Замок Убийственный - де Ченси Джон - Страница 33

— Да, сэр. Как знать, может, он тоже пригодится.

— Надеюсь. Как вы сказали, каждый человек отличен от остальных. Обстоятельства именно его судьбы лепят его характер, его натуру, и все изгибы и очертания принадлежат только ему одному, как его подпись или рисунок на ладонях. — Карни едва заметно усмехнулся. — Это я другими словами сказал то же, что и вы.

— Да, совсем другими.

— Есть страдание, которое приходит, когда слишком много повидал. Слишком много прожил. Слишком долго.

Старик кивнул:

— Да, я сам это знаю.

— Есть страдание, которое приходит, когда устаешь охотиться за удачей, когда уже ничто не может тебя удивить. Когда ты меняешь и меняешь все вокруг, пока не начинаешь забывать, с чего начинал. Это как музыка, которую исполняют слишком часто. Приходит неприятное чувство, может быть разочарование. И беспокойство. Вы смотрите в лицо огромному Ничто. Что все это значит, в конце концов, и когда наступит конец? Когда перед тобой разверзается бездна… нет, это слишком тяжело. Представьте, например, что ваша последняя сигарета сломалась. Вот вы проходите через роскошный бордель и оказываетесь на заднем дворе, засыпанном мусором. Подумайте… но, надеюсь, вы понимаете, о чем я. А? Страдание знакомо всем. Оно бывает только одного вида. Потому что, как вы сказали, жизнь и есть страдание. Это борьба — день за днем, минута за минутой. Сердце работает, стучит, не останавливаясь, днем и ночью — сложная машина, неподвластная нашему пониманию. Оно напрягается изо всех сил, а как только замрет хоть на миг, мы чувствуем, как жизнь утекает от нас. Мы так близко от небытия, всего в одном ударе сердца. Мы едим, работаем, развлекаемся, и все это — на тонком льду нашего бытия. Вот мы скользим, как обычно, а через миг летим в холодную глубину, откуда нет возврата. Вы понимаете, о чем я? Все дело в том, что власть, слава, богатство ни на йоту не ослабляют эту боль. И любовь не ослабляет, любовь — тоже страдание. Каждый из нас неизбежно один, и каждый в одиночку с ужасом осознает, что все это… ничего не значит. Ничего. Неважно, как ты собираешься это назвать, кто ты — атеист или религиозный фанатик, нигилист или романтик… — Карни перевел дух, уселся обратно на вытертый бархат дивана и, улыбнувшись, принялся обмахиваться шляпой. — Жарко здесь, правда?

— Да, — улыбнулся ему старик. — Да, сэр. — И он рассмеялся низким хриплым смехом.

Потом медленно поднялся и вышел из комнаты.

Велма загасила сигарету, достала из сумочки маленькое зеркальце и проверила, как лежит губная помада. Убрав зеркало, она глянула на Карни.

— Что у него такое есть, что тебе нужно?

— Может быть, и ничего.

— Мне надо выпить. — И она стала возиться, зажигая другую сигарету.

— Может, хозяин угостит.

Карни взял у неё из рук коробок спичек и дал ей прикурить. Огонек отразился в её глазах. Затягиваясь, она смотрела на него. Карни, перегнувшись через неё, бросил спичку в пепельницу.

— У тебя такое волевое лицо, — заметила она.

— Я дорого заплатил за каждую свою морщинку.

— Очень интересное лицо… Тебе кто-нибудь говорил об этом?

— Не так прямо.

— Я могу многое узнать о человеке по его лицу.

— И о чем рассказывает тебе моё?

— Оно странное. Необычное. Ты много повидал, много пережил. — Она глубоко затянулась и выпустила дым в воздух. — Никто про тебя всего не знает. Ты все носишь в себе.

Он кивнул.

— Психологом не работала случайно? Профессионально излагаешь.

— Думаешь, я шучу? Я знаю тебя — я вижу.

— Может быть. — Он кивнул головой в сторону двери. — А что тебе говорит лицо старика?

Она отвернулась и пожала плечами.

— Старый. Устал от всего.

Карни бросил шляпу на столик у дивана.

— Жарко здесь. Или у меня лихорадка.

Вернулся старик — с бутылкой и матерчатым мешком в руках. Поставил бутылку на стол и принялся, теребя тесемку, развязывать мешок. Развязав, сунул руку внутрь, пошарил, извлек темный шишковатый предмет и вручил его Карни.

Тот взглянул на предмет. Это был не то корешок, не то сучок, почти черный, необыкновенно твердый для дерева и вообще для растения.

— Корень святого Иоанна?

— Хм. Нет, сэр. Это Черный Бенджамин. Такое вряд ли где найдешь.

— Пожалуй.

— Я неделю провел в лесу, выслеживая его. Его надо выслеживать. Ты вертишься, думаешь, что знаешь, где он, а он уже исчез, испарился. Я выкопал его и принес домой, и он сидел здесь и сох. Он был злой, как черт, что я его выкопал. Не хотел он выкапываться. Не хочет он, чтобы его видели.

— Значит, он разумный. Он думает.

— Ну да. Он знает. У него свой ум, у Черного Бена.

Старик ещё порылся в мешке и вытащил какой-то серый булыжник. Карни взял камень и принялся разглядывать. Он был очень тяжелый и казался обломком чего-то большего.

— Дай-ка угадаю. Метеорит?

— Да. Так его называют. Небесное железо. Я нашел его сорок… нет, сорок пять лет назад. Просто на земле. Сидел и ждал, когда я его найду.

— Железо-никелевый, — заметил Карни. — Частично оплавлен.

Старик опять полез в мешок и на сей раз вытащил несколько камней поменьше, корешки, веточки белены и печеночника, кусочек кости — разные талисманы.

Карни внимательно рассматривал каждый из них и складывал в карман.

— Спасибо вам, — сказал он, сложив все.

— Но это тебе не поможет, если у тебя не будет моральной силы. Сила у тебя в душе.

Карни взял бутылку — стекло было старым и темным, этикетка отсутствовала. Он вытащил пробку и понюхал.

— Я принесу стакан.

— Не надо. — Карни понюхал ещё раз и приложился к бутылке. Потом глотнул и закашлялся.

Старик с удовлетворением смотрел на него.

— Боже! — Карни с трудом отдышался.

Старик усмехнулся.

— Забористое. — Карни пригляделся к бутылке. Она была полна на три четверти. — Яблочная водка?

— Нет.

— А на вкус похоже. Но крепче. Яблочное бренди с соляной кислотой, не иначе.

— Тебе придется выпить побольше. Оно дает нужный настрой, укрепляет дух.

— Ладно. — Карни опять приложился к бутылке. На этот раз жидкость потекла по его пищеводу, как раскаленная лава по склону вулкана. Он хлебнул ещё, потом ещё. Глаза у него заслезились.

— Похоже, я скоро обрету этот настрой.

— Это тебе поможет.

— Не хотите со мной? — протянул ему бутылку Карни.

Старик покачал головой.

— Я не гожусь для этого. Слишком старый. Слишком немощный. Мне оно уже ни к чему. С ним надо осторожнее. Оно использует тебя так же, как ты его.

— Да?

— Оно тобой овладеет, если не будешь беречься.

— Могу себе представить.

— Да, сэр.

Старик сел и откинулся на спинку кресле.

— Моей внучке, — сказал он, — нужна работа. Не может устроиться.

— А какая у неё профессия?

— Она ходила в школу. У неё есть кое-какое образование. Колледж. Стипендию получала.

— Очень хорошо.

— Да нет, не хорошо. Она все бросила. Нашла себе приятелей, и теперь они ходят по кабакам, иногда всю ночь. Потом она спит весь день. Говорит, не может найти работу. Для цветных девушек нет хорошей работы. А стелить постели или драить полы она не желает.

— А писать она умеет?

— Да, сэр. У неё чудный почерк.

— Я не совсем об этом. В одной из моих компаний здесь, в Нижнем городе, есть место. Импортерам нужен человек, который писал бы брошюры и каталоги. Немного образования — вот и все, что понадобится.

— Эти люди… они цветные?

— Да.

Старик кивнул.

— Может, ей понравится. Она умненькая девчушка. У неё бы получилось.

— Ей самой придется печатать.

— Она умеет.

— «Замок-Импорт», Восточная Сто сорок пятая улица. Передайте ей, пусть она скажет там, что это я её прислал.

— Спасибо, сэр, — кивнул старик. Карни глотнул из бутылки. На этот раз питье показалось ещё более мягким.

— Мне начинает нравиться.

— Будет лучше и лучше.

— Надеюсь. — Карни поставил бутылку. — Где у вас ванная?