Террористка - Самоваров Александр - Страница 11

Тепло заливало скрещенные могучие ноги Дубцова, теплые волны прокатились по спине. Он расслабил лицо. И вместе с этим расслаблением пришло чувство свежести. Он расслабил веки и мышцы лба. Расслабились все послушные его воле мышцы тела. Полный внутреннего тепла, он сосредоточился на… пустоте. Ничего не было, никого не было. Ни страстей, ни человеческого бреда о счастье, ни суеты, ни жажды, ни холода, ни добра, ни зла…

Все это оказалось внизу. А душа рвалась вверх, в великую пустоту.

После пятнадцатиминутной медитации Валериан Сергеевич Дубцов подошел к кожаному дивану, накрылся верблюжьим одеялом и уснул сном праведника.

А в это время Рекунков, сидя в «жигулях», осторожно нажал на газ и поехал за верткой «Нивой». Она долго кружила по Москве, и, наконец, Рекунков понял, что его заметили.

Выругавшись, он прекратил погоню.

…Шестнадцатилетняя певица Леночка засыпала, полностью удовлетворенная своим молодым любовником — соседом по лестничной клетке Валериком, который пришел сразу после Дубцова. Валерик мешал ей спать и искренне говорил о своей любви.

7

Станислав Юрьевич Старков в прошлом командовал батальоном спецназа. По складу своего характера он был тем офицером, который предпочитает смерть позору. Он был таким офицером, чей батальон на войне погиб бы до последнего человека, но не отступил без приказа. Он был тем офицером, который никогда не сомневался, что его страна всегда права.

Но с 1987 года со Старковым стало происходить что-то непонятное. Он начал дерзить начальству, прохладно относился к служебным обязанностям и даже запивал на неделю-две.

Тридцатилетнего подполковника, бесспорно, ожидала блестящая карьера, но он сломал ее.

Сначала сослуживцы думали, что все из-за жены. Женился он в двадцать восемь лет на молоденькой красивой девочке. Но она Старкова не любила, и они скоро разошлись.

Ни одному человеку Старков не говорил, в чем дело. На самом же деле очень остро воспринимал те болезненные политические судороги, в которых забилась великая страна. Ценности, казавшиеся ему незыблемыми, предавались публичному осмеянию.

Старков никогда не вникал в учение Маркса и Ленина, но агонию КПСС воспринял как собственную. Советский Союз, Коммунистическая партия, Советская Армия — все это рушилось.

Отношение к русским во всех «братских» республиках и бойня в Карабахе постепенно превращали Старкова в русского националиста. Он не понимал, ради чего губят русских солдат. Святое чувство интернационализма вырвал из своей груди с корнем.

Но хуже всего было то, что некоторые его сослуживцы стали демократами. Они не терзали себя мучительными размышлениями, как Старков, а просто поменяли взгляды. Подполковник пришел к выводу, что та армия, в которой он служил, перестала существовать.

После того, как он лично пристрелил трех насильников, его отстранили от должности. Он был рад этому и, переодевшись в гражданское, захватив личное оружие, уехал в Севастополь к ушедшему на пенсию товарищу. Хотя ему и пригрозили судом, но дело, конечно, замяли.

К трехдневному путчу он отнесся прохладно. Он не верил, что армия с такими генералами и офицерами способна хоть на что-то.

Старков работал механиком на маленьком заводе, а вечерами тренировал детишек, учил их рукопашному бою. Идиллия продолжалась недолго.

К нему приехали его бывшие подчиненные Дмитрий Скрытников — капитан, и Иван Степанченко — прапорщик. На них вышел один интересный человек из Приднестровья. Там создавали свою гвардию. Старков отказался занять командную должность. Он считал, что на такой срыв, что с ним случился в Карабахе, офицер не имеет права. Но он с удовольствием поработал в качестве инструктора, а потом воевал рядовым.

Дмитрия и Ивана он попросил не рассказывать о том, что он бывший подполковник спецназа, и всем представлялся просто — Стас. Но «просто Стаса» из него не получилось. В Приднестровье он столкнулся с людьми, исповедовавшими идеологию русского национализма.

Они долго присматривались к Старкову, и, наконец, открыли свои карты.

Он с удовольствием общался с этими людьми, но занять место в их рядах тоже отказался. Потом начался роман со странной и очень красивой девочкой из Москвы. Они вместе поехали в Абхазию. И вот там появился старый знакомый Старкова — отставной полковник КГБ. Он познакомил его со своим знакомым — полковником Министерства Безопасности Тимофеевым Гавриилом Федоровичем.

— Можешь верить ему, как мне, — сказал знакомый Старкова и вышел, оставив мужчин наедине.

Сидели в старом, полуразвалившемся доме. Была страшная жара.

Тучный Гавриил Федорович имел внушительную внешность дипломата. Каждое движение его было плавным, законченным. Он изящно курил, принимал изящные позы — все хорошо, если бы не выражение его лица. А оно у него было как у человека с больным зубом.

Погладив свои хорошо подстриженные волосы, он заговорил без предисловия:

— Я предлагаю вам серьезную работу. Суть простая. У меня есть информация о самых различных экономических и финансовых операциях, которые проводятся в ущерб России. Их надо приостановить.

— А я тут при чем? — пожал плечами Старков.

Жара, мухи, вонь субтропического рая, недавний тяжелый бой сделали Старкова весьма нервным.

— Вы согласны, что для борьбы с подлецами пригодны все методы?

— Да, — без промедления ответил Станислав Юрьевич.

— Так вот, мы будем отнимать грязные деньги у грязных людей, а других мы будем заставлять рвать контракты, подписанные на невыгодных для России условиях. Работать ваша группа будет под рэкетиров.

Старков ожидал чего угодно, но только не подобного предложения. Нет, он не стал кричать. «Подите, прочь!» Он слишком много знал и много видел, чтобы быть чистюлей. Он просто покачал головой и ответил: «Нет».

Грузный полковник встал. Прошелся по гнилому скрипучему полу и сказал:

— В последнее время я дошел до того, что сам готов взять в руки оружие.

— Но ведь у вас есть начальство, в стране вроде есть законы… — Начал было Старков.

— Вроде есть, — подтвердил Гавриил Федорович, — вроде есть и то и другое. А я вот рыскаю по стране, чтобы сбить группу из надежных ребят и давить гадов.

Гавриил Федорович достал из дорожной сумки бутылку грузинского коньяка и пару шоколадок.

Старков молча пошел за стаканами. В полковнике было что-то по-настоящему трагическое. То, чего нельзя передать словами. Какая-то черная тень лежала на его лице и смертельно, безнадежно печальны были его глаза.

— И все-таки, — поднял он свой стакан с коричневой жидкостью.

«Сейчас опять начнет уговаривать», — решил Старков.

— И все-таки пьем за Россию!

— За Россию, — откликнулся Старков.

Полковник жевал шоколадку и смотрел в грязное окно.

Видимо, больше он не намерен был говорить. Ждали общего знакомого, чтобы с ним выпить и проститься.

— Но все же… поконкретней можно? — спросил Старков.

— Можно, — кивнул Гавриил Федорович, — я даю вам данные о том, что в такой-то коммерческий банк привезли «грязные» деньги, чтобы отмыть их. Вы «берете» банк, из сейфов достаете ровно ту сумму, какую я вам называю, а потом мы ждем. Если банкиры позвонят в милицию, тогда можете вернуть им эти деньги, а меня пристрелить.

Старков потер рукой лицо.

— Ну возьмем мы этим деньги, и что?

— Можете их отдать тем же абхазцам или перевести в Приднестровье. Можете закупить оружие и технику…

— Я не об этом. Что нас ждет в перспективе?

— Нас с вами? Ничего хорошего.

Старков засмеялся. Полковник начинал ему нравиться.

— Если серьезно, — продолжал тот, — вы же видите сами. Сила у того, у кого деньги. Деньги могут решать все проблемы.

Так убедительно и горячо заговорил Гавриил Федорович, что Старков невольно был захвачен его азартом.

— Банки, наличные миллионы — это все мелочь. Если вы создаете несколько надежных групп, то мы займемся политическим рэкетом. Грядут времена, когда на весы борьбы будут брошены автоматы террористов.