Ведьма - Зарубина Дарья - Страница 41

И Тадек почувствовал, как радость просыпается где-то внутри, там, где замерло дыхание, — Якубек!

— Эй, хозяин! — крикнул Якуб.

— Здесь я, туточки, — засуетился невидимый Тадеку трактирщик. — Заботился о вашем товарище, как о родном сыне. Ночей не спал. Вон как его разбойнички-то… Нашли мои парни его в лесу. Как есть полунагого и без памяти. Вот добро, сколько при нем было…

И хозяин вытянул перед собой убогий сверток Шелест ткани в руках Якуба, усмешка княжича.

— Так в одних портках и бросили? — спросил он, и тонкая иголочка в его словах больно кольнула хозяина, но тот не сдавался, за упавшее с чужого возу держался крепко.

— Как Землица родила, — запричитал он.

— Да проглядели, видно, лихие люди книжечку, — словно походя, бросил Якуб, — вот из сундука самый краешек виден. Плох тот вор, кто награбленного спрятать не умеет! — вдруг загремел он на весь дом.

И Тадеуш попытался улыбнуться: тот Якубек, что вернулся с реки на подводе, изломанный и искалеченный, так не мог. А вот прежний Якуб-золотник, уверенный в себе как в отцовом кольце, веселый с друзьями да резкий с недругами — тот окриком тотчас краску с холопьих лиц сгонял.

Знать, и с гада-хозяина румянец слетел, как шелуха с рябого яйца, с удовольствием подумал Тадек.

Ушлый старик тотчас засуетился. Ни слова не проронив, повытащил из сундуков и кладовок небогатый скарб своего невольного постояльца. Да не удержался, намекнул, паскудник, на плату за постой.

— Жизнь твоя — плата, — отрезал Якуб. — Да не велика ли цена?

— Полно тебе, господин мой, — шепнула Ядзя, и Тадеуш снова почувствовал на лице ее теплые руки. — Давай дальнегатчинца домой заберем. А этот пусть ко всем небесным тварям идет да на каждом шагу Землице кланяется.

Стукнули о пол колени — хозяин бросился в ножки гостям, упрашивал помиловать. Якуб рыкнул на него, велел седлать. Стукнула дверь.

— Ты что, Якубек? — тихо спросила Ядзя. — Как же ты седлать велишь? Ему подводу надо.

— Отец его обратно не велит брать, — резко ответил Якуб. — Пока не велит…

— Да ведь госпожа Эльжбета уж третьего дня как в Черну с мужем уехали. Не будет горя, если привезем. А как очнется, сам князь с ним побеседует, глядишь, и смирится наш господин Тадеуш, не станет беды делать. А так — проснется на постоялом дворе, всякого напридумает…

Что-то еще говорила кротким, воркующим голосом Ядзя — уговаривала любовника. Только не слышал Тадек.

Эленька. Его ясноглазая ласточка. Третьего дня… с мужем… в Черну. Не успел.

Тадек рванулся, вскрикнул и сел на постели.

— Обратно не велит? — сипло повторил за княжичем слова Казимежа. — Так что ж ты, Якуб, со мной делать станешь?

Глава 39

— Дружба дружбой, добро добром, а тут такое дело, что впору не чужие штаны держать, а свои подтягивать… А уж против Черного князя идти — себе дороже…

Старый Болюсь торопливо семенил по дороге и по старой привычке разговаривал с собою. Только теперь это была не простая беседа одинокого старика с собственной тенью. Оправдывался Болеслав перед собой да перед странной девочкой-мертвячкой.

— Так-то девонька, — вполголоса горестно обронил он. — За тобой, хозяюшка, такие люди приехали, что просто не отстанут. Все равно найдут, рано или поздно. Видел я, девонька, видел: лестницу серую видел, факелы, подземелье видел, крик твой слышал… И, веришь ли, нет ли, как ни крутись, а не миновать тебе этого подвала. И разве хуже будет, если получит дедушка Болюсь с этого свой грошик. Глядишь, угодит старый словник князю Владу и не останется на старости лет без крыши над головой, без плошки гороховой похлебки…

И, признаться, умел словник Болеслав заговорить свою совесть. Покладиста она была, сговорчива — и версты не прошел, уж уговорил, выбелил себя, как печной угол. На постоялом дворе, завидев краснощекую девку в красном сарафане, хозяйскую дочку, завел свое «к сердцу прижмет» и, так да эдак, выклянчил себе лошадку.

И уж на лошадке тронулся вслед за двумя посланниками повелителя Черны. Не нагнать желал, всего лишь доехать спокойно до окованных железом чернских ворот, а уж там колдовское словцо дорогу в княжеский терем отыщет. А где словцо не поможет, так золотишко поклонится. Против воли щедр оказался к старику дальнегатчинский мальчишка Тадек.

Ничего не боялся Болюсь. Хорошо стояла защита за проехавшими чернцами. Болюсь держался в трех часах позади. И ни единый лихой человек, ни единый зверь не тревожили его.

Недалеко от поворота на Бялое бросился было под ноги Болековой лошадке крупный гончак. Умный коник вовремя заметил пса. Кобель, жадно втягивавший носом воздух, казалось, и вовсе не обратил внимания на старика. Желто-коричневые глаза пса горели жаждой погони. На мгновение, чуть принюхавшись к проезжающему, пес сверкнул острым взглядом так, что Болеславу стало не по себе. Собака мотнула головой, снова уткнулась носом в землю и нырнула в траву, отряхнув мелкие белые и сиреневые лепестки с невысокого крестоцвета.

Внезапно словно из ниоткуда взявшаяся тревога затопила душу словника. Он ударил лошадку пятками, и покорное животное потрусило вперед.

Да и не могла пегая кобылка заметить того, что смутило словника. Совсем рядом, у самого края дороги, стояла Смерть. Цветноглазая пристально глядела вслед уезжающему старику, гадала: остановить ли его, как думала ранее, когда покинула свою любимицу, вечоркинскую ведьму Агнешку. Или пустить, положившись на милость старшей сестрицы — всесильной и милостивой матушки-Земли.

Не верила Костлявая болтливому старику, а вот Владиславу Черному верила — ни разу не подводил князь Безносую, щедро поил теплой кровью. Не век ходить Цветноглазой за маленькой лекаркой, не век укрывать ее небесным плащом.

Смерть задумалась, глядя, как оседает пыль в неглубокие следы лошадиных копыт. Как сын был ей князь Черны.

Сама вложила Безносая в руки мальчику отцов обруч с кровавым рубином. Сама вела по переходам и хоромам чернского княжьего дворца, заслоняя от колдовских ударов. Способным учеником оказался Владислав, князь Чернский. Щедро напоил кровью матушку-Землю и страшную ее сестрицу. Да только давно это было. С тех пор вырос чернский князь, научился прятать свои мысли не только от людей — от самой Цветноглазой своей наставницы. И порой казалось ей, что и не человек он вовсе. Так не вернуть ли старого доносчика Болюся?..

Не стала. Перевела пустой взор на гончака. Махнула незримой рукой, и верный своей хозяйке ветер сорвался с ее плеча, выхватил из-под самого песьего носа знакомый запах. И унес к облакам. Пес заметался, пытаясь ухватить потерянный след.

— Что же делать мне с тобой, травница Агнешка? — шепнула Безносая.

И в то же время из-за поворота дороги, словно вынырнув из-под пестрой занавеси березовых веток, появилась тяжело нагруженная телега. Крестьянская лошадка выбивалась из сил, но возница словно бы не замечал этого, нахлестывал беднягу по пегим бокам. Растрепанная баба, широко развалившись, почем свет бранила возницу, перемежая брань громкими стонами.

Безносая ухмыльнулась, глянув на громадный живот крикливой бабы. «Дура ты, дура, — криво усмехнулась Смерть, медленно выступая из травы навстречу телеге. — На сносях, да в такую дорогу…»

Словно повинуясь невысказанному приказу, мужичок остановил телегу.

— У-у, рожа мертвячья, — заблажила баба и тотчас взвыла от боли. — Довезть не сумел, медведь проклятущий. Уж до большого жертвенника не дотянем. Да что б еще в вашу Кринку, радуга ее раздери, поехала… Хоть бы и все коровы у вас полегли…

И деревенская ворожея, охая, повалилась на траву, прямо под ноги Костлявой.

— Помочь, матушка? — заохал возле нее мужичок.

— Уйди, паскудная гадина, — зашипела на него баба. — Узел с возу подай.

Возница бросился к телеге. А ворожея, криво повернувшись на бок, уперлась ладонями в траву и, почти воя от нестерпимой боли, запричитала, визгливо забирая вверх:

— Матушка-Землица, бабья помощница, девичья защитница, всему живому матерь…