История Лизи - Кинг Стивен - Страница 33

– Мы поговорим об этом утром. – Она берёт пепельницу с окурком, ставит на пол. – Спроси меня тогда, если ещё будет на то желание.

– Желание будет, – с абсолютной уверенностью заявляет он.

– Посмотрим. А пока давай спать.

Он поворачивается на бок. Лежит выпрямившись, но, засыпая, начнёт сворачиваться. Колени подберутся к узкой груди, а лоб, за которым плавают все эти экзотические истории-рыбы, уткнётся в стену.

Я знаю его. Как минимум начинаю узнавать.

При этом она чувствует ещё одну волну любви к нему и должна сомкнуть губы, чтобы с них не слетели опасные слова. Которые трудно взять назад, если уж они произнесены. Может, и невозможно. Она ограничивается тем, что прижимается грудью к его спине, а животом – к голому заду. Несколько поздних цикад трещат за окном, и Плутон снова гавкает, неся ночную вахту. Она вновь начинает засыпать.

– Лизи? – Голос доносится словно из другого мира.

– М-м-м-м?

– Я знаю, ты не любишь «Дьяволов»…

– Ненавижу. – Это всё, что ей удаётся вымолвить, только так она и может выразить своё критическое отношение, проваливаясь, проваливаясь, проваливаясь в сон.

– Да, и ты не одна такая. Но мой издатель их любит. Он говорит, в «Сейлер-Хауз» решили, что это должен быть роман «ужасов». Я не возражаю. Есть же такая поговорка: «Хоть горшком назови, только в печь не ставь».

В сон, в сон, голос доносится с конца длинного тёмного коридора.

– Мне не нужен Карсон Форей или мой агент, чтобы понять, что благодаря «Дьяволам» я ещё долго не умру с голоду. Я достаточно занимался мелочёвкой. А теперь иду дальше, но не хочу идти один. Я хочу, чтобы ты пошла со мной.

– Спи… Хва… гов…

Она не знает, спит он или нет, но… вот чудо-то (синеглазое чудо), Скотт Лэндон наконец-то замолкает.

21

Лизи Дебушер просыпается субботним утром невероятно, фантастически поздно – в девять часов, и тут же в её ноздри проникает запах жарящегося бекона. Солнечный свет льётся на пол и на кровать. Она идёт на кухню. Он в одних трусах, жарит бекон, и Лизи приходит в ужас, увидев, что он снял повязку, которую она с таким тщанием накладывала на его раны. Когда упрекает его, Скотт просто говорит, что под ней чесалась кожа.

– А кроме того, – он протягивает ей руку (тем самым жестом, что и вчера, когда вышел из темноты, и ей с трудом удаётся подавить дрожь, грозящую прокатиться по всему телу), – при свете дня всё не так уж и плохо, правда?

Лизи берёт его руку, подносит ладонь к глазам, словно собирается предсказать судьбу, и смотрит, пока он не отдёргивает руку, говоря, что бекон сгорит, если его не перевернуть. Она не удивлена, не потрясена; должно быть, эти эмоции приберегаются для тёмных ночей и тёмных уголков памяти, а не для солнечного субботнего утра, когда старенький «филко» на подоконнике транслирует какую-то весёленькую песенку. Не удивлена, не потрясена… но в недоумении. Думает лишь об одном: порезы выглядели куда более ужасными, чем были на самом деле. И она просто запаниковала. Потому что эти раны, конечно же, не царапины, но далеко не столь серьёзны, как ей казалось. Кровь в них не просто свернулась, порезы уже начали затягиваться. Если бы вчера она привезла его в отделение неотложной помощи Дерри-Хоум, там их, возможно, не приняли бы с такой ерундой.

Все Лэндоны поправляются очень быстро. По-другому нам нельзя.

Тем временем Скотт вилкой перебрасывает хрустящий бекон со сковороды на двойной слой бумажных полотенец. С точки зрения Лизи, он, возможно, хороший писатель, но повар точно преотличный. Если уж берётся за готовку. Впрочем, ему определённо нужны новые трусы. Эти растянуты до неприличия, обвисли, и эластичная лента на поясе вот-вот оторвётся. Придётся ей заняться покупкой ему новых трусов, когда пришлют тот самый королевский чек, о котором он упоминал, но, разумеется, думает она не о нижнем бельё, это как раз неактуально. Её разум пытается сравнить увиденное этой ночью (эти глубокие, вызывающие тошноту рыбьи жабры, ро-зовизну, переходящую на дне ран в печёночно-красное) и то, что ей продемонстрировали утром. Эту разницу между простыми порезами и глубокими ранами, и неужели она действительно думает, что на ком-либо раны могут заживать так быстро, если оставить в стороне библейские истории? Действительно думает? Он же пробил рукой не оконное стекло, а стеклянную панель теплицы. И теперь они должны что-то с этим сделать, Скотту нужно…

– Лизи?

Оторвавшись от своих мыслей, она видит, что сидит за кухонным столом, нервно зажав подол футболки между бёдрами.

– Что?

– Одно яйцо или два? Она задумывается.

– Два. Пожалуй.

– Глазунью или болтушку?

– Глазунью.

– Мы поженимся? – Он спрашивает тем же тоном, разбивая яйца над сковородой.

Она улыбается – не обыденному тону, а краткости фразы, которую он без труда мог бы расцветить и удлинить, а потом осознаёт, что не удивлена… Она этого ожидала – возвращения к пройденному. И, должно быть, каким-то уголком сознания думала над этим предложением, даже когда спала.

– Ты уверен? – спрашивает она.

– На все сто. А что думаешь ты, любимая?

– Любимая думает, что идея стоящая.

– Хорошо, – кивает он. – Это хорошо. – После паузы добавляет: – Спасибо тебе.

Минуту или две оба молчат. Стоящий на подоконнике «филко» транслирует музыку, которую папаня Дебушер никогда бы не стал слушать. На сковородке скворчит яичница. Лизи голодна. И счастлива.

– Осенью, – говорит она.

Он кивает, тянется за тарелкой.

– Хорошо. Октябрь?

– Рановато, наверное. Скажем, где-нибудь на День благодарения. Тебе яйца остались?

– Одно. Я больше и не хочу.

– Я не выйду за тебя замуж, если ты не купишь новые трусы. Он не смеётся.

– Тогда это и будет моей первой покупкой.

Он ставит перед ней тарелку. Яичница с беконом. Она так голодна. Начинает есть, а он разбивает над сковородой последнее яйцо.

– Лиза Лэндон, – говорит он. – Что скажешь?

– Я думаю, звучит неплохо. Это… как это называется, когда слова начинаются с одной буквы?

– Аллитерация.

– Да. Именно. – Теперь она произносит эти два слова сама: – Лиза Лэндон. – Ей нравится, как и приготовленная им яичница.

– Маленькая[44] Лиза Лэндон, – говорит он и подбрасывает свою яичницу в воздух. Она переворачивается дважды и приземляется точно на бекон.

– Ты, Скотт Лэндон, обещаешь крепить узы брака и держать свою штучку взнузданной? – спрашивает она.

– Всегда и везде, – соглашается он, и они начинают смеяться как безумные, а радиоприёмник транслирует музыку, залитый солнечным светом.

22

Co Скоттом она всегда много смеялась. А неделей позже порезы на его руке, даже на предплечье, зажили. Не осталось и шрамов.

23

Когда Лизи просыпается снова, она уже не знает, где находится: в прошлом или настоящем. Но первого предутреннего света, который прокрался в комнату, достаточно, чтобы разглядеть синие обои и морской пейзаж на стене. Итак, это спальня Аманды, и всё вроде бы правильно, но при этом как-то не так; ей кажется, что это сон о будущем, и она видит его, лёжа на узкой кровати в квартире, которую большинство ночей делит со Скоттом и будет делить до свадьбы в ноябре.

И что её разбудило?

Аманда повернулась к ней спиной, и Лизи лежала, всё так же приникнув к ней, груди – к спине Анды, живот – к тощему заду, так что же её разбудило? У неё нет желания опорожнить мочевой пузырь… во всяком случае, оно не такое уж сильное, тогда что?…

Аманда, ты что-то сказала? Ты что-то хочешь? Может, глоток воды? Осколок стеклянной тепличной панели, чтобы перерезать вены?

Мысли эти проносятся в голове, но Лизи не раскрывает рта, потому что у неё возникла странная идея. Да, она видит быстро седеющую гриву волос Аманды и кружева воротника её ночной рубашки, но в действительности она в постели со Скоттом. Да! В какой-то момент этой ночи Скотт… что? Перебрался из воспоминаний Лизи в тело Аманды? Что-то вроде этого. Идея необычная, всё так, но Лизи предпочитает молчать, потому что боится; если она заговорит, Аманда может ответить голосом Скотта. И что она тогда сделает? Закричит? Закричит так, чтобы, как говорится, разбудить мёртвых? Конечно, идея абсурдная, но…