Беркут
(Рассказы) - Махмудов Латиф - Страница 8

— Да, мы вас ждали, бабушка.

— Меня? А чего меня ждать-то, дети мои?

Рахмат подмигнул мне, чтобы я объяснил.

— Вам не надо дров наколоть? — выпалил я, не зная, что говорить.

— Мы можем и крышу обмазать, если она протекает у вас.

— Ни дров у меня, голубчики, ни глиняной крыши нет. — Старуха поочерёдно посмотрела на нас и улыбнулась. — Государство дало мне такой дом, внутри которого всё есть. Не нужно стало ни дров, ни воды таскать, ни крышу мазать. Хорошие очень, оказывается, бывают квартиры такие. А про соседей и не говори — все такие милые, сердечные люди. Они говорят мне: «Вы не подумайте, что вы одиноки. Все женщины, которые здесь живут, — это ваши дочери, и мужчины — сыновья». А я смеюсь от радости: ведь не всякая счастливая мать имеет столько детей.

Старуха, оказывается, любила поговорить, и мне показалось, конца её разговору не будет. Я взглянул на Рахмата: он слушал её с раскрытым ртом. А мне скучно стало. Тоже мне, нашёл старуху. Узнай, расспроси и, если человек нуждается в помощи, тогда уж поднимай шум! Чего же зря трезвонить!

Я толкнул его в бок.

— Бабуся, — сказал Рахмат, когда старушка умолкла, чтобы перевести дух, — мы ищем старушку…

— Э, сынок, мало ли на свете старух?

— Да я говорю не про обыкновенных старух. Нам нужна одинокая старушка, и чтобы она нуждалась в помощи.

— Нам нужна одинокая старушка, и чтобы она нуждалась в помощи.

— Ой, не говори таких неприятных вещей, сынок, — такие старухи встречались, когда я ещё девчонкой была.

— Нет, бабушка, вы не поняли. Мы тимуровцы, и нам поэтому нужна именно одинокая старушка.

— Ах, голубчики, что ж вы этого раньше не сказали? — Старуха похлопала меня по плечу. — От покойной матери — мир её праху — остался у меня медный кувшин. Как-то уронила я его и с тех пор протекает. Поведу я вас домой, отремонтируете.

— Бабушка, мы не темирчи, а тимурчи[3], тимуровцы. Тимуровцы — это… Мурад, объясни-ка…

Я битый час пытался втолковать старушке, кто такие тимуровцы и что они должны делать. Старуха будто бы поняла.

— Да, да, я знаю, что это такое. Вы такие же, как дочь нашего соседа… Она тоже… это самое, как там?

— Тимурчи, — буркнул Рахмат недовольно.

— Да, да, темирчи, — повторила старуха, опять называя тимуровца жестянщиком. — Каждый день после школы прибегала она ко мне, голубка моя. Целых три года не давала дотронуться до холодной воды. А однажды прибежала и говорит, будет учить меня книжки читать. Я отказываюсь. «Да что ты, доченька, говорю, позора не оберёшься на старости лет-то!» Но нет, добилась своего, упрямица. Научилась я книжки читать всякие, только тогда она успокоилась. Переехала теперь на другую улицу и всё равно не забывает, часто прибегает, и всякий раз…

— Пошли, — толкнул меня Рахмат. — Всё ясно. Похоже, эта старуха — тётушка Рузван. Бежим, пока она не запомнила нас. Передаст ещё Максуде…

Мы кое-как довели старуху до троллейбуса и кинулись прочь.

— Зря день прошёл, — сказал я с сожалением. — Лучше бы уголь перетаскали.

— Верно, — оживился Рахмат. — Мама здорово обрадуется. Бежим?

— Побежали.

Горы угля у калитки не было. Мы посмотрели друг на друга и вошли во двор.

Под краном мылись Максуда и курносый Сали, чёрные от угольной пыли…

Беркут

Я нехотя дожевал кусок лепёшки и отложил в сторону ложку. Снял с гвоздя новенькую соломенную шляпу. Её купила мама, ещё когда решили, что я поеду в кишлак.

— Мураджан! — крикнула из кухни бабушка.

Я остановился.

— Ты куда собрался, внучек?

— Пойду к деду, на бахчу.

— В такую жару! Посидел бы дома. Ты городской, к жаре-то непривычный. Солнце, оно непривычных не любит. Вечером по холодку и пошёл бы, если уж такая охота. И, кстати, ужин бы отнёс.

Я недовольно снял шляпу, сел и положил её рядом.

Я очень люблю бабушку и всегда слушаюсь. Но я страшно не люблю, когда меня всё ещё считают маленьким ребёнком. И особенно не нравится мне, когда пытаются пугать всякой чепухой. А бабушка решила даже солнцем припугнуть! Конечно, бабушке трудно понять, что я теперь не прежний Мурад, которого привозили в кишлак мама с папой. Я уже в четвёртый класс перешёл. И вот что сказал папа, когда мама не хотела отпускать меня одного:

«Мурад уже большой парень, джигит настоящий. Так что пусть едет, а мы приедем через неделю. Чего ему в городе каникулы убивать?»

Не знаю, как можно убивать каникулы, но папа меня здорово обрадовал. Правда, немножко грустно было расставаться с Рахматом, но ведь он тоже скоро уедет в пионерский лагерь.

Папа на такси привёз нас на вокзал, я попрощался и уехал один. Целый час ехал. Только у станции, когда мне выходить надо было, какая-то старушка стала тормошить: «Да торопись, сынок, да тебе выходить, да смотри, да осторожней!» Совсем замучила. Это ей мама наказала, чтобы она помогла мне сойти. Будто я сам не смог бы! И вообще, все старушки такие. А вот старики — нет. Поэтому и хотел я улизнуть к деду. С ним веселее. Он всё время всякие истории рассказывает. А бабушка весь день занята, бегает по хозяйству, и к вечеру она очень устаёт. И поэтому не может рассказывать всякие истории, хотя она тоже много их знает…

Бабушка принесла и поставила передо мной полную чашку. Я хотел сказать, что наелся, что уже три часа обедаю, но промолчал. Потому что вспомнил, как мама наказывала слушаться и не обижать бабушку.

— Выпей, внучек, айрану — жару хорошо будешь переносить, — сказала бабушка. — Это кислое молоко, разведённое ледяной водой.

«Много ли, интересно, народу умерло от этой несчастной жары?» — подумал я про себя, взял чашку и нехотя пригубил. Айран оказался очень вкусным.

И я выпил его с удовольствием. «Моя бабушка знает, чем угощать», — подумал я с гордостью.

— Скучно тебе, внучек, у нас-то?

— Да нет, уже нет…

— Может, позвать Джуракула? Вы б поиграли…

— А кто это Джуракул?

— Да соседский мальчишка… — Бабушка подумала немного. — Озорства, конечно, ему не занимать, но, в общем-то, он неплохой мальчик.

Она подошла к дувалу и, приложив ладони рупором ко рту, стала кричать:

— Джура-а-ку-ул, эй, Джуракул!

— Чего там? — раздался тонкий, пронзительный голосочек. Трудно было разобрать, кто это кричит, мальчик или девочка.

— Иди к нам, сынок, тут мой внучек приехал, Мурад. Поиграете вместе.

В соседнем дворе не ответили, но через секунду над дувалом что-то сверкнуло, как зеркало на солнце. Оказывается, это наголо бритая голова Джуракула. Мне показалось, где-то я его видел, этого мальчика. У него были огромные глаза. Вначале они глянули насторожённо, а потом нагло уставились на меня. Особенно долго изучали они мою новую шляпу. Потом закрылись (остались только узенькие щёлочки).

— Чему ты смеёшься? — крикнул я сердито.

— А ты не помнишь, что натворил на станции?

— Не… не помню…

— Так и не помнишь? А кому сторож уши драл?

— Откуда я знаю?.. — сказал я чуть слышно и оглянулся.

На моё счастье, бабушка, оказывается, вернулась на кухню. Я с облегчением вздохнул.

— Так заходить к тебе или нет? — провизжал Джуракул.

— Давай прыгай, — поспешно ответил я.

Если у этого Джуракула привычка говорить таким голосом, то бабушка услышит всё, даже сидя в Ташкенте.

— Через дувал нельзя, — сказал Джуракул и тут же совсем тихо, почти шёпотом, добавил — Мне твоя бабка за это тоже чуть правое ухо не оторвала.

Сверкнув зубами и бритой головой, Джуракул исчез за забором. Теперь я не сомневался, что он и есть тот мальчик, который спас мои уши. Конечно, я бы его сразу узнал, если бы не этот глупый смех. Когда-то Рахмат тоже смеялся таким смехом. Вот когда и Джуракул отучится, тогда он будет отличный парень. Ведь не будь его, чего доброго, мои уши остались бы в руках сердитого старика сторожа…