Белый обелиск (СИ) - Рэйда Линн - Страница 1

Рэйда Линн

Белый обелиск

  Стоявший на углу жандарм подозрительно косился на шатающегося под окнами Алька. То ли чувства охранителя порядка оскорблял сам факт того, что кто-то с неизвестной целью торчит возле парадного, то ли охотничий инстинкт жандарма возбуждала студенческая фуражка - в любом случае, он явно был готов остановить столь подозрительную личность и потребовать у нее "соблюдать порядок, разойтись и не толпиться". Чтобы подразнить его, Свиридов поднял воротник и состроил самую зловещую физиономию, которая должна была навести "фараона" на мысли о конспиративных явках, бомбах и нелегальных паспортах. Жандарм насторожился. Будь на месте Александра его друг Лопахин - тощий, долговязый, с курчавой и жесткой, словно проволока, бородой - эффект наверняка превзошел бы все ожидания. С черной щетиной на впалых щеках и длинными руками, которые он всегда прятал от холода в карманы, Лопахин выглядел необычайно мрачно, а любой костюм, даже приобретенный пять минут назад, на нем сразу же начинал казаться старым и обтрепанным. Вдобавок ко всему, обычно он ходил, ссутулив плечи, глядя на прохожих исподлобья и являя собой прямо-таки классический образчик нищего студента-революционера. А вот Альк в роли предполагаемого террориста выглядел не слишком авантажно. Впечатление изрядно портили прозрачно-серые глаза, русые волосы и мягкий подбородок, покрытый, вместо бороды, почти невидимым светлым пушком, который было тошно видеть в зеркале, и бесполезно - брить. Если бы не студенческая форма, Алька, несомненно, принимали бы за гимназиста.

  Альк раздумывал, не следует ли, сохраняя прежнее многозначительно-сосредоточенное выражение лица, свернуть к ближайшей подворотне и посмотреть, метнется ли жандарм за ним? Все равно Ада сочтет ниже своего достоинства спуститься раньше, чем назначено. Но в этот раз она его изрядно удивила. Узкая рука в черной перчатке ужом скользнула под локоть к Альку - Ада никогда не дожидалась, пока ей предложат руку, и завладевала ей сама - а хорошо знакомый хрипловатый голос произнес:

  - Куда это вы смотрите, мсье Свиридов?.. Мои окна в противоположной стороне. Вам полагалось бы, как истинному рыцарю, смотреть на них, а не таращиться на толстого жандарма. Вы его смущаете. Ну что, какие новости?..

  От ее напора Александр, как обычно, на секунду потерялся. Искоса взглянул на узкое лицо с насмешливыми, тонкими губами, и мучительно задумался, что бы сказать.

  - Только не вздумайте опять кормить меня историями про ваши листовки, стачки и собрания, - предупредила Ада, вставляя в длинный черный мундштук тонкую папиросу. Вероятно, от постоянного курения этих проклятых папирос происходило ее хрипловатое, чарующее меццо-сопрано, от которого у Алька всякий раз мурашки шли по коже. Даже несмотря на то, что Аду он нисколько не любил - можно даже сказать, она его невероятно раздражала. Лопахин как-то раз весьма цинично объяснил Свиридову загадку этого "мистического притяжения" и жестами изобразил, как следует решать проблему в таких случаях. Сказать по правде, способ был хорош, вот только Ада пока снисходила лишь до поцелуев. Да и то - не слишком часто.

  - ...Если продолжить список тем, которые я не считаю интересными, то к ним относится ваш друг, мсье Лопахин, и все ваши университетские дела - поскольку там давно уже не учатся, а занимаются политикой, - как ни в чем не бывало, продолжала Ада. - Знаете что, Александр? Может, лучше я вам расскажу о ваших новостях?

  - Моих?.. - невольно удивился Альк, хотя общение с Аделаидой приучило его быть готовым ко всему.

  - Да, ваших. Вот послушайте... Четыре дня, на протяжении которых мы не виделись, вы провели просто отлично. Вероятнее всего, вы либо вовсе не были на лекциях, либо сходили туда только один раз, а остальное время посвятили более серьезным делам. Вы, несомненно, посетили какую-нибудь студенческую сходку, а потом весь вечер просидели на квартире у мсье Лопахина за портвейном и картами. Не жмите руку, это больно... я ведь угадала, правда? Вы беседовали с ним о полицейском произволе и грядущей революции и чувствовали себя без пяти минут народовольцами.

  Свиридов понемногу начал закипать.

  - Народовольцы - это...!

  Но договорить ему не удалось, так как его попутчица небрежно дернула плечом.

  - Ну, пусть не народовольцами, а, например, эсерами. А может, Кассием и Брутом. Вы же у нас все-таки историк. Одним словом, вы провели вечер очень плодотворно. А на следующей день я видела вас на катке. С такой смешливой дурочкой... румянец во всю щеку и коса размером с мой кулак. Я просто умилилась. Где вы ее взяли?..

  Все праведное негодование Свиридова мгновенно схлынуло. Альк покраснел - как и всегда, когда ему случалось растеряться. Ада была на катке... с ума сойти, такое просто не укладывалось в голове! Да если бы он когда-нибудь позвал ее туда, она бы точно посмотрела на него, как на десятилетнего, и промурлыкала: "Спасибо, нет".

  - Это моя... сестра, - глупо соврал Свиридов, у которого в эту минуту мысль о простодушной Анечке способна была вызвать только тошноту. И зачем-то счел необходимым пояснить - Двоюродная.

  Аделаида хрипло рассмеялась и отбросила докуренную папиросу.

  - Очень хорошо, что не родная! Целоваться со своей _родной_ сестрой, как вы вчера - это уж слишком.

  "Все. Сейчас скажет еще какую-нибудь гадость и... уйдет. Совсем уйдет" - подумал Альк. Щемящей боли в сердце и всей прочей ерунды, которой обязательно кончаются подобные истории у классиков, Свиридов не почувствовал. Только бессильное и злое разочарование - на Анечку, на Аду, на упущенный им шанс...

  - По счастью, улица совсем пустая, так что можете поцеловать и меня тоже, - по-кошачьи улыбнулась Ада. - А потом я расскажу вам, куда мы идем.

  Шелковинка, умница, переступала очень осторожно, но у Старой площади Хенрику все равно пришлось остановить ее и спешиться. Толпа была такая, что с высокого седла это людское море казалось бескрайним и необозримым. Покрикивать "Дорогу!" было бесполезно. Разве что взять лошадь под уздцы и пробиваться самому. Конечно, будь он истинным аристократом в плаще с пурпурной каймой, которого сопровождало бы несколько пышно разодетых слуг, дорогу бы ему освободили. Но Ольгеров выцветший мундир не вызывал у горожан особенного пиетета. Таких ветеранов в Лотаре встречались сотни.

  Хенрик иронично улыбнулся и пошел вперед - по хорошо знакомой улице, ведущей к его городскому дому. Дому, где ройт Ольгер появлялся самое большее на два месяца в году.

  Пока он двигался вдоль древних стен городской ратуши, было еще терпимо, но чуть дальше начались торговые ряды, и ройта то толкали в бок (отчего плохо сросшиеся ребра тут же отзывались болью), то норовили схватить за рукав и навязать какую-нибудь ерунду - то макахамские ковры, то кислое ристанское вино, то "самый лучший в Касетине виноград". Хенрик досадливо отмахивался, два или три раза ловил чью-то руку у самых тесемок подвешенного к поясу кошелька. Один недоумок посчитал произошедшее случайностью, и, выждав время, потянулся к перевязи снова. По-прежнему не оборачиваясь, Хенрик перехватил его кисть и резко крутанул ее запястьем внутрь. Услышал болезненное оханье и улыбнулся с мрачным удовлетворением. Воровать этот гаденыш, разумеется, не перестанет, но следующую неделю или две побудет честным человеком. Заодно подумает, стоит ли дальше заниматься прежним ремеслом. В принципе Хенрику, как честному подданному Их Величеств, полагалось не устраивать подобный самосуд, а кликнуть стражу, но после драконовских законов лотарских властей подобный шаг казался ройту слишком уж жестоким. Безусловно, королевский флот нуждается в гребцах, но знать, что кто-то - пусть даже такой паршивый вор - будет неделями и месяцами задыхаться в тесном трюме, прикованный к тяжеленному веслу, и жрать только протухшие лепешки и похлебку, больше походившую на вываренные помои... нет, увольте.