Волчий берег (СИ) - Шолох Юлия - Страница 56

За волчицей я давно сама ухаживала, остальным до неё дела не было. Никого не заботило, чистая ли солома в клетке, на своих ли лапах волчица ходит, не издохла ли.

Стала воду ей наливать в пасть сквозь прутья… край досок-то и отогнулся. Смотрю – а два прута при ударе смялись и в сторону отошли. Теперь, если доски снять и подвинуть, получиться такая щель, что волчица без труда проберётся.

Встала столбом, стою, жду чего-то.

Только вот выпущу… что со мной боярин сделает? Деньги потеряет, так просто меня не оставит, жадный больно.

Она ещё не понимает, лижет мне руки, хвостом виляет. Глаза как у ребёнка. Я аж отпрянула. Чего так смотришь, будто мне веришь? Я ведь могу тебя отпустить, да не отпускаю!

Легла я в тот вечер спать подальше от клетки, в комок от стыда сжалась. Волчица ночью скулила, лапой меня пробовала достать, но на сердце было тошно, не могла к ней подойти и всё тут!

Утром в путь отправились… как обычно. Не смогла я её выпустить. Струсила.

А клетку когда на телегу ставили, чуть не увидели дыру-то. Хорошо их больше волновало, быстро ли мы в путь-дорогу отправимся. И снова целый день я думала, ни о чём другом не могла, даже о Гордее и о сестре не могла – только отчего я такая трусиха. Отчего не даю другому свободы, когда могу?

Выходило, по собственной слабости. По собственной трусости.

Невесело о себе такое думать, но и от собственных глаз не скроешься, от стыда не спрячешься.

Вот что я такое – слабая трусливая дрянь! И как это душило, горло сдавливало, хоть криком кричи!

Потом вдруг небо словно потемнело, будто мгновенно тучи сгустились – тёмные, как черничная поляна, густые, как кисель.

И такая тоска невыносимая нахлынула, такая безвыходность. Я легла на спину, стиснула зубы, чуть в пыль не стёрла. Небо притягивало, если вот так пристально смотреть, не мигая, может, удастся в нём затеряться? Спрятаться от всего.

А от чего?

Но откуда вдруг эта горечь, словно всё страшное со мной уже случилось? Сгустилось вокруг горе, как живое можно пощупать, вдохнуть его… хочешь того или нет. Дышишь им, не можешь перестать. Как будто всё позади. Жизнь прошла, пролетела единым мигом, а ты следил и не мог ни на что повлиять. Моё отчаяние ширилось, пока не заняло собой всю землю и всё небо.

Или… не моё?

Про стыд я и не вспоминала. Огромная чужая боль рухнула сверху, и этой тяжести не было сил вынести. Уже кости хрустели, ещё немного и останется от меня мокрое место.

Волчица скулила, пыталась ткнуть меня носом. Кажется, чувствовала – что-то не так. Тело покрылось холодным потом, и, может, меня трясло, не пойму. Только всё равно было – жить дальше или нет.

Но это не моя душевная боль. Не меня так корёжило, будто ломалась, как при перекидывании… не тело, а душа.

Гордей. Это с ним что-то произошло. Боль со временем отступала, но так медленно и неохотно, что хоть волком вой.

Только бы не умер! Могла ли я услышать его последние секунды? Его прощальный зов?

Нет, я бы поняла, почувствовала! То, что произошло, немногим лучше, но телесно он хотя бы жив.

Чем ещё я могла успокоиться? Одна, вдали от сестры, вдали от любимого, от всего того, к чему прикипело моё сердце… что ещё я могла?

Только сильней стиснуть зубы.

И порадоваться, что до меня и до телеги никому из охранников давно уже дела нет. Слишком личная эта боль, словно открытая рана, которую хочешь от всех сберечь.

Я медленно вытерла рукой глаза. Слёз было немного, но каждая жгла как щёлочь.

Держись! Ты держись там, а я буду держаться тут. Каждый на своём месте, по тому пути, которым ведёт его судьба. Я не сдаюсь. Слышишь? И ты не смей!

Я словно крикнула, и слова, хоть и невидимы, вонзились в голубое небо и ушли. Надеюсь, к нему.

А у меня тоже дело есть. Исправить то, что гниёт во мне изнутри. С чем я не смогу расстаться до конца жизни, если поддамся.

Волчица еле стояла на дрожащих лапах, покачивала хвостом, радостная, что я пришла в себя, похожая на щенка-подростка. Кажется, она очень молода. Или всё же зверь в ней побеждает. Услышит ли она меня? Поймёт ли?

Вот и узнаем.

- Слушай.

Я поглядела – боярин с всадниками как обычно ехали впереди, позади только плёлся один охранник с дудкой, лениво смотря по сторонам. Но если я сорвусь и побегу – он в дудку сразу дунет, и меня бросятся догонять.

Конечно, я не побегу. Чтобы перекинуться, надо время, а сколько, не знаю, да и пока из одежды выпутаешься... Стрелы быстрей летают. Про человечий облик и говорить глупо – куда моим ногам до лошадиных! Так что сбежать не выйдет, а вот что я ничем не отличаюсь от этой, в клетке, они сразу поймут и тогда моя дорога будет совсем иной – в той же клетке, только снаружи нет никого, кто хотя бы воды поднесёт.

Волчица замерла, потом нерешительно вильнула хвостом.

- Тут в углу клетки твоей доски отходят. Когда начнётся горка какая, я толкну клетку, чтобы она углом о борт ударилась. Буду сильно толкать, верно, ты ударишься тоже, но так надо. Поняла?

Она облизалась и снова уставилась на меня. Похоже, понимает.

- Попробуй в клубок свернутся или… не знаю, что, но ты пробуй.

Удобное место не сразу попалось. Но всё же нашлось. Как телега вверх поползла, так сразу понятно стало – вниз быстро покатимся.

- Если получится… если уйдёшь, найди вожака. Скажи ему…

Я задохнулась – столько слов, которые хотелось сказать, да только самой. Чтобы глаза его видеть, чтобы теплом его дышать.

- Передай, душа его сказала, что справится. Что дождусь его! Пусть поступает, как велит ему его долг и как зовёт его кровь. Пусть думает о своём народе! Сделает всё для спасения Тамракских земель. Тогда, может, и нам будет счастье. Ну, всё. Скоро уже вниз покатимся. А ты помни – как я в лес отойду, ты вылезай и беги. Дорогу найдёшь?

Она навострила уши, потом снова вильнула хвостом. Как собака какая-то, ей-богу!

- Смотри, если не получится у нас, не знаю, рискну ли я ещё раз. Сложится ли ещё раз.

Ну вот, замахала ещё больше. Тут и телега заскрипела, наклонилась и вниз поехала. Лошади заспешили, легче стало, они и рванули. Так, никто не смотрит… и пора тогда!

Отперевшись спиной о борт, я со всей силы толкнула ногами клетку, где волчица так и стояла, даже не пыталась голову лапами прикрыть, дурная! Ну, я предупредила.

О, я и не ожидала, что выйдет такое! Клетка наклонилась, упёрлась в угол и стала переваливаться за борт. Борта у телеги низкие, уклон большой, в общем, меня аж сердце встало от испуга. Ну, думаю, угроблю сейчас волчицу! Сама, своими руками, считай, со свету сжила.

Возница увидел, конечно, пытался телегу остановить, но как? Лошадей-то на склоне нелегко тормозить, да ещё, когда тяжесть какая сзади подпирает.

Пока ещё никто не видел, я снова толкнула клетку. Та всё-таки наклонилась, борт не выдержал, треснул и отвалился, клетка выпала на обочину. Грохот стоял такой, словно все прутья полопались, а доски сломались.

Ох и суматоха началась! Боярин подъехал, раскричался на возницу, хотел было хлыстом стегнуть, да вспомнил, что тогда и телегой некому будет править.

Воины его недовольны были, понятно дело. Опять задержка! А им в столицу нужно, за деньгами и кутить так, чтобы дым коромыслом и все знали, какие они герои! Колдуны так вообще глаза презрительно закатывали – опять эти мелкие людишки ничего не могут!

Пока они все разом припирались, кто виноват, да думали, что делать, я на дорогу вылезла и к кустам, к кустам попятилась.

- А ты куда? – Вскинулся боярин.

- Так это… Раз стоим, я в лес схожу.

- Тьфу! Ещё одна! Чего вам спокойно не сидится?

Я только голову молча склонила да зубами скрипнула. Чего нам не сидится в неволе? И правда. Сам, поди, смирно бы сидел и радовался.

В лес меня отпустили и чуть кольцом не окружили, пока вели. Всё потому что третьего дня пропал один из слуг боярина. Ушёл вот так в лес по делам и не вернулся. Искали его, говорили потом, что лесовик дорогу ему спутал и в лес увёл. А после такого знамо дело не возвращаются.