорите, — сказала спокойно Оля, — она уже догадывалась, кто это звонил.

На том конце громко вздохнули.

— Клава, что ты вздыхаешь, говори… подруга.

— Дориан Иванович пришел? — спросила Клава.

— Только что.

Опять долгий и грустный вздох-полустон.

— Ты откуда звонишь, Клава?

— От нашего подъезда.

— Так заходи.

— Не могу, — Клава заплакала.

— Подожди, подожди, — сказала торопливо Оля, — не плачь. Подойди сейчас к двери, я открою, тихо. Если папа тебя увидит, я сама буду говорить с ним, а ты молчи…

— Но ты же ничего не знаешь, Оля!

— Вот и расскажешь.

— Я не могу к вам прийти.

— Тебе есть где ночевать?

— Нет.

— Тогда не рассуждай, а делай, как я говорю.

Маневр удался. Оля тихо открыла дверь, и Клава мышкой прошмыгнула в ее комнату. Голоса Дориана Ивановича и Гончарова доносились из-за неплотно закрытой двери. Пусть говорят!

— Боже, как я замерзла! — лязгала зубами Клава.

Оля достала еще одно одеяло, и они с Клавой легли. Кровать была узка для двух нехуденьких женщин, к тому же в квартире было холодно, и они невольно жались друг к другу.

— Что случилось? — прошептала Оля.

— Дориан Иванович застал меня с Вадиком, — прошептала в ответ Клава и затихла в ожидании.

Оля хмыкнула:

— Вы что, венчались с папой? Или ты ему давала клятву в вечной любви?

— Но это действительно подло с моей стороны, — тихо заплакала Клава, — в его же доме…

— Все в этом мире относительно, как говорит господин Гончаров. Так что не реви. А греховодник старый сам знал, чем все закончится. Не реви. Завтра я ему устрою такое, что он забудет про Вадика.

16

Старков и Рекунков присматривались друг к другу. Им вместе предстояло разработать план весьма рискованной операции.