Не прощаюсь - Акунин Борис - Страница 12

Из открытой двери доносился голос, торжественно декламировавший:

– «Главный принцип индивидуалистического анархизма – право всякой личности свободно распоряжаться собой. Это право принадлежит любому человеку по факту рождения. Человек и его право на выбор являются высшей ценностью и уважаются при любых обстоятельствах. Всякие ограничения свободы могут быть только добровольными. Вместе следует селиться тем людям, кто трактует эти добровольные ограничения одинаково. Земля достаточно велика, чтобы на ней хватило места всем общинам, придерживающимся каждая собственных правил, а кто не хочет никаких ограничений, может жить один».

Лохматый парень студенческого вида вдохновенно читал по книге, воздевая палец в особенно важных местах. Ему внимала публика, человек двадцать, – в основном молодая. Все при оружии. Трое в одинаковых черных плащах с пелеринами, причем один держал на коленях знакомую шляпу. Но лицо было безбородое, юное.

Нахмурившись, Эраст Петрович проследовал дальше. Кажется, поиск будет непростым.

– «…Вот ради какой великой цели мы устроим самую последнюю, самую великую из революций!»

За спиной у Фандорина захлопали. Кто-то звонко крикнул:

– Даешь революцию!

В большом пустом зале, пол которого был устлан матрасами, спали люди. У стены в ряд стояли винтовки. На широком подоконнике рылом во двор торчал пулемет. Должно быть, часть «артели» постоянно находится на казарменном положении, предположил Эраст Петрович. Раз спят днем, значит, ночью бодрствуют. Не такая уж тут, выходит, вольница.

Он добрел до лестницы, ведущей на второй этаж, и заколебался – подниматься или нет.

Задача представлялась чертовски трудной. Именно поэтому Фандорин отступать не стал.

Взявшись за перила, он поставил ногу на ступеньку. Перетащил непослушное тело. Еще шаг. Еще. Остановка.

Улитка, ползущая по склону Фудзи…

Стиснул зубы, преодолел еще три ступени. Немного отдохнул.

До следующей площадки оставался всего один «переход», когда Эраста Петровича окликнули.

– Эй, ты кто? Зачэм здэсь?

Наверху у перил стоял широкоплечий носатый мужчина, грозно сверкал черными глазами. На нем был черный плащ с пелериной, рука лежала на кобуре. Хищная физиономия до глаз заросла густой черной щетиной.

– Я свободная личность. Куда хочу, туда иду, – сказал Фандорин, приглядываясь к незнакомцу и размышляя, достаточно ли длинна щетина, чтобы свидетели назвали ее бородой? У брюнета была еще одна особая примета – довольно сильный грузинский акцент. Генерал про акцент ничего не сказал. Но, может быть, грабитель отобрал медальон молча?

Грузин ощерил острые прокуренные зубы.

– Калэку прыслалы, умныки. Ылы прикыдываешься?

Он скатился по лестнице, крепко взял Эраста Петровича за локоть.

– Сам пойдешь?

И поволок вверх. С непрошеным помощником подъем ускорился, приходилось лишь переставлять ноги.

Фандорин прикинул, не ткнуть ли грубияна в точку «мудо», но для парализующего укола пальцем требовался хороший заряд Ки, а взять его было неоткуда. К тому же сказано: если буря гонит корабль в правильном направлении, не борись с ней, а разверни парус шире.

Артельщик Воля

Буря протащила корабль по коридору второго этажа к двери с табличкой «Приемная». Внутри действительно оказалось совершенно обычное канцелярское помещение: шкафы для бумаг, стол с телефоном, пишущая машинка.

За столом сидела девица в черной коже – та самая, которую Эраст Петрович видел в вестибюле, скрипучая. Она подняла глаза от бухгалтерского абакуса, на котором что-то высчитывала.

– Кого ты привел, Джики?

– Еще одын шпыон, – сказал грузин. – Донеслы: ходыт, смотрыт.

Девица (Фандорин вспомнил, что ее называли «Рысь») наморщила вздернутый носик:

– Староват для шпиона. И не очень-то он ходит, калика перехожий.

– Э, оны хитрие. Знаю я такых инвалыдов. Как запустыт – нэ догонышь. К Арону его веду.

– Валяй, – сказала девица. Откинула на счетах костяшку, что-то записала. Мотнула головой в сторону красивой лепной двери с надписью «Председатель».

Эраст Петрович насупился. Новая жизнь, в которой он оказался, была полна обид. В прежней жизни барышни так быстро интерес к нему не теряли. «Староват», «калика перехожий».

– Иды, иды, – подтолкнул его в спину восточный человек. – Артэлщик людэй насквоз видыт. Окажэшься гныда – убью.

От толчка Фандорин едва удержался на неверных ногах, распахнул дверь грудью, и уже за порогом едва успел упереться палкой в богатый ковер.

На краю огромного полированного стола, болтая облезлым сапогом, сидел некто в черном плаще, с нечесаной полуседой бородой.

Он оторвался от книги, со спокойным удивлением посмотрел на влетевшего в кабинет человека, потом на грузина.

– В чем дело, Джики?

Внешность у «артельщика» была любопытная. Широко расставленные глаза обладали странной особенностью. Их взгляд казался рассеянным, даже полусонным, но при этом в нем угадывался затаенный огонь, приглушенный, но в любое мгновение способный вспыхнуть во всю силу. Необычен был и оттенок бледной кожи, почти синеватый, словно никогда не видевшей солнца. Редкий экземпляр, сказал себе Эраст Петрович. Заслуживает изучения.

– Я тэбе говорил, Арон, болшевики совсэм охамэли! Этот в открытую ходыт. Гдэ у нас пулэметы, гдэ что – всё смотрыт. Надо его чпокнуть и за ворота выкынут. Для примэра. Тогда соваться пэрэстанут!

– А с чего ты взял, что это большевистский шпион?

– За бэзопасност кто отвэчает – ты или я? – засердился Джики. – Ты свои дэла дэлай, я – свои. Говорю шпион, стало быт знаю! Дай я его чпокну!

Артельщик пожал плечами.

– Если он и большевик, значит, у него своя правда, просто другая. За это не убивают. Выстави за ворота, и дело с концом.

– Я не уйду, – сказал Эраст Петрович. – Пока не получу то, за чем пришел.

Тут хозяин кабинета посмотрел на него еще раз, уже с интересом. Отложил книгу, встал, подошел. Огоньки в желто-карих глазах засветились сильнее.

– Иди, Джики. Я с ним поговорю.

– Э-э! – закатил глаза грузин. – Всё говорым, говорым. Стрэлят пора! Рэволюцию делат! Болшевики долго говорыт нэ будут!

Хлопнул дверью, вышел.

Арон Воля довольно долго, без церемоний разглядывал Фандорина.

– Интересная комбинация. Ланселот, Сенека и Спящая Красавица в одной обложке.

Последний компонент триады заставил Эраста Петровича вздрогнуть. Он холодно спросил:

– Зачем вы мне это говорите?

– Я всегда говорю что думаю. Правильно я тебя расшифровал или нет?

Пожалуй, с неудовольствием подумал Фандорин. Я и в самом деле хожу по этому чужому миру, будто сомнамбула.

– Вы хорошо разбираетесь в людях?

– Только в интересных. С неинтересными, бывает, ошибаюсь. Говори мне «ты».

– Мне не нравится эта революционная мода. В ней не простота, а грубость.

– А я и раньше так со всеми разговаривал. В семнадцать лет решил, что если собеседник один, то и буду к нему обращаться в единственном числе.

– Должно быть, у вас из-за этого возникали проблемы? – заинтересовался Эраст Петрович.

– Конечно. Но что за жизнь без проблем? Чем она отличалась бы от смерти? Сначала меня выгнали из гимназии. За то, что обратился к инспектору на «ты». Потом тоже бывало всякое. В Иркутской пересыльной тюрьме однажды так избили, что ноги полгода почти не слушались. Хуже, чем у тебя. Тюремный врач меня не лечил, потому что его я тоже называл на «ты». Ничего. Поправился.

А ведь он говорит правду, подумал Эраст Петрович. Этот, кажется, врать не умеет.

– Что ж, у вас свои правила, у меня свои. Я говорю «ты» лишь очень близким людям. Собственно, только одному человеку.

– Наверное, жене? – презрительно покривился артельщик. – Когда человек не умеет жить один, он заводит себе костыль. Так зачем ты сюда пришел? Ты не похож на шпиона. Шпионы такими не бывают. Может быть, ты хочешь вступить в артель? Я тебя приму, ты интересный.